Левиафан

Не надо по­ну­ка­ний, страж. Я вполне могу идти по сво­ей воле, хоть и в кан­да­лах.

Ра­зу­ме­ет­ся, без них было бы про­ще и быст­рее, но вы же не по­слу­ша­е­те. Я не буду пы­тать­ся удрать, даю сло­во. Даже сбе­ги я из ва­шей зо­ло­той твер­ды­ни и спу­стись с горы, куда я де­нусь?

Где это мы? Тут вы каз­ни­те него­дя­ев — в про­стор­ном зале, на гла­зах раз­гне­ван­ной тол­пы? (Я не “со­про­тив­ля­юсь”, страж. Про­сто свет днев­ной звез­ды ре­жет гла­за.) Здесь и сами вла­ды­чи­цы Эк­ве­стрий­ские? Про­сти­те, но мне невдо­мёк, как од­но­му пра­ви­те­лю при­вет­ство­вать дру­гих — вы пер­вые, кого я вижу в лицо.

Да и сам я — ва­ши­ми же ста­ра­ни­я­ми — боль­ше не ко­роль.

Так, зна­чит, бу­дет суд? При­знать­ся, за­де­ва­ет, что вы ещё хо­ти­те разыг­рать чест­ное су­ди­ли­ще по­сле все­го, что учи­ни­ла ваша ар­мия. Со­мне­ва­юсь, что вам есть дело до моих слов.

Да? Ну что ж… ваше пра­во. Мо­жем ско­ро­тать вре­мя.

Но пре­жде о дру­гом. Если я пра­виль­но сужу по ва­шим мор­дам, вы на­вер­ня­ка в недо­уме­нии. Ал­маз­ный пёс — и та­кой куль­тур­ный? Буду кра­ток: наше об­ще­ство по­де­ле­но на ка­сты, и (на­сколь­ко я вижу) куда стро­же ва­ше­го. Тру­дя­щи­е­ся у по­верх­но­сти псы — са­мой лю­той по­ро­ды, но гро­ты и пе­ще­ры, куда вы тол­ком не за­гля­ды­ва­ли, да­ле­ко не норы ди­ка­рей. Вряд ли вы пой­мё­те нашу куль­ту­ру до кон­ца — как я пой­му от ва­шей немно­гим бо­лее. А ведь я по­след­ний из рода тех, кого за ум из­би­ра­ют ко­ро­лём.

Мой рас­сказ про­зву­чит неве­ро­ят­но. Да что там… Вы ско­рее по­ду­ма­е­те, буд­то я по­те­ша­юсь или мо­ро­чу вам го­ло­ву. На­вер­ное, даже обо­рвё­те на по­лу­сло­ве, не дав за­кон­чить.

В са­мом деле? Уди­ви­тель­но. Ну, будь по-ва­ше­му. Я нач­ну с ис­то­ков.

Де­сять ты­сяч по­ко­ле­ний про­жи­ли мои пред­ки в нед­рах зем­ли, ко­гда вы, пони, ещё даже не на­шли сво­ей стра­ны — Эк­ве­стрии. Дру­гие цар­ства рож­да­лись и уми­ра­ли над на­ши­ми го­ло­ва­ми. (По­это­му, смею на­де­ять­ся, вы про­сти­те мою неосмот­ри­тель­ность. Я не ви­дел ре­зо­на от­прав­лять по­слов к тем, кто нас не пе­ре­жи­вёт.) И мы все­гда зна­ли, что наш долг — вы­жить; ведь как вы сте­ре­жё­те над­зе­мье от бед, так и мы усми­ря­ли ве­ли­кие силы зем­ли. Мно­гие из них по­ка­жут­ся вам че­пу­хой… ко­неч­но, если б вы их по­ни­ма­ли. Впро­чем, кро­ме од­ной.

Глу­бо­ко вни­зу, под са­мым моим ко­ро­лев­ством, есть гро­мад­ная по­лость. По­чти до по­тол­ка в ней раз­ли­лось ве­ко­вое море, без­дон­ное, без­бреж­ное. О, я знаю, ваши во­и­ны несо­мнен­но там по­бы­ва­ли, ко­гда гра­би­ли сто­ли­цу. Сто­я­ли, вгля­ды­ва­лись во мрак над чёр­ны­ми во­да­ми и, само со­бой, ви­де­ли что-то вро­де ост­ров­ка.

