И каждый новорождённый вид
Обречён выполнять лишь один алгоритм:
Люби, ненавидь и кончай суицидом.
Pyrokinesis — Терновый венец эволюции
Сцена 1
Время близилось к десяти часам вечера. Обычно уже к девяти магазинчик пустеет и воцаряется тишина, но не сегодня. Сегодня Арсений уже второй час стоит возле красивой женщины, выбирающей, чем бы таким убиться. Он предложил ей уже больше ста (!) вариантов, в то время как обычно хватает двух-трёх. В исключительных случаях требуется смекалка и можно предложить все десять вариантов: на любой вкус, оставалось только этот самый вкус почувствовать, чтобы сократить время поисков. Арсений обычно чувствовал: смотрел на человека и сразу видел его с петлёй на шее, например. Или заблёванным на полу возле дивана. Или в ванне с розовой водой. Ну это самое распространённое.
Иногда кто-то хотел выпендриться: а есть у вас кусунгобу для сэппуку? (Есть.) А яд кураре? (Ну конечно.) СПИД в красивом флакончике? (О Господи, вы что, больны? Впрочем, нет, не отвечайте. Имеется.) Книга «Полное руководство по самоубийству»? (Ещё как, а вы готовы отвалить за неё тридцать тысяч? Давайте лучше канатик. Крепкий, не порвётся.)
Арсений работал в ночную смену, с девяти до шести утра, а вчера вообще ушёл в отпуск, но сегодня, в силу некоторых обстоятельств, снова вышел на работу. И сто раз пожалел: дотошная будущая суицидница всё никак не могла определиться с методом ухода из жизни: канат искалечит её нежную кожу шеи, которую она, между прочим, натирает дорогущим «Либридермом». Яд ей не нравится: кому хочется, чтобы его нашли в луже собственной рвоты? Резать вены страшно, храбрости нет. С крыши не спрыгнуть: как же, одно мясо останется…
К началу второго часа Арсений успел усомниться в своём профессионализме не меньше сотни раз: этой красивой и смуглой женщине (на улице только начался июнь, наверняка уже успела слетать на какие-нибудь острова и загореть) за тридцать ничего не подходило. «Решительно нет, молодой человек!»
— Ну а вот есть у вас что-то, что подействует, но не наверняка?
Арсений нахмурился:
— Мадам, мне кажется, умирать вы не спешите.
— Мадмуазель, между прочим, — кокетливо поправила его напомаженная барышня. Красивая, спору нет, но каково её настоящее лицо? Без огромных кошачьих стрелок и тёмно-вишнёвых виниловых губ? А, может, ей просто затолкать в себя побольше косметики и дело с концом? Объесться помадой, наглотаться пудры… Чем там ещё женщины обманывают мужчин и других женщин?
— Чудесно, мадемуазель.
— И всё же вы мне скажите: есть что-то такое у вас? Вот, понимаете, если я вдруг совершу суицид, а он может пройти успешно, а может и не успешно. И если ничего у меня не получится, то я буду знать: это знак судьбы и мне нужно жить дальше. Вы читали «Вероника решает умереть»?
Арсений снисходительно улыбнулся. Руки чесались задушить несчастную читательницу знаков судьбы самостоятельно и бесплатно. Но лицо его продолжало оставаться спокойным и приветливым:
— Да, мадмуазель. Главная героиня пыталась отравиться, но её успели откачать, и только побывав за чертой она поняла, как прекрасна жизнь. Вы хотите повторить её судьбу? У нас есть огромный стеллаж с таблетками…
— Ну нет, таблетки не хочу, они вызывают…
— Эти не вызывают. Если, конечно, вы их не станете запивать виски. Могу предложить канат. Хлопчатобумажный, витой, всего три нити в составе. Многие покупатели жаловались на его хлипкость, и мы сняли его с продажи. Может, порвётся и у вас, будет знак судьбы.
Дамочка покусала красивую красную губу и нахмурилась. Видимо, вспоминала об уплаченных за «Либридерм» деньгах.
— Всё же нет. А расскажите мне о таблетках.
Арсений, стиснув в кулаке остатки терпения, прошёл к фармацевтическому стеллажу, не переставая улыбаться.
Сцена 2
Всучив дамочке три метра (чтобы наверняка хватило и она не вздумала даже возвращаться) того самого ненадёжного каната («Оберну шею шёлковым платком, всё же не хочется глотать химию…»), Арсений бросает взгляд на правую руку с часами: 22:58. Эге. Самый долгий клиент за всю его историю работы в магазинчике, а он раньше раздражался, когда не угождал людям с десятой попытки, ха!
Арсений проходит вдоль рядов и поправляет на витринах товар. После медленно возвращается за стойку и щёлкает кнопкой электрического чайника. Сейчас попьёт чайка с мяткой, закусит овсяным печеньицем и успокоится. Можно даже книгу почитать, всё равно ночью практически не бывает клиентов: вечерний тариф, цены кусаются. Хотя ту дамочку с хиленьким свёртком каната Арсений ободрал как липку больше из вредности даже, чем из-за тарифа.
