Невыносимо

Ему было невыносимо. Невыносимо смотреть, как на глазах человек, чей образ был воплощением успокаивающей уверенности, начинал всё больше его пугать. Он больше не приносил умиротворение в чужую душу — только ещё сильнее её тревожил, заставлял нервничать, заставлял с отчаянием и страхом оглядываться по сторонам. И если раньше Сергей делал это в надежде увидеть того, кто забрал бы с собой все тревоги, то теперь — в надежде, что не увидит лицо, такое знакомое-незнакомое, до болезненного несоответствующее всему, чему оно только может не соответствовать. Ему больно видеть родные черты, искажённые неведомыми эмоциями, которые, он уверен, не принадлежат и никогда не принадлежали этому человеку. И где-то в глубине души он прекрасно знает, почему всё именно так: почему Волков всегда так вовремя оказывался рядом, когда это было нужно, и почему сейчас тот всё меньше и меньше походит на самого себя, хотя, по правде говоря, даже звучит глупо. Это ведь.. никогда и не был "он".

* * *

— Олег.. хватит..

— Хватит уже. Нет здесь никакого Олега. Да и не было никогда. Ты ведь сам прекрасно знаешь.. Только я был с тобой всегда. Всю. Твою. Жизнь.

Чужие слова не успокаивают, им так не хочется верить, так не хочется снова, снова обо всём вспоминать, но.. он вспоминает. И даже не из-за "Олега Волкова", нет, вовсе нет, может быть, если бы не этот полицейский, он бы и не вспомнил никогда, однако тот так не вовремя появился..

* * *

— Это не я, — голос дрогнул, выдав волнение.

— Кто? Имя.

Сергей не поднимает взгляд от бумаг, но вдруг, испугавшись, резко вжимается в спинку дивана, и произносит одно единственное имя:

— Олег?.. — полувопрос-полуосознание, и кажется, будто ещё чуть-чуть, и истерических ноток в голосе станет больше.

Олег Волков неспешно идёт мимо дивана, а Разумовский неотрывно следит за ним. Боится.

— Забавно.. — Игорь тихо усмехается, — Я тоже сперва подумал, что это Олег Волков, друг твой. Пока не узнал, что он в Сирии год назад погиб, — в доказательство своих слов он показывает Разумовскому отчёт — там, красным по белому, в самом конце страницы всего одно слово: погиб.

Сергей держит бумагу обеими руками, вглядывается, дрожит, пытается себя успокоить, но получается, по правде говоря, отвратно — ещё немного и, кажется, он может заплакать. Слова Игоря не так сильно его сейчас волнуют, он переводит взгляд на Олега Волкова, тот стоит рядом, разводит руками, словно бы намекая. Гром что-то непонимающе бормочет и оборачивается — Сергей реагирует моментально, едва заметно поворачивая к нему голову. Вот тот самый нужный момент. Доля секунды — и в его руках оказывается бутылка, ещё одна — и Игорь Гром падает на пол без сознания, а Сергей пятится и спотыкается, падая следом, крепко держит бутылку в руках, будто бы та может ему чем-то помочь.

Волков не скупится на аплодисменты — зрелище и правда было интересным, он не будет отрицать. Он неторопливо садится на край дивана, смотрит на Грома и говорит тихо, с ноткой восторженности:

— Я думал, что ты никогда уж не решишься.

* * *

— Тебе было одиноко и появился я. Я всегда был рядом с тобой, защищал тебя.. — казалось, он говорил это с неким укором, — Мы так хорошо ладили, дружище.. Что же случилось? Ах, да.. Ты нашёл настоящего друга и забыл про меня, — фальшивые задумчивость и недоумение отозвались обидой, плавно растаяли, показав, какие эмоции на самом деле скрывали за собой, — Но я не исчез. Всё это время я жил у тебя в голове, — он начал говорить громче, более вкрадчиво и воодушевлённо. Сергей кое-как поднялся и отступил на несколько шагов, упёршись в стеклянный стол и вцепившись в него руками, он всё также опасливо следил исподлобья, кажется, заметно дрожа, — И вот, когда Олег ушёл, я вернулся! — он медленно, в той же манере, что и прежде, приближался к Разумовскому, губы его кривила торжествующая улыбка, — И посмотри, чего мы добились!