Но “ост­ро­вок” тот — лишь часть дрем­лю­ще­го в пу­чине со­зда­ния. Смерт­ные, жи­ву­щие ныне, не ви­ды­ва­ли его во всей пол­но­те. Толь­ко мои пра­от­цы пи­са­ли о нём трак­та­ты в те вре­ме­на, ко­гда он про­буж­дал­ся. Раз­ме­ром он та­ков, что уме­стит в па­сти двух змее­бы­ков — даже не за­ме­тит; и вла­де­ет ты­ся­чью гиб­ких лап, быстр в воде и по­чти столь же на суше, а вся его шку­ра, даже на су­ста­вах, за­щи­ще­на непро­би­ва­е­мой че­шу­ёй.

Мы зо­вём его про­сто — Ле­ви­а­фан.

Я пла­вал к Ле­ви­а­фа­ну на пло­те, гля­дел на него в све­те мас­ля­ных ламп, сто­ял так близ­ко, что про­вёл паль­ца­ми по че­шуе. Пус­кай он и спал, од­но­го вида хва­ти­ло, что­бы во­гнать меня в дрожь.

Ни­ко­му не ве­до­мо, от­ку­да он взял­ся, но муд­ре­цы шеп­чут до­гад­ки. Все­яд­ность и че­шуй­ча­тая шку­ра на­во­дят их на мысль о род­стве с дра­ко­на­ми или мор­ски­ми зме­я­ми… или с теми и дру­ги­ми сра­зу. Как из­вест­но, он един­ствен­ный в сво­ём роде, но нет со­мне­ний в том, что в да­лё­кие, неза­па­мят­ные вре­ме­на, ко­гда не было на­ших на­ро­дов, на све­те жили дру­гие, по­доб­ные ему. Этот же про­дле­ва­ет свой срок тем, что за­сы­па­ет, недви­жи­мый, на три сто­ле­тия и про­буж­да­ет­ся, что­бы на­бить брю­хо.

Са­мые тём­ные из на­ше­го чис­ла по­чи­та­ют его за бо­же­ство. Вот толь­ко прав­да иная. Бога мож­но уми­ло­сти­вить, уре­зо­нить; зве­ря, как Ле­ви­а­фан, со зве­ри­ным же го­ло­дом — нель­зя. И хотя он мо­жет на­сы­тить­ся по­чти чем угод­но, боль­ше все­го его утро­ба жаж­дет са­мо­цве­тов. По­то­му-то мы их и со­би­ра­ем, по­то­му сре­ди про­чих псов зо­вём­ся “ал­маз­ны­ми”. Наши про­ход­чи­ки остав­ля­ют себе су­щие кру­пи­цы — вся осталь­ная до­бы­ча шахт идёт в кор­муш­ку Ле­ви­а­фа­на.

Как же нам, убо­гим смерт­ным, под силу про­кор­мить столь мон­стру­оз­ное су­ще­ство? Всё про­сто: те сто­ле­тия, что он спит, мы скла­ды­ва­ем гору са­мо­цве­тов. На­вер­ня­ка ге­не­ра­лы до­нес­ли вам об од­ной-един­ствен­ной зале, за­ва­лен­ной ими до по­тол­ка, с вы­хо­дом как раз к бе­ре­гу под­зем­но­го моря.

Но где те­перь эти кам­ни? Имен­но — рас­та­ще­ны ва­ши­ми сол­да­та­ми. По­бе­ди­тель не мо­жет удо­вле­тво­рить­ся по­бе­дой без “при­чи­та­ю­ще­го­ся”. Они про­па­ли, ис­чез­ли, осе­ли в кар­ма­нах тор­га­шей, зо­ло­та­рей и по­тас­кух по всей Эк­ве­стрии.

На ва­ших ли­цах недо­уме­ние. Нет, ну само со­бой, это сказ­ки. Долж­но быть, он врёт нам под­чи­стую или того хуже — со­шёл с ума. Ина­че и по­ду­мать страш­но.