Ночные самоубийцы (по не очень скромному мнению Арсения) самые несчастные. Несчастны, правда, они только в этот конкретный момент: и сердце у них действительно разбито, разбито, разбито, и слёзы закончились, и внутри пустота… весь пакет бесплатно и без регистрации, в общем. Такие часто забегают в магазинчик на эмоциях, находясь в заложниках у собственных чувств и горячих импульсов. Обычно, переждав ночь и переварив ситуацию, наутро они уже теряют всю решимость. Но это, конечно, только если им выдастся такой шанс. Шанс выдаётся: таким ночным визитёрам Арсений обычно старается подсовывать пустышки в сахарно-кислой оболочке и рекомендует запивать алкоголем (вместо снотворного).
Дневных посетителей Арсений не жалеет. И дело не в том, что он в основном выходит на работу только ночью, но ещё и в том, что днём по большей части (опять же, по не самому скромному мнению Арсения) приходят действительно несчастные люди. Несчастны они не один день и даже не одну неделю: боль их длится годами, и решение распрощаться с ней, как правило, очень взвешенно и осознано. Арсений прозвал это «сэлф-эвтаназия». Его сердце, конечно, горюет, понимая, что он отправляет очередного страдальца на верную смерть, но, с другой стороны, всех не пережалеешь, а смерть — порой единственный способ прекратить мучения.
Прозрачный чайничек с округлым пузом и синей подсветкой выдохнул вверх клуб пара. Щёлкнула кнопка. Да будет чай!
Над дверью звонит колокольчик: повешенный на металлическом канате скелет, громыхающий костями. Арсений печально смотрит на коробку печенья и идёт встречать бедолагу.
Сцена 3
Антон стоит возле небольшого магазинчика и держится за ручку. Неоновая вывеска за стеклом источает серебристо-белый свет: «Всегда открыто». Из окна на серый асфальт ровным прямоугольником льётся графитовый свет флуоресцентных ламп магазинчика. Чуть выше, над вывеской, какой-то плакат, в полутьме не очень понятно, что там написано, зато хорошо видно собственное отражение: лёгкая сиреневая куртка, футболка с огромной мордой улыбающегося кота, толстая цепочка на шее, змеёй проступающая через белый трикотаж одежды. Уши оттопыренные, чёлка взъерошенная, глаза… обычные глаза. Зелёные и странные. Не хуже и не лучше, чем у других. Синяки вот только под ними приличные, ну а у кого сейчас их нет? Разве что только у женщин, умеющих обращаться с консилером. Антон и хотел бы не знать, что такое консилер, да жизнь помотала. В свои-то девятнадцать.
Колеблясь не дольше минуты, Антон хватает ручку покрепче и тянет на себя, мысленно он всё ещё рассматривает собственное отражение, хотя нога уже переступила порог, и глаза разбежались от количества небольших витрин и их наполнения.
Над головой звенит колокольчик, Антон не обращает на него никакого внимания и проходит внутрь. Навстречу ему выходит высокий голубоглазый брюнет — причина мокрых ляжек у девочек от одиннадцати до ста одиннадцати — с усталой, но (господиебтвоюмать) совершенно очаровательной улыбкой. Антон решительно не желает чувствовать себя той самой девочкой одиннадцати лет, особенно сейчас, когда внутри него столетняя старуха скрипучим голосом молит о смерти, поэтому он прыгает сразу с места в карьер:
— Мне нужно что-нибудь, чтоб красиво.
— Добрый вечер, — наконец говорит Арсений. Он смотрит на двухметровую зубочистку и думает, что хер ему, а не смерть. Слишком молодой и красивый. Слишком свежий, Смерть пусть лакомится кем-то другим, с этого часа он назначает Госпоже диету. Голодовку.
Арсений понимает, что если о его решении узнает хозяин магазинчика, то будет… не очень хорошо всё у него будет. Но на свой страх и риск решает не отступать. Тем более, этот птенец наверняка к утру уже одумается, но рисковать и продавать ему сахарные пустышки не хочется: не ими, так алкоголем отравится, всякое может быть…
— Красиво… а не всё ли равно, в каком виде тебя найдут? — вообще-то с клиентами нельзя «на ты», но Арсению плевать.
— Не всё. Пусть этот еблан увидит, до чего довёл меня.
Арсений сдержался, чтобы не закатить глаза:
— Ах, несчастная любовь, — он прикладывает тыльную сторону ладони ко лбу и откидывает голову назад. — Тебе что, тринадцать?
— А тебя ебёт или интересует? — огрызнулась прекрасная зубочистка.
— Конкретно сейчас интересует, — медленно проговорил Арсений. А для себя уточнил, что и против «ебёт» он ничего не имеет.
— Продавец из тебя херовый.
— Как из тебя самоубийца.
— Слушай, продай мне уже что-нибудь, и я пойду. Вот это, например, — парень указывает пальцем на небольшую склянку с ядом. — Сколько стоит?
— Пятьдесят тысяч, — не моргнув глазом выдаёт Арсений.
— Ты гонишь? На ценнике пятнадцать! Чё так дорого?
— Ночные тарифы, — вздыхает Арсений. — Тем более, после смерти деньги тебе не понадобятся.