— Ты убил всех этих людей! — дрожащим голосом всё же произнёс Сергей, конечно, он не мог молчать. Не сейчас. Не в это самое мгновение.

— Мы убили этих людей, — его вполне оправданно поправили, — А что не так? — Разумовский метнулся в сторону, пытаясь сбежать, но Ворон появился прямо перед ним, заставляя его вновь упасть, — Ты же сам хотел сделать жизнь в нашем городе лучше..

— Я не убийца! — вперёд полетела бутылка, которую он всё это время крепко сжимал в руке. что-то разбилось и погас свет, оставив лишь белый шум огромного экрана.

— Ты так ненавидел детей, издевавшихся над тобой в приюте, бандитов, пытавшихся отжать твой бизнес, богачей, отравляющих наш город! — он говорил быстро, с искренней злостью, а после перешёл на тихое, вкрадчивое раздражение, — Я помню всех, кто причинял тебе боль, — Сергей нервно сжимал рыжие пряди собственных волос, когда совсем рядом появилось такое знакомое ему лицо — забавно, его собственное, — И видит Бог, я слишком долго всё это терпел.

Разумовский спешно отполз ближе к экрану, обхватил руками голову и задрожал. Рядом больше никого не было, но в его собственной голове раздался шёпот: "Время пришло." Зажмурившись, он опёрся спиной об экран и откинул голову. Ему слишком страшно.

— Я тебя создал.. значит, если я постараюсь, ты исчезнешь.. уйди.. уйди, уйди, уйди, уйди.. — он жмурится лишь сильнее, шепчет в отчаянии единственное, что приходит на ум, как молитву, как пропитанную страхом просьбу, как то, что говорят, надеясь отогнать кошмарное наваждение, которое оплетает сознание липким ужасом, заставляющим оцепенеть во мгновение ока.

На несколько мгновений стало тихо. Слишком тихо. Сергей, словно бы не веря, открыл глаза, нервно огляделся. Безмолвие дало надежду, но всё это не давало покоя, казалось чересчур подозрительным.

Белый шум экрана окрасился в алый цвет, Разумовский испуганно отшатнулся и попытался отползти. В тишине раздался спокойный шёпот:

— Зря стараешься, — фраза отдалась эхом в чужой голове, и только когда оно затихло, его собственный голос прозвучал чётче, но в нём слышалась печаль вперемешку с едва уловимой обидой, — Я тебе не просто какой-то воображаемый друг.

* * *

Он с детства был творческой личностью. Одиночество удручало, несправедливость жестокого мира была ему чужда. Он хотел, чтобы было лучше. Хотел защитить слабых, ни в чём не виноватых, хотел дать надежду. Но он прекрасно понимал, что на смену всей гнили придёт другая. Понимал, что, защитив единожды, он ничего не поменяет. Ведь это сможет повториться. А значит, всё, что отравляет чистый исток, остаётся только и уничтожить. Чтобы не осталось ничего, что может отравлять жизнь. Но Серёжа Разумовский слишком добрый, Серёжа Разумовский хочет сделать всё мирно. Однако забывает о том, что мирно нельзя. Если действовать мирно, ничего не поменяется. Если действовать мирно, гниль никуда не исчезнет. Но он не способен иначе. Зато способен кое-кто другой. Тот, кто решает проблемы Разумовского жёстко и радикально, не оставляя после себя ничего, выжигая дотла. И Серёжа прекрасно с ним знаком. Всегда был. Однако он и сам, оказывается, тоже кое-что может. Где-то в душе он понимает, что не мог поступить иначе. Но на большее его не хватило. Да Птице большего и не надо было, он готов закончить то, что было начато не им. И всё же.. Стоит отдать Разумовскому должное, ведь он.. Наконец-то смог.

* * *

— А это значит только одно.. — его собственный голос раздаётся в голове, такой спокойный и ликующе-трепетный одновременно, его словно бы оповещают о поражении, в то время как чужие губы кривит улыбка, — Мы с тобой становимся одним целым.

Сергей спешно вскочил, в голову пришла одна единственная мысль, кажущаяся сейчас верной. Несколько торопливых шагов, и вот, он хватает с пола осколок, совсем не заботясь о том, что может порезаться. Приставляет его себе к горлу, медлит, делая несколько нервных вдохов, и всё же говорит с такой шаткой, несвойственной ему уверенностью:

— Я убью себя.. Я убью нас обоих!