Bubblegum boy

Это было невыносимо для Шото. Над ним извращенно издевались, глупо хлопая большими глазами, когда наступали моменты разоблачения. Кацуки каждый раз ускользал, начиная отвлекающую перепалку с друзьями и дожевывая свою блядскую жвачку. А потом снова провоцировал. Он подходил близко, чтобы Тодороки точно мог почувствовать сильный запах баблгама, плавно изгибался, стоило глазам Шото мельком оказаться на его теле. Его голос при разговоре обладал особой глубиной, а юркий язычок увлеченно играл с неотъемлемой жвачкой, зазывая попробовать. Он смотрел с тягучим жаром раскаленного металла в глазах и отворачивался, не давая увидеть застывший результат. Шото медленно сходил с ума. Его сердце лопалось, когда Кацуки, сидя за учебниками в общей гостиной замечал его и, ухмыляясь, проводил длинными, изящными пальцами по напряженной шее, следуя от острой бледной ключицы к кадыку и сладкому месту под челюстью, которое хотелось облизать особенно сильно. Рот Тодороки наполнялся слюной, ему приходилось вылетать из гостиной, пока Бакуго не сжигал его заживо. В раздевалке было еще хуже: Кацуки залезал двумя фалангами в рот, специально проходясь ими по языку и тягуче доставал уже бесцветный баблгам. Шото представлял, как Кацуки размашисто лижет его член, уверенно заглядывая растерянному Тодороки в лицо. Он продолжал свое представление слишком медленным стягиванием одежды со своего сексуального тела. Бакуго прекрасно знал, как влияет на Шото, и с задорной улыбкой продолжал доводить его до предсмертного состояния от спермотоксикоза. Но при личном общении из его обворожительного ротика вылетали только ругательства и слова ненависти, будто бы не было всех этих немых заигрываний. 

 Они словно связаны жвачкой, которая опадала, стоило подойти чуть ближе. 

 Но Кацуки мог изводить его сколько угодно. Он был произведением искусства и создан, чтобы из-за него страдали, как из-за грустного конца в бестселлере.

 Его мягкая, гладкая по вине нитроглицерина кожа, тонкая талия, стройные ножки, скрытые за мешковатыми штанами, стоили каждой минуты, когда Шото изнывал от желания. Бакуго хотел внимания, получал его сполна, но не давал прикоснуться, только привлекая. Совершенно бессердечно, но таков Кацуки, ему плевать на чувства других, пока это несерьёзно, а флирт с Тодороки был обычным пополнением дров в печку тщеславия. Он мял душу Шото, как свой чертов баблгам, наверняка его язык от этого невероятно вкусный, как и весь Бакуго. Кацуки ждал действий и проверял выдержку Тодороки, злорадно кивая в сторону его вставшего члена. 

***

Шото совершенно не мог сосредоточиться, он не слушал бубнеж Мидории, а залипал на руки Бакуго, не скрытые под майкой и совершенно бесстыдно напряженные.

— Тодороки-кун, — Деку щелкнул у Шото перед глазами и приоткрыл рот, — ты отвлекся. У нас тест завтра, а ты вообще не готов. — Знал бы Изуку, как ему все равно на учебу, когда его прошибает электричеством от одного взгляда на Кацуки, — упал бы в обморок от смущения. 

— Я, наверное, лучше позанимаюсь в комнате. Там легче сконцентрироваться. — Тодороки встал с места и собрал все учебники, судорожно прижимая их к себе. Бакуго ехидно усмехнулся и закусил губу. Лямка свободной майки слегка соскользнула с аккуратного плеча, представляя Шото то, что необходимо запретить законом. Тодороки на пределе, он рад, что на его лакомство никто не смотрит: Киришима с Каминари ломают голову над тем, что Шото собирается бросать — математикой, а Деку продолжает задрачиваться новой информацией. Как иронично. Бакуго победил. Он поселился в каждой частичке Тодороки и пропитывает все своим запахом карамели и жвачки. Дерьмо, Шото даже готов признать, что болен и одержим. Его надо срочно изолировать от людей, а точнее от одной определенной бестии, которая не собирается его щадить. Такими темпами Тодороки просто не сдержится и сделает с Кацуки то, чего эта маленькая тварь заслуживает.