— Да если б они ещё были… — бурчит Антон, пытаясь понять, когда он снова успел проебать всю стипендию, она же пришла только позавчера. С другой стороны, на этот яд ему не один месяц откладывать придётся. — А попроще есть что?
— Ага. Выход из магазина. Бесплатно.
— Ладно, сам справлюсь, — снова бурчит Антон, сто раз проклиная себя за то, что вообще сюда зашёл.
— Стоять! — Арсений хватает нерадивого самоубийцу за запястье.
— Ну чё ещё? В кои-то веки захотел сдохнуть как нормальный человек, а ты приебался.
Арсений со скоростью света придумывает план. Не отпускать же это луковое горе нажираться таблетками или вешаться на ремне, чтобы люстру к херам разбить или, чего хуже, пиздюлей потом от мамки за эту самую люстру получить.
— Давай так: ты проведёшь эту ночь со мной, а утром, если не передумаешь, я организую тебе «чтоб красиво». Бесплатно. И этот твой… олень… тебя увидит и все дела.
— Какая ночь с тобой? Охуел, что ли?
(Арсению хочется возразить, что хуй он не ел, но вот конкретно его хуй может попробовать.)
— Да не спать со мной, дурачина. Хотя если хочешь, конечно…
— А чё тогда?
— Гулять.
— Гулять?
— Ну да. На улице. Ногами там перебирать, знаешь, похоже на обычную ходьбу, только приятнее. Иногда ещё на жопе сидят, когда ноги устают.
— Умник, блять.
Антон прикидывает в голове «за» и «против». С одной стороны, суициднуться он и дома может бесплатно, но не факт, что получится красиво. А с такими ценами, как здесь, ему максимум, что светит — это оболочку какой-нибудь «волшебной» таблетки с фармацевтической витрины облизать. И то так, на минималочках и не до смерти.
— Ладно, — наконец выдаёт он.
Сцена 4
У Арсения с души не камень спадает — целая горная гряда с этими самыми валунами. Он возвращается за стойку, хватает с вешалки чёрную джинсовую куртку и выключает везде свет. В прощальной вспышке ламп Антон успевает рассмотреть странную картину, висящую позади кассы. Последней гаснет та самая неоновая вывеска с приглашением.
Если хозяин магазина узнает, что Арсений сделал… Мало того, что магазин на ночь закрыл, лишив его тем самым потенциальной прибыли, так ещё и клиента отвадил… В общем, ничего хорошего не будет. Сто процентов.
На улице уже темно. Жертва несчастной любви стоит снаружи и злобно пыхтит сигаретой. Он совсем не похож на человека, которого жизнь отпинала ногами в берцовых сапогах. Скорее он похож на решительного милого гопника, готового нагнуть эту самую жизнь и выебать её без вазелина.
Арсений вставляет в замочную скважину ключ и проворачивает его два раза. Поворачивается к парню и спрашивает:
— Тебя как зовут-то хоть?
— Антон, — Антон выдыхает очередную струю яда в воздух. Дым поднимается в чёрное небо и рассеивается над их головами.
— А меня Арсений. Не Сеня! Очень приятно. Ты, я смотрю, выбрал наиболее долгий путь к самоубийству.
Антон пыхтит что-то и тушит сигарету, выбрасывая в ближайшую урну.
— Ну, Антон, а любимые места у тебя в городе есть?
Антон пожимает плечами:
— Ну так…
— Хорошо, что у меня есть. Идём.
Арсений направляется вверх по улице. В такой час совсем тихо и практически безлюдно, фонари сверху сонно моргают своими жёлтыми глазами, пахнет летом, но воздух свежий, и джинсовая куртка на плечах очень даже кстати. На фоне поют кузнечиковые, и их так много, будто в каждый куст высыпали по огромной горсти.
Антон идёт рядом. Кутается в свою куртёжку и молчит. Ему всё это не нравится, и сердце у него, между прочим, не каменное, и как-то уже хочется унять эту боль в груди, хоть бы чем… хоть бы и пивасиком даже… но время уже позднее, и самое крепкое, что ему могут продать в ближайшем круглосуточном — это горький «Швепс».
— А тебе какая выгода вообще всё это делать? Время на меня своё тратить, магазин закрывать? — Не то чтобы Антон интересовался, но густая тишина уже начинала напрягать.
Арсений ничего не отвечает: ответ Антону не понравится, да и рановато ещё для него. Тогда Антон переводит тему:
— Дебильные сверчки, — бурчит он.
Арсений поворачивается к нему и улыбается:
— Это не сверчки. У нас тут для них слишком сухо, это кузнечиковые. Их гораздо больше. Днём прячутся, а вот ночью слушай — не хочу. Тебе не нравится?
— Нет.
Ему ничего не нравится. Ему просто хочется переждать время до утра и умереть со спокойной душой.
Сцена 5
Ближайший круглосуточный супермаркет находится за углом, они доходят до него спустя пять минут и ещё одну выкуренную Антоном сигарету. Маркет этот такой же «супер», как Арсений натурал. Магазинчик больше похож на разжиревший ларёк: несколько полок и сонная кассирша, расставляющая на прилавок у кассы упаковки мятного «Орбита». Антон вот раньше любил «Дирол» со вкусом лимона: забрасываешь в рот подушечку и куксишься как идиотина от кислоты на языке, зато необычно как! Особенно если холодной минералкой запить. Вообще лимонад получался. А теперь что? Даже любимого вкуса жвачки нет, да нахер вообще эту жизнь.