…Чу! Тихо. Вот вы и услы­ша­ли — гро­хот, от­да­лён­ный, как буд­то ото­всю­ду ра­зом. А вот — под­зем­ный тол­чок. О нет, я не удив­лён. Слух у псов крайне чу­ток: это про­дол­жа­ет­ся несколь­ко ча­сов кря­ду. Про­сто до вас ста­ло до­хо­дить толь­ко сей­час.

Вспом­ни­те-ка мои сло­ва о том, что раз в три сот­ни лет нестер­пи­мый го­лод про­буж­да­ет Ле­ви­а­фа­на из спяч­ки и го­нит на по­ис­ки про­пи­та­ния. Мы вся­кий раз сле­дим, ко­гда он на­чи­на­ет во­ро­чать­ся — со­дро­гая зем­лю, — и ды­шать, из­ры­гая клу­бы дыма. Вижу, как мно­го немых во­про­сов у вас на ли­цах. Три сот­ни лет — ми­ну­ло ли? Недав­но ли были зна­ки?

И я от­ве­чу вам. Да.

От­ве­чу и на сле­ду­ю­щий, вполне ре­зон­ный во­прос: лю­бая на­деж­да обуз­дать его, увы, бес­плод­на. Ко­гда Ле­ви­а­фан под­ни­ма­ет­ся, си­ла­чи в стра­хе, со­всем те­ря­ют­ся от ужа­са; ко­гда дви­жет­ся — ки­пя­тит нед­ра как ко­тёл. Ору­жию, ма­гии и всем сти­хи­ям не взять его че­шуи, не за­мед­лить шага; же­ле­зо ему что со­ло­ми­на, сталь — что гни­лое де­ре­во; и ни страх, ни жа­лость ему неве­до­мы.

Так вот, он про­буж­да­ет­ся, и что же он ви­дит впер­вые за ты­ся­чи лет? Нуж­ду вый­ти на охо­ту.

Со­зна­юсь, от­ча­сти в этом по­ви­нен и я. На­ка­жи я ис­ка­те­лям кам­ней сто­ро­нить­ся пони как огня, то, воз­мож­но, один ма­лень­кий от­ряд не стал бы пле­нить вашу сам­ку несколь­ко лет на­зад. Пару те­ле­жек, ею по­хи­щен­ных, мож­но было пе­ре­жить. (Слы­ши­те? Толч­ки всё силь­нее.) Но не так дав­но она сно­ва яви­лась во­ро­вать, и мои со­ро­ди­чи ре­ши­ли её про­учить — по­ка­за­тель­но. Ко­неч­но, это была страш­ная ошиб­ка, но и вы пой­ми­те их мо­ти­вы, всю важ­ность на­ше­го тру­да. От­ку­да ж им было знать, что эта пони не пу­стое ме­сто для вла­сти­тель­ниц Эк­ве­стрии, от­ку­да было пред­ви­деть, что вы при­ми­те их по­сту­пок за объ­яв­ле­ние вой­ны.

Од­на­ко то, что моя доля вины ве­со­мее, я не при­знаю. Ви­ди­те ли… Пони не едят са­мо­цве­тов, не за­ви­сят от них жиз­ня­ми. Пони ви­дят в са­мо­цве­те блёст­кий ка­ме­шек, те­ша­щий гор­ды­ню. Ваша гор­ды­ня по­влек­ла гра­бёж, гра­бёж — вой­ну, вой­на — Ле­ви­а­фа­на. Гор­ды­ня, зна­е­те, род­ная сест­ра спе­си; ве­до­мые спе­сью, ваши ге­не­ра­лы гна­ли прочь на­ших по­слов, клей­мя их лгу­на­ми. Ма­лень­кий умиш­ко ни во что не по­ве­рит, не уви­дев.

Толь­ко кого же, ска­жи­те мне, в ито­ге осле­пи­ла жад­ность — нас или вас?

К сча­стью, ждать уже недол­го — судя по тому как тря­сёт. Если по­тес­ни­тесь у окон, смо­же­те стать пер­вы­ми в чис­ле счаст­лив­цев, гля­дя­щих на не ви­дан­ное ве­ка­ми: ве­ли­чие Ле­ви­а­фа­на в лу­чах днев­ной звез­ды. Мне боль­ше нече­го ска­зать, кро­ме слов про­ща­ния. Про­щай­те, пони, про­щай­те…