Терпение безжалостно трещит по швам и разрывается, когда Бакуго доводит свои легкие провокации до невозможного. Откровенно ластится к Тодороки в чертовой гостиной, куда Шото итак уже боялся заходить.

— Ты такое тупое дерьмо, — он выдыхает на ухо и прикасается грудью к объекту издевательств. Таким контактом Тодороки может насладиться только во время тренировок, потому что это единственное время, когда Кацуки показывает больше, чем обычно скрыто за рубашками и огромными футболками. Обтягивающая майка на Бакуго — личный рай Шото, но он все же хочет потрогать. 

— Здесь не так. — Кацуки трется пальцами и запястьями о руки Тодороки, исправляя ошибки. Вообще непонятно, когда он стал репетитором Шото, но тот не против, особенно когда сладкое дыхание касается уха и скулы, дурманя рецепторы. Обычно Бакуго смотрит томно и скучающе во время занятий, но сейчас он использует тот самый соблазнительно-живой взгляд и закрывает Шото в своем баблгамном плену. 

Тодороки не выдерживает и поднимается с места, Кацуки не перестает выжидающе тереться плечами, слегка ведет бедром, грудью и смотрит с вызовом. Прикосновения легкие, почти незаметные, но Тодороки готов молиться на них и самого Бакуго. Он неуверенно проводит по торсу, чувствуя через тонкую ткань затвердевшие соски. Опуститься ниже — стыдно, но он уверен, что и там Кацуки возбужден. Через секунду Шото убеждается в этом. Бакуго толкается на пробу вперед, четко проезжается по скрытому домашними штанами члену и тихо стонет, так сладко, что хочется поймать его и поцеловать, но он отстраняется и громко произносит:

— Ты такой тормоз, Двумордый, иди-ка ты на хуй. — И сам уходит, оставляя Шото с жгучей неудовлетворенностью и кучей вопросов. 

Судьба Кацуки Бакуго предрешена. Тодороки тянет еще пару дней, игнорируя все покачивания бедрами, оголенные участки тела и недовольное пыхтение. Теперь его очередь доводить Кацуки, он не хочет, чтобы все выглядело, как изнасилование. Бакуго срывается на четвертый день, он буквально падает на колени к Тодороки в пустом классе и ведет носом по шее, ерзая. Это невозможно! Для Кацуки отсутствие внимания также болезненно, как и проигрыш, вернее отсутствие внимания со стороны Шото равно проигрышу. Он дышит загнанно и не сильно выгибается, стоит Тодороки сжать его талию. А дальше происходит невероятное (по мнению Кацуки с его образцовым самолюбием) — Тодороки отталкивает его и смеется в голос.

— Ты такой смешной с этим выражением лица, конфетка, — тянет Шото. Глаза Бакуго широко распахнуты в ужасе и обиде, ведь его осадили. Возмущение сковывает дыхание парня и он отворачивается.

— Ублюдский пидор, какого хрена ты такой безвольный, смотришь, смотришь, как какое-то ничтожество. Презираю, — выплевывает Кацуки, чуть оклемавшись, и начинает отходить. Защитная реакция была быстрее здравого смысла, вечно плетущегося где-то позади.

— Сам-то ведёшь себя, как шлюха, — завлекаешь и не даешь без оплаты. — Бакуго вспыхивает, трясется и дает Шото заслуженную пощечину. Задело, черт побери. Он позволяет себе такие вольности только с Шото, но реакция того — сплошное разочарование. 