— Ты что любишь? — Арсений стоит рядом и улыбается. Антон не хочет вдарить ему по этой улыбке, слишком уж она искренняя.
— Не знаю, — Антон жмёт плечами. Вспоминает про «Швепс» и идёт к холодильнику, вытягивает из него полуторалитровую бутылку и оглядывается: что он ещё любит? Вообще ничего не хочется, но тут он видит, что Арсений берёт пару булочек с сыром в прозрачной упаковке, и вспоминает, как в детстве обожал слоёные булочки с лимоном. Опять лимоны. Жизнь слишком часто их подкидывала как-то, а лимонад он делать так и не научился…
Булочки Антон в итоге не берёт, зато сметает с прилавка у кассы два батончика «Баунти» — с кокосом и манго — и два «Китката». Припечатывает всё это сверху пачкой мятной жвачки, хотя знает точно, что не будет её жевать сегодня, а завтра его уже не станет, но привычка сильнее, поэтому он расплачивается последней наличкой и небрежно рассовывает по карманам сдачу.
— Ну чё ты, — огорчённо бурчит подоспевший Арсений. В руках у него розовый пакетик ванильного «Чуда» и та самая упаковка булочек с сыром. — Я бы расплатился.
Антон пожимает плечами. Ну до чего же этот Арсений странный.
Сцена 6
Ночью улицы все похожи друг на друга: бедные бастарды прекрасной главной аллеи. Магазинчик самоубийств находится в центре города, но в таком неприглядном месте, что нужно наверняка знать, куда и зачем идёшь. Просто так люди туда не забредали. А на самом деле стоило пройти несколько домов, как можно оказаться в самом сердце их вытянутого вдоль огромной реки города.
Арсений знает одно место, где по вечерам очень людно, но уже к полуночи всегда пусто. Он идёт рядом с Антоном, неся в руках «Чудо» и пакет с булочками. Ну почему он забыл взять рюкзак? Было бы намного проще.
— А вот эта вот странная картина над кассой, — Антон пинает камешек под ногами. — Это чё-то известное или просто так, для антуража?
Арсений улыбается: раз интересуется чем-то, значит, точно не всё потеряно.
— Это называется «Макабр» или «Пляска смерти». Вообще мы её повесили для антуража, а так картин с таким сюжетом достаточно много. В средневековье рисовать танцующие скелеты было мейнстримом. А скелетами их рисовали, чтобы показать, мол, кости у всех одинаковые и земле будет всё равно, кто в ней лежит: знатный человек или нищий крестьянин. Хотя на некоторых гравюрах и картинах скелеты разные: кто-то в дорогой накидке, а кто-то голый. Как-то это по-ханжески, не находишь? Типа вы, конечно, равны перед Смертью, но ваша разность будет очевидна вплоть до первой горсти земли на костях.
— Угу. Странные у тебя способы заставить человека передумать. С такими-то темами.
— Ты сам спросил. А знаешь, даже жаль, что мы не в средневековье с тобой.
— Это почему? Чего там хорошего такого было? Антисанитария да болезни.
— Зато я бы от тебя очумел… — Арсений мысленно достаёт ключи от каламбурочной. Но Антон его шутки не заценил, хоть и хмыкнул, давая понять, что просёк. — Ну а ещё… ты представь, такая натура пропадает. Художники бы тебя с руками оторвали, чтобы сделать звездой очередного макабра. Срисовывали бы денно и нощно.
Антон снова хмыкнул и потянулся в карман за сигаретами. У него, в отличие от Арсения, на плече болтался полупустой чёрный рюкзак, в котором сейчас бултыхался, накапливая мерзкие пузырьки, «Швепс».
— Ну чё ты такой грустный? — Арсений слегка боднул его плечом.
— Хуй сосал невкусный, — язвит Антон. — Куда ты вообще меня ведёшь? Вдруг ты маньячелло какой, а я тут с тобой по подворотням хожу…
— Ну, во-первых, ты же всё равно умирать собрался, так что если даже я и маньячелло, то что с того? А, во-вторых, это не подворотни. Это самый центр, и мы идём на старую набережную.
Арсений косится на мигающий красный кончик сигареты и отворачивается, сдерживая себя изо всех сил: так охота вырвать этот никотиновый сгусток и швырнуть его куда подальше!
Сцена 7
Старая набережная при дневном свете и рядом не такая красивая, как новая. Здесь нет изящных деревянных лавочек, огромного фонтана и аллеи, украшенной змеистой светящейся гирляндой. Зато асфальт заканчивается у самого начала спуска к воде, и дальше набережная переходит в огромный пляж. Ночь скрывает с глаз весь мусор, остаются только песок и высокие деревья, чьи корни, как позвонки каких-то неведомых чудовищ, бугрятся, проступая сквозь почву. Река широкая, и противоположный берег почти не видно: фонари вдалеке сливаются в одну сплошную линию: где-то она ярче, где-то темнее, а где-то прерывается, становясь пунктирной чертой.
