здравствуй, моя хиросима.

держи чистосердечное

я буду любить тебя всю зиму,

а зимы тут бесконечные.

выделяют меня курсивом

поцелуи твои

в переходе на «замоскворечную»

я буду любить тебя всю зиму

я обещаю тебе бесконечную.

© ес соя

Рен пахнет мятой. Бес легко различает ее среди других — острых, резких запахов южных пряностей. И если нужно найти Рен, то нелюдь идёт по «следам» северной мяты, зная, что не спутает их ни с чем. Порой, шагая к прибрежному лазарету, Бес думает, что когда-то Сольвейг была золотым песком: ярким, чарующим и утекающим сквозь пальцы. Говорят, что время лечит раны, и нелюдь не слишком-то в это верит. Но тоска по черноволосой ведьме постепенно истаивает, как снег под тёплым солнцем. Когда-то Бес говорил, что рядом с Рен он чувствует себя так, словно увидел небо после долгой слепоты. И он ценит это чувство, не желает его растратить впустую. 

Бес называет Рен тихо и ласково: «Мята», ибо она напоминает ему растение, что упорно прорастает всюду, дарит покой и крепко держится корнями за землю. Бес не думает о том, сколько Рен проживет — не хочет думать. Он напоминает сам себе: для тех, кто его знал когда-то, он тоже в некотором роде «меченый». Носитель чего-то страшного и древнего, чего-то столь мощного, что может его загубить. Он живет, не зная, какой день станет последним, но упорно отрицает мысли о смерти. Пока рядом Рен, все хорошо и все спокойно. Ведь даже яркому пламени нужен воздух, чтобы гореть. А ей нужен огонь, подле которого можно согреться. 

Рядом с ней сонм тысячи голосов непривычно стихает, сливается в тихий гул на краю сознания. В такие мгновения Бес чувствует себя живым, каким он был когда-то. Отступает извечная тревога, на смену ей приходит короткая передышка. Каждый раз Бес смеется, вдыхая запах свечей, мяты, тишины. 

Бес помнит каждое мгновение: отблеск пламени свечи в зелёных глазах, непослушные и пушистые волосы, в прядях которых играет солнце. Звонкий, резкий смех, тёплая улыбка. Вечера на террасе Назары и запах моря в воздухе. Бесценные воспоминания, одни из многих. Нелюдь уверен, что эти мгновения будет помнить даже через сотни лет, если, конечно же, доживет. Пронесёт их сквозь беспрестанный шёпот в своей голове. 

Рен ни о чем не спрашивает, словно знает — на некоторые вопросы не стоит слышать ответ. 

Бес думает: он хотел бы сказать, что они с Рен — одно целое. Он помнил ее ребёнком, помнил отчаявшимися подростком, а сейчас рядом с ним расцвела прелестная женщина. Но стоит ему смежить веки, как перед внутренним взором является брат. Отражение с глазами из самого синего льда. Вечный укор, напоминание о том, что какими бы ни были их дороги — близнецы неделимы. Бес иногда ловит себя на мысли: ради чего он живет? Потому что страшится смерти? Или не желает, чтобы Лайе погиб из-за его собственной глупости? 

Бес открывает глаза. И кривится, слыша внутри себя многоголосый хор. Он не смолкнет, не исчезнет никогда. Но разум — странная штука, и даже к этому Бес привык. 

Тишина бывает разной, — смеются голоса в его голове. — Тишина бывает звонкой, а бывает оглушительной, да-да-да. Мы станем твоими глазами, твоими ушами. Нас легион, мы видим многое, слышим несказанное.

Когда-то Бес боялся. До дрожи в ногах, до холода в жилах. Став же проводником сонма Его голосов, Бес понимает, что страх — убийца разума. А Тысячеглазый — это просто сила, пусть и доставшаяся ему по глупости. И все же он видит в случившемся некий равноценный обмен: как Тысячеглазый постепенно разъедает его душу и разум, так и нелюдь берет его силу, упрямо не желая платить своей жизнью. И грешно было бы не использовать открывшиеся возможности, ведь Бесу больше нечего терять. Он понимает, что легче уже не станет, но пока Рен держит его за руку, в голове царит долгожданный покой. Рядом с ней Бес словно видит небо после слепоты. 

И его небо полно благословенной тишины.