— Ты... — Кацуки тыкает указательным пальцем Шото в грудь. — Когда ты научился так говорить? — Гнев сменяется удивлением. Бакуго нравится такая сторона Тодороки. Может быть, он не такая уж и размазня. 

В доказательство мыслей Кацуки, Шото бесшумно приближается, подобно дикому зверю, переполненному коварством, и крадет страстный поцелуй со сладких губ. Он увлеченно исследует рот парня, пробуя и смакуя вкус. Баблгам. Пальцами он поглаживает шею и волосы Бакуго, жесткие, но Кацуки от этого даже привлекательнее, если можно преодолеть этот порог сексуальности и красоты. Сердце бьётся слишком сильно, и Бакуго дает его почувствовать, прислоняясь ближе. Шото приходится отстраниться.

— Нас могут увидеть здесь. — Кацуки смотрит поплывшим взглядом, ему, кажется, все равно. — Перейдем в общагу? — Бакуго вместо ответа хватает чужую ладонь и прижимает к губам.

— Ладно, лузер. — Какое подходящие прозвище в данной ситуации.

Они чуть ли не бегут до здания, заталкивают друг друга сначала в лифт, там снова целуются, а потом — в комнату к Кацуки, выше они не доехали. 

И весь мир пропадает, разлетается на кусочки под безбашенным потоком чувств и крови, бегущей прямо вниз.

Тодороки впервые ощущает такое, хотя опыт у него был, но близость Кацуки — настоящая, а не прозрачная иллюзия — взрывает в нем все человеческое и заставляет пасть жертвой неистового восхищения.

Бакуго раскидывается на кровати, соблазнительно выгибаясь и томно вздыхая. Он призывает потрогать себя. Шото чувствует, как что-то внутри надламывается и с треском падает, разрушая все мосты к отступлению. Он жадно хватает Кацуки и стягивает с него форменную рубашку, открывая свой яд. Парень вгрызается в беззащитную шею, целует, лижет, проходится по линии челюсти и каждому выступу, как сумасшедший забирает все, до чего может дотянуться и начинает с манящих плеч и покрасневших ушек, которые соблазнительно мелькают в золотистых капельках медового пота, пока он занят шеей.

Светлые волоски мешают, попадая в рот вместе с кожей, и Тодороки приходится периодически отплевываться, но руки продолжают гладить спину, грудь и острые коленки. Шото спускается ниже, прикусывая ключицы и пространство под ними. Он на секунду останавливается, чтобы отдышаться и взглянуть на блаженное лицо Кацуки: его ягодные губы приоткрыты, скулы залиты розовым румянцем, а дерзкие глаза выдают то, насколько парню хорошо, они окрашены алым и обрамлены чёрными ресницами. Шото вдохновенно вздыхает, припадая к темным беззащитным соскам, на пробу лижет один и стонет. Боже, все его мечты сейчас у него в руках, он и подумать не мог, что мокрые сны станут явью, а Кацуки станет таким податливым. 

Тодороки втягивает сосок в рот, продолжая играть с ним языком, и стискивает умелыми пальцами другой. Кацуки под ним распадается на куски, надрывно, хрипло стонет, мычит и скулит, хватаясь за плечи, гладит шею и пытается собраться. Выходит отвратительно. И в какой-то момент Бакуго просто отдается, обещая себе, что в следующий раз свое имя будет забывать Тодороки. А Шото продолжает. Он оставляет засосы на животе и тазобедренной косточке, так сильно выступающей и жаждущей его губ, слизывая сладкий пот Бакуго, как леденцы. Кацуки оказался слаще и громче, чем Тодороки ожидал. Он отзывался на каждое прикосновение. Глухо стонал, когда Шото втягивал в себя кожу под коленкой и безбожно дрожал, заставляя Тодороки проникаться своей вибрацией. 