Арсений уверен, что это самое красивое место в городе. И конкретно в этот час — абсолютно безлюдное. Он садится у дерева, до кромки воды, выглядящей как маслянистое пятно нефти, всего несколько метров, между вылезшими на поверхность корнями растут редкие клочки травы.
Арсений шуршит упаковкой и протягивает Антону сырную булочку. Тот берёт её, долго жуёт, глядя перед собой. Тишина между ними уже не напрягает — он просто автоматически работает челюстью, чувствует языком солоноватый вкус сыра и сладковатое тесто. В голову лезут противные мысли, и слёзы застилают глаза влажной плёнкой. Булка не лезет дальше в горло из-за спазма.
— Ой бля… — с набитым ртом вздыхает Антон, сглатывая клейкий пережёванный комок, и лезет в рюкзак за швепсом. Откручивает слегка крышку, ждёт, когда выйдут все газы и открывает окончательно. Пьёт прям из горла, и горьковато-лимонные пузырьки приятно покалывают горло, толкают спазм обратно. Рыдать перехотелось, но слёзы всё равно выступили. Антон вытирает их тыльной стороной ладони и, не закрывая бутылку, предлагает Арсению: — Будешь?
— Нет, спасибо, — Арсений трясёт перед собой «Чудом». — Сколько тебе лет, горе луковое?
— Уже год как можно всё, — Антон закрывает бутылку и кладёт рядом с собой на песок. Стоп. А когда они успели усесться вообще? Не иначе, как Арсений какой-то маг и подавляет волю и разум. Песок под тощей жопой тёплый, ещё не успевший остыть, и это странно, потому что воздух с реки дышит прохладой. — А тебе, любитель детского молочка?
— Двадцать семь. — Шпильку Арсений решает пропустить мимо ушей.
— М-м… — Антон достал из рюкзака «Баунти» и снова предложил Арсению. Тот отказался, начиная жевать вторую сырную булочку.
Минут двадцать они молчали. В тишине шуршали обёртки, хлюпал своим «Чудом» Арсений, высасывая через трубочку остатки сладкого молока, шипел в бутылке «Швепс». Спина нашла приятную опору в толстом стволе дерева. Антон подтянул к себе колени и снова закурил. Руки потряхивало. Чиркнула зажигалка, опаляя светом его худое лицо. Теперь Арсений, наконец, смог разглядеть этого несчастнее-всех человека, его мешки под глазами, невысохшие слёзы. Может, он ещё, конечно, и мог нагнуть жизнь, но хотел ли?
Антон задымил вновь, и Арсений поморщился, но снова ничего не сказал.
— Думаешь, накормил булочкой, показал красивый бережок, и я вдруг понял, что жизнь прекрасна, сразу же передумал убивать себя? — Антон делает глубокую затяжку и выпускает дым через нос.
Арсений вздыхает и откидывается назад, упираясь затылком в шершавую кору дерева.
— Не, жизнь не прекрасна сама по себе. Но твоя любимая еда прекрасна. Музыка, которую ты слушаешь, прекрасна. Одежда, которую ты покупаешь, прекрасна. И те огни на другом берегу — для нас прекрасны, хотя для кого-то это обычные фонари. Кто-то едет сейчас по дороге мимо них, и то, что для нас украшение ночи, для них лишь высокие бетонные столбы да огромные лампы, как для нас вон тот фонарь позади…
— Я понял, — перебивает Антон. — «Прекрасности» жизни, по-твоему, мы добавляем сами.
— Ага. Это как купить пустую огромную квартиру и обставить её по своему вкусу.
Антон подумал, и Арсений добавил:
— Хотя иногда случай сам привносит в пустоту что-то прекрасное. Как лучший друг — фигурку Аида из Греции в качестве сувенира, а у тебя на книжной полочке как раз место свободное, и ты ставишь туда эту безделушку, и тебе хорошо. Пыль, конечно, вытирать не так удобно, но бо́льшую часть времени глаз радуется.
— Это ты о чём? И при чём здесь Аид?
— Ну, Аид это так, к слову. Люблю его нежно. А вот прямо сейчас рядом с тобой сидит прекрасный человек. Случай — это тот самый друг, привёзший тебе фигурку.
— А ты — Аид?
— Ага.
— Ну а пыль тут при чём?
— Пыль — это трудности. Теоретически, я могу стать для тебя кем-то важным: другом, парнем или любовником без обязательств. И бо́льшую часть времени ты будешь наслаждаться этими отношениями, но иногда нужно вытирать пыль… то есть, ругаться, например. Или спорить. Трудности есть в любых отношениях и между любыми людьми. После вытирания пыли полка становится чистой, преодолевшие трудности отношения — крепче.
Антон снова задумался. Что-то в этом всём ему не нравилось. Он сделал последнюю — самую глубокую — затяжку. Красное кольцо пламени поползло по сигарете вверх и застыло у самого фильтра. В голову вдарило:
— Фигурка неодушевлённая. Ей пыль не надо стирать с человека, у которого она стоит. Односторонние отношения какие-то выходят у тебя.
