Ночи принято бояться. Ночь темна, таит в себе секреты и скрывает людей, совершающих дурные дела. Флорис сказал бы сейчас, что ночь тут ни при чём, и виной всему люди. Возможно, он был прав, но тогда Лоренцу стоило бы обвинить во многих преступлениях свою семью. Делать этого не хотелось.

Той ночью не происходило ничего особенного. Рыбаки кормили Центр и несколько окрестных деревень, но каждая семья, отправляя своих детей в море утром, считала важным напомнить. Рыбак, у тебя есть сёстры, у тебя есть младшие братья, у тебя есть пожилая родня, у тебя есть мать и отец. Того, что староста оставляет каждой семье – мало, рыбак. Иди в море со своими старшими братьями, но не забывай сложить под брезентовую накидку часть рыбы. Оставь своей семье что пожирнее, и следующей ночью дома тебя встретит уха, а не похлёбка на бобах. Оставь тощую рыбку, и зимой в кадке солений будет чем полакомиться. Главное – оставь себе больше, чем покажешь старосте, рыбак. Лодки возвращались затемно, и их всегда плохо проверяли.

Братья Лоренца прятали часть рыбы под его скамейку на носу – всё равно, пока староста проходил с фонарём, парень сидел там и сматывал снасти. Старосте деревни было за сорок, и своё дело он знал. Иногда ловил кого-то для порядка, и тому приходилось делиться запасами. Семье Лоренца, как правило, не доставалось, ведь они почти родня – его сестра, Мэг, была три года как замужем за сыном старосты, и они ждали в ближайшее время второго ребёнка. Но той ночью староста был не один: за его спиной стояло двое мужчин в форме – с фонарями они проходились по каждой лодке, стягивали брезент, заглядывали под скамейки. Иногда из темноты появлялись другие люди в форме и уводили тех, кто не мог оправдать спрятанную часть улова случайностью. Откладывая удочку и вылезая на сушу, Лоренц понимал, что и его с братьями сейчас уведут. Но никак не ожидал, что старший брат, сам распределявший улов, отвесит ему подзатыльник и начнёт кричать, что Лоренц – вор. Скорее от растерянности он тогда молчал, не ответил даже, и только появившиеся из темноты люди в форме предотвратили драку. Увели сначала братьев, а потом и его самого.

Всю ночь они сидели в главном доме, где проходили обычно деревенские собрания, где отмечали праздники. Лоренц дремал на лавочке, поглядывая иногда на сидящих в другом углу братьев. Те пытались пару раз заговорить с охранниками, обвинить во всём одного лишь брата, но им не поверили. Даже слушать не стали, один только засмеялся и спросил, за кого его держат, если думают, что мальчишка обманул всех.

Под утро стали выводить к домам. Некоторые семьи прощались со своими детьми. рыдали, обнимались. Другие вели в дом сыновей, вина которых была незначительна, которым разрешили остаться в родной деревне, и плакали от радости. Редкие дома стояли пустыми, а у дома Лоренца была повозка. Люди в форме загоняли в крытую телегу их птицу, а в повозке сидели старшие. К ним отправили братьев парня, его же туда не пустили. Ему дали два чемодана, велели живо собрать свои вещи.

Семья с Лоренцом не говорила. Не был он маминым любимцем, в отличии от Йосефа, оставшегося тогда переложить всю вину на его плечи. Йосеф теперь ждал своей судьбы в главном доме, и, Лоренц был уверен – отправь люди в форме его собирать вещи, мать бы плакала и пыталась обнять сына на прощание.

С вещами пришлось пройти всю деревню – так Лоренц посмотрел и на дом старосты, от которого отъезжала повозка с животными, и на садящуюся в другую повозку Мэг. Сестра даже не оглянулась.

– А потом что было? – Леа сидит, сложив руки на спинку стула, и смотрит на рыбака. В голосе девушки осторожность и печаль.

– Меня и ещё нескольких рыбаков отвезли в Город, накормили, дали поспать. Когда я проснулся, остальных уже увезли, а я до вечера сидел там под охраной. Потом привезли сюда.

– Интересно, что с остальными, – Флор наливает себе ещё чай. – Я слышал, что за кражу и казнить могут.

– Флор! – Алисса почти замахивается, чтобы влупить ему подзатыльник, но вместо этого тяжело вздыхает. – Это за крупную. Этих просто расселили. Старосту, скорее всего, отправили к заводам, остальных по деревням. Поменяли местами с теми, кто когда-то изъявил желание переехать, или дали дом, который остался без хозяев. Работу таким дают самую простую и где утащить нечего. На первый раз обычно не выселяют – тут, наверное, из-за старосты больше, что всех покрывал. Только на его место поставят кого-то из Центра. Или из другого села, если кто выслужился.

– У нас так два года назад увезли тех, кто поросят из хлева забирал. А потом в их дома приехали другие семьи, – Леа пожимает плечами. – Учить их трудно, говорят, а так – люди и люди.

– Странно только, что тебя с семьёй не отправили.