У Тодороки мутнеет сознание от вида Бакуго и его голоса. Тот, воспользовавшись заминкой на любование, хватает Шото за руку и направляет ее к своему истекающему члену, которому сегодня было оказано слишком мало внимания. Стоит пальцам сомкнуться и провести пару раз вверх-вниз, Кацуки выгибается дугой, его обуяло удовольствие, он не может трезво соображать и остро реагирует на каждое движение со стороны Тодороки: на поглаживания большим пальцем по головке, легкое давление на нее и уздечку и вторую руку, массирующую чувствительные яички. Шото переходит от лёгких, едва заметных ласк к бешеному темпу скольжения рукой по всей возбужденной плоти и обратно, доводя до криков.

Поэтому Бакуго не сразу осознает, что его о чем-то спрашивают. 

— Ты готов к проникновению? — Бакуго заторможенно, даже немного растерянно, кивает, смахивая мешающую челку с глаз. Он готов ко всему. Его трясущиеся руки находят смазку и презервативы под матрасом и протягивают Шото. Так доверчиво. Он смотрит с ожиданием и страстью, бесстыдно раздвигая ноги, за которые Тодороки готов убить.

Шото растягивает долго, постоянно отвлекаясь на тело Кацуки. Продолжает целовать везде и вдыхать потрясающий аромат. Бакуго спокойно принимает пальцы и кричит, стоит надавить на простату, потереть. Для него это явно не первый раз.

Господи, Тодороки становится настолько хорошо, что даже плохо. Он не может вынести так много Бакуго и входит в него, когда четыре пальца становятся привычными, предварительно надевая презерватив.

Кацуки закатывает глаза и хнычет. Шото не совсем понимает, как тот себя чувствует, на адекватный ответ рассчитывать тоже не приходится. И, заботясь о его состоянии, Тодороки решает немного подождать, но Бакуго не был бы Бакуго, если бы не взял ситуацию в свои руки. Он двигает бедрами и целует Шото, пошло размазывая слюну языком от верхней губы до подбородка, вскрикивает от настигших его толчков. Кацуки хотел Тодороки уже несколько месяцев, но если бы знал, что секс с ним будет настолько приятным, давно бы плюнул на всё и зажал в туалете.

Темп увеличивается, Бакуго теряет себя окончательно, царапает спину Шото и смахивает чертовы слезы, полностью отдаваясь. Хорошо, так хорошо, что Кацуки только и может слушать бред Тодороки.

— Ты такой вкусный, сладкий, — Шото подтверждает слова губами и языком, скользящими везде. — Красивый. Ты хоть знаешь насколько красивый? Я так хочу тебе отсосать. — Кацуки совершенно не против, но вместо рта его член накрывает ладонь, сбрасывая с края обрыва.

Бакуго кончает с оглушительным криком и потоком слез.  

Тодороки продолжает вдалбливаться в сверхчувствительное тело и заставляет Кацуки молить остановиться, он опять на грани. Для него это слишком, второй раз он кончает с Тодороки вместе, сжимаясь и заставляя второго выстанывать свое имя. 

Время остановилось. Они потерялись в нем, растворившись друг в друге. Бакуго предпочитает что-то поинтереснее традиционного долбления в задницу, но сейчас не сможет даже произнести свои желания. Хотя он запомнил слова Шото про минет.

***

После секса ничего не изменилось, стало даже хуже. Кацуки начал в открытую приставать к Тодороки, отпугивая недовольных. Он слишком часто подходил к Шото на переменах и утягивал того в долгий поцелуй с той самой блядской жвачкой (Тодороки теперь везде мерещился ее вкус) или просто сидел на коленях, зарываясь пальцами в волосы. Он не переставал соблазнительно двигать телом и жевать баблгам. Тодороки периодически выхватывал жвачку изо рта Кацуки, заставляя того недовольно фыркать.

Бакуго никогда не забывал про нее, и от него всегда несло этим чертовым баблгамом. Шото нравилось. Ему нравился сам Кацуки.

Что ж, теперь он точно увяз в Бакуго окончательно.