— Ну, — Арсений помял в руке пустую упаковку из-под «Чуда» и отложил её в сторону, на песок рядом с собой. — Может, пример не очень удачный. Но ты не можешь спорить со мной, что я прекрасен.
— И очень скромен.
— Я рад, что ты это понимаешь! — Арсений просиял, следя взглядом за тем, как Антон топит сигарету в песке.
Сцена 8
К трём часам ночи стало попроще. Ком в горле опустился куда-то в желудок, курить Антону по-прежнему хотелось, но сигареты закончились (к огромному счастью Арсения). Как-то так вышло (Арсений точно маг и подавляет волю), что уже около получаса Антон лежит головой на чужих бёдрах и рассматривает рваные джинсы. Сквозь огромные дыры («как у его бывшего, ха») виднеются плавные коленные чашечки. Коленки могут флиртовать? Эти, кажется, вполне… Антон наматывает нитки, торчащие из этих дырок, на палец и осторожно тянет на себя.
— Это мои любимые джинсы вообще-то, — говорит Арсений, пальцами перебирая короткие волосы на русой макушке. Джинсы действительно любимые. Он не шутит. Знаете, как сложно найти чёрные обтягивающие штанишки, чтобы и задничка поместилась идеально, и дыры на коленках были приличные, да ещё и цвет чтобы обязательно чёрный.
— Извини, — ровным голосом говорит Антон, но продолжает наматывать на палец нитки.
«Чудовище», — с нежностью думает Арсений. Он продал душу и готов плясать макабр — так сильно ему нужно поцеловать Антона прямо сейчас. Но он не делает этого, боясь спугнуть едва начавшего успокаиваться мальчишку.
Сцена 9
Уже через полчаса Арсений объясняет Антону, что такое половая конституция и трохантерный индекс, хотя никто из них не помнит, почему они вдруг начали говорить об этом.
— Трохантерный. Через «о», а не от слова «трахать», — псевдо-менторским тоном уточняет Арсений.
Антон давится смешком. Ему как будто снова двенадцать, он сидит в школе, а училка по матеше пишет на доске тему урока: «Многочлены», и все начинают орать, потому что мозгов нет, и всё, что касается секса, кажется таким смешным.
— Через трохантерный индекс можно определить тип половой конституции. Говорят, что чем меньше у мужчины рост, тем он ненасытнее.
Антон хмыкает. Не то чтобы секс в его жизни играл первостепенную роль, но судя по его росту он вообще до сих пор должен ходить в девственниках. Но наверное, какая-то доля правды в этом есть.
— А ты у нас тогда что, среднячок?
Арсений пожимает плечами и пытается вспомнить, когда в последний раз занимался сексом. Вспоминать стыдно, и он продолжает рассказывать Антону, как по внешним признакам можно определить половую конституцию человека, и почему двадцать первый век всё испортил своей эпиляцией. Антон слушает его внимательно и заинтересованно, а Арсений думает о том, что пора переводить тему.
Сцена 10
В начале четвёртого Антон почти совсем спокоен и даже немного ожил. Он повыдёргивал все торчащие нитки из джинсов Арсения и, довольный собой, прикрыл глаза, прислушиваясь к стрёкоту сверчков. То есть, кузнечиковых, конечно, он же слушает Арсения и запоминает всё, что тот ему говорит. А говорит он много, интересно и красиво. И откуда только всё это знает? Ходячая Википедия. Антону это нравится, он жалеет, что не встретил Арсения раньше, потому что он всё ещё не передумал умирать, а так хотелось вместо уёбка бывшего встречаться с Арсением. Тогда, возможно, всё сложилось бы иначе.
С другой стороны, Антон понимает, что при других обстоятельствах они бы вряд ли встретились. Он студент, Арсений вроде как не только продавец в магазинчике, у него и другая работа есть, что-то творческое, но что — он до сих пор не сознаётся. Арсений интересный, и красивый, и голос у него глубокий, и смех завораживающий, и даже обзывается он ласково. Антон готов скулить от отчаяния: чем бы он смог заинтересовать его? В нём есть только два метра роста и тридцать литров неудачи.
Зато сейчас Арсений гладит его плечо, медленно и очень ласково, и вот, оказывается, что имеют в виду, когда говорят «перед смертью не надышишься», потому что касания приятные и родные (ну почему-почему-почему они не встретились раньше?). Рядом с Арсением спокойнее всего, ему так хорошо не было даже рядом с покойной матерью. Ни с кем больше. И Антон готов сделать что угодно, чтобы узнать о чувствах Арсения в этот момент.
— Антон, — Арсений чуть склоняется над ним. Антон поднимает голову, отрывая взгляд от километров тёмного песка перед глазами.
— А?
— А ты веришь в любовь с первого взгляда?
— Не-а. А как же успеть узнать человека получше? Дать чувствам созреть.
— «Созреть» подразумевает, что чувства уже есть.
— Ну тогда… время нужно, чтобы эти чувства появились. А ты чё, веришь, что ли? — небрежно бросает фразу Антон. А вдруг?
— Нет, — Арсений качает головой. — Но вот в симпатию с первого взгляда верю.
— Тут много ума не надо, но красивая моська ещё не гарантирует красивой души.
Арсений согласно кивает.
— Ну а в знаки судьбы ты веришь?
— Это что за чушь?
— Да так, — Арсений огладил худое плечо Антона и нырнул большим пальцем под ворот футболки. Замер, прислушиваясь. Антон даже не дёрнулся. Хорошо. Он продолжил поглаживать тёплую кожу. — Была у меня одна дамочка, ушла прямо перед тобой. Просила дать ей какое-нибудь средство, чтобы не наверняка.
— Это как?
— Ну, как кот Шрёдингера, знаешь?
— Ага.
— Так и тут. Ей нужно было что-то такое, что могло с одинаковой вероятностью как сработать (она бы умерла), так и не сработать (осталась бы жива). И если бы не сработало, то это было бы знаком судьбы, что умирать ей ещё рано.
— Ебанутая какая. Зачем идти в магазин самоубийств, чтобы «не наверняка». Ваш адрес хер найдёшь, между прочим.
— Да… я тоже так думал, пока ты не пришёл. А сейчас думаю, что это знак судьбы.
— Что именно?
— Я вообще-то сегодня не должен был работать. В отпуск ушёл, чтобы со второй работой разобраться, но всё сорвалось, и я пришёл от нечего делать, договорился с хозяином магазина. А если бы не пришёл — не встретил бы тебя.
— Получается, траблы на второй работе — знак судьбы? Или мой приход — знак судьбы?
— Я пока ещё не понял. Но я рад, что встретил тебя.
Арсений чуть согнулся, и Антон, почувствовав на себе его взгляд, повернул голову.
— Я ненавижу этот магазин, Антон. Терновый венец эволюции.
— Чего?
— Ничего. Можно я тебя поцелую?
Антон замялся и неуверенно кивнул: а что он теряет? Утром он всё равно уже умрёт. Арсений склонился ещё ниже и прижался к его губам.
Сцена 11
К пяти часам постепенно начало рассветать. Солнце выползало прямо из воды, отражаясь от глянцевой поверхности и рассыпая лучи не только по воздуху, но и по этому тёмному зеркалу. Антон смотрел, как небо постепенно светлеет, обрывки облаков окрашиваются в акварельно-пастельные тёплые цвета. Огни на другом берегу по-прежнему горели, их сплошная линия сливалась с горизонтом, как будто, окажись они сейчас на другой стороне, могли бы увидеть, как огромный шар, кажущийся размером с футбольный мяч, отпрыгивает от асфальта и в слоу мо поднимается вверх.
Они сидят совсем близко, соприкасаясь плечами и держась за руки. Настало время для того самого разговора, который они откладывали всю ночь, забивая пустоту интересным трёпом.
— Так ты расскажешь мне, из-за чего пришёл? — тихо спрашивает Арсений. Смех из его голоса пропал, и от этого Антону почему-то становится страшно.
Антон кладёт голову Арсению на плечо и вздыхает: можно ли за одну ночь стать друг другу родными?
— Много из-за чего, но последней каплей стал парень. Я таскался за ним с самого девятого класса. Потом весь первый курс в универе. И вот он наконец обратил на меня внимание. Я охуел от счастья, думал, ну всё, заживу. Подарки там, свидания, все дела. Всего себя ему отдал, всё рассказывал, ничего не жалел для него. О друзьях забыл. А сегодня прихожу домой, а мой отец ему деньги отстёгивает. Ну, чтобы тот со мной встречался. Тут я охуел, но уже не от счастья.
— Односторонняя любовь, конечно, болезненна. Ну и хорошо, что ты обман раскрыл, но это повод убиваться, что ли?
— Ну… ты не знаешь всего.
— А ты расскажи мне. Потому что кончать жизнь самоубийством только из-за того, что какой-то мудак встречался с тобой из-за денег твоего отца — это не серьёзно. Вокруг полно мужиков, пусть в России завести отношения с ними сложнее, чем с женщинами, но ничего невозможного нет.
— Я и без тебя это знаю.
Антон думает, можно ли рассказать Арсению про смерть мамы? Про то, что отец насиловал его несколько лет подряд, а он от стыда не мог никому сказать? И про то, что деньги, которые отец отстёгивал его бывшему, чтобы тот с ним встречался, — всего лишь жалкая попытка искупить свою вину? И про смерть лучшей подруги, которая месяц назад наелась таблеток, а её отец потом обвинял во всём Антона, что это именно он не уследил за ней? А умерла она тоже из-за мудака, который её не заслуживал. И на похоронах у него сердце разрывалось, когда он видел, как плачет её осиротевшая мать.
Антон набирается смелости. Антон начинает рассказ.
Сцена 12
Антон плачет. У него дрожит подбородок и щёки залиты слезами. Арсений жмёт его ближе к себе, целует в макушку, укачивает в своих руках. Солнце на небе заполыхало багровыми лучами, оно поднимается всё выше, сжирает прячущиеся по углам остатки сумерек. У Антона плечи сотрясаются от рыданий, а у Арсения — так вот, что оно значит, — сердце обливается кровью. Он и не думал, что можно так сильно кому-то сопереживать, так сильно болеть за кого-то, мечтать забрать эту боль себе.
Арсений ничего не говорит: слова сейчас лишние, они проговорили всю ночь, сейчас можно и помолчать. Антону нужно выдавить из себя остатки грязного желания уйти из жизни, и Арсений надеется, что бо́льшая часть этого дерьма выйдет вместе с этими слезами.
Сцена 13
Антон успокаивается. Солнце окончательно вынырнуло из воды и начало свой бесконечный путь по окружности: медленный и почти незаметный. После слёз Антону легче. Арсений первый, с кем он поделился всем-всем, а не только какими-то отдельными фрагментами своей жизни. Но теперь он надеется, что и Арсений расскажет ему о себе. Например, о том, откуда у него эти многочисленные порезы на запястьях, которые Антон нашёл на ощупь чисто случайно, или почему он не говорит о своей второй работе.
— Сам-то не пушистый, — Антон сидит в кольце рук Арсения и разглядывает изрезанные запястья и предплечья. Какие-то полоски свежие, с запёкшейся корочкой крови, какие-то совсем затянувшиеся и белые. — Я хотя бы сразу и честно умереть хочу, а ты этой хернёй занимаешься. Зачем?
Арсений целует его в висок, разрешает Антону рассмотреть свои руки, задрать рукава джинсовой куртки повыше.
— Ты тоже не знаешь всего.
— Ну так расскажи.
Арсений смеётся с того, как за какой-то час они успели поменяться ролями. Как за какую-то ночь всё-таки успели стать друг другу родными.
— Думаешь, легко работать в этом магазине? Видеть людей, продавать им всё это и знать, что они не вернутся снова. Я ненавижу эту работу.
— Тогда почему не уйдёшь?
— Потому что отучился на актёра, и отец считает, что это не профессия, а глупости. Что у меня ветер в голове до сих пор гуляет, а магазин — это семейный бизнес, мы в нём все варимся: и я, и мама, и отец. Им нормально, а мне жутко. Но умирать я не хочу. Не после всего, что вижу каждый день. А эти порезы помогают справляться…
— Ну, ответа я так и не получил. Семейный бизнес, ладно. Тебе двадцать семь, а не пятнадцать. Ты можешь больше не слушаться родителей. Что будет самым страшным, если ты уйдёшь?
— Вычеркну себя из жизни родителей. На отца мне плевать, но маму я очень люблю. А она его защищает. Мне не хочется становиться для неё никем.
— Это же мама, Арсений. Неужели она потом тебя не простит? Ну перебесится и примет обратно.
Арсений качает головой, целует Антона в тёплую шею, чувствуя, как его пальцы скользят по изрезанным рукам.
— Ты не знаешь, как я рос. Этот магазин для них всё. Он им дороже, чем я. Он их настоящее дитё, которое они вырастили. А я — просто результат оплошности, один из страшно подумать скольких детей, которого не настиг аборт, как прочих, только потому, что когда мама узнала о беременности, было уже поздно. И растили меня из чувства долга скорее, чем из-за любви. Я им с самого начала не понравился, и сделал только хуже, когда не принял с энтузиазмом семейный бизнес.
— На хуй такую семью, — шепчет Антон, скользя подушечками пальцев по свежим порезам. — На хуй их всех.
Сцена 14
К началу седьмого солнце поднимается ещё выше, и его лучи жадно тянутся к земле. Место под деревом, где Арсений и Антон просидели всю ночь, начинает припекать, мир — просыпаться. Утихают кузнечиковые, просыпаются первые ранние птицы. И это значит, что им пора. Куда-нибудь пора. Что-нибудь нужно сделать.
Арсений ещё раз целует Антона за ухом и встаёт с песка, отряхиваясь. Подаёт руку Антону, и тот, ухватившись за неё, резво подрывается на ноги. Глаза у него опухшие и красные, всё ещё печально-грустные.
— Не передумал? — с надеждой спрашивает Арсений и замирает в ожидании ответа.
Антон серьёзно качает головой. Боль слишком свежа, она вспорола его изнутри и отравила все внутренние органы. Когда он шёл в магазинчик самоубийств, то мечтал, как отец найдёт его и обо всём пожалеет. Ему плевать на бывшего, больше боли причинила семья. И теперь ему не поплакаться матери, не утереть сопли о плечо лучшей подруги. И в универе он учится на не любимом факультете только из-за этого мудака, который его никогда не любил. В жизни бы сам не выбрал это направление. Всё какое-то не то, всё печальное, и что теперь с ним дальше будет? Возвращаться домой к отцу, потому что нет денег на переезд? Видеть перед собой его мерзкое лицо и знать, что даже сбежать не получится, — пробовал уже. Не будет ему покоя, пока отец жив. Никогда он не будет чувствовать себя спокойно.
«Ты не знаешь всего».
«Так расскажи».
Но сегодня ведь он чувствовал это спокойствие! Сидел в кольце тёплых рук и не думал ни о чём. И всё же…
— Арсений, а если ты уйдёшь с этой работы, станешь актёром?
Арсений прикидывает в уме: сможет ли он оставить маму, похоронить свои чувства к тому, кто их никогда не принимал? Ответа нет. И тогда он с последней надеждой спрашивает Антона:
— А хочешь узнать вместе со мной?