Лоренц пожимает плечами и тут же отмахивается. Говорить тут было уже не о чем. Он думал, сидя в каменном доме и оглядывая пустую комнату, что стоит спросить о судьбе своей семьи. Куда их переселят, как писать им письма и возможно ли это вообще, но быстро понял, что писать он не будет. Слишком уж боялся, что такое письмо скорее расстроит мать, что она будет ждать вестей от другого сына. От любого из сыновей, оторванных от семьи, но не от Лоренца.

Он родился болезненным и, пожалуй, должен быть умереть ещё в три года, когда провалился в реку на тонком весеннем льду. Большую часть сознательной жизни Лоренцу оставалось только жалеть, что его тогда вылечили, и думать постоянно, что в своей семье он как подкидыш. Пугается рассказов, с которых смеются остальные мальчишки. Плачет, когда чувствует боль, и не пытается строить из себя героя. С возрастом ещё и зрение начало подводить – слепым парень, конечно, не был, но видел куда слабее других. Хоть рыбачить мог – это был его единственный способ получить похвалу. До прошлой осени.

Последние полгода Лоренц жил в своей деревне как призрак. Приятели избегали с ним общения, на больших праздниках его не пускали за общий стол, а особо впечатлительные шарахались на улице, как от прокажённого. 

– Ты сам попросил, – Алисса зачастую излишне понятлива, – чтобы тебя отослали от семьи?

– Они попросили. Мне потом тоже выбор давали, но я не хотел… в большую деревню.

– Натворил что-то, помимо воровства? – Алисса улыбается. Она садится рядом с ним на кровать, хлопает по плечу. – Не бойся. Что бы ты ни сделал, наказывать тебя уже никто не будет.

– Папа сказал, – Лоренц стирает рукавом слёзы со щеки, – что таких, как я, надо убивать. Неправильных. И все в деревне так думают. И я… так думаю.

Кажется, впервые он позволяет себе заплакать. Кто-то забирает кружку из его руки, Алисса гладит по волосам. Сам собой парень скручивается на кровати, утыкается лицом в юбку, скрывающую колени женщины, и рыдает. На удивление, не слышно вокруг ни одного смешка. Кажется странным, что Флор упускает такую возможность поиздеваться.

В деревне никто не упускал возможности кинуть пару колкостей вслед.

– Лоренц, – Алисса аккуратно касается его плеча, когда слёзы стихают. – Что значит «неправильных»?

Он открывает рот, чтобы ответить, но получается только хватать воздух. Слёзы снова подступают к горлу, а подобрать слова никак не выходит.

– Сама подумай, – неожиданно на плечо парня ложится более широкая ладонь. Флор заставляет сесть, суёт под нос кружку с чем-то резко пахнущим. – Сны он видит, значит, где, по-твоему, может быть «неправильным»?

– Да я откуда знаю? Человек – существо многогранное.

– Философию выкинь, её в деревне не преподают.

– Ну правда не знаю.

– Я тоже не догадалась, – Ли говорит робко, слёзы Лоренца сильно смутили девушку. – Может, он рыбу есть не любит?

Тишину разрывает гогот и звук хлопка. Рыбак вздрагивает, удивлённо смотрит на Флора. Тот ржёт в голос, сидя на полу у кровати. Алисса с проступившим на щеках румянцем замахивается, и Флору второй раз прилетает тряпкой по шее.

– А что я не так сказала?

Леа растерянно переводит взгляд с могильщика на Алиссу. Лоренц же, переглянувшись с ней, только пожимает плечами.

– Знаешь, если ему эта шутка настолько понравилась, – парень хлюпает чаем, вздыхает. Голос ещё дрожит от пролитых слёз, – возможно, её и не стоит понимать.

– Да не, давайте я объясню, – Флор глубоко вдыхает, но тут же замолкает под строгим взглядом Алиссы. – Не такие уж они и дети.

– Просто заткнись, – румянец плавно сходит со щёк Алиссы, но выглядит она всё ещё возмущённой.

– Как прикажете, – Флор икает от смеха и поднимает ладони, театрально показывая, что сдаётся. – Так вот, про рыбу. Немного сократим. Ты пытался сказать, что тебе парни нравятся?

Лоренц открывает и закрывает рот. Торопливо кивает и залпом выпивает странный чай. На лицах нынешних жильцов дома не появляется особой заинтересованности, а рыбак жалеет, что Флору не дали пояснить, что смешного он услышал в словах Ли.

Могильщик его поражал – в особенности тем, что при всём своём развитии, получив образование явно выше среднего, был зачастую сущим идиотом. Как можно смеяться в голос, когда человек рядом рыдает? При том даже не над Лоренцом смеяться, это как раз можно было понять – над таким только и остаётся, что ржать и пальцем показывать. Нет же, ему с чего-то стала смешной рыба. Казалось бы, уже больше сотни лет все говорят на одном, общем языке, но, глядя на Флориса, казалось, что это совсем не так.

Лоренц вспоминает деревню. Осенний вечер на берегу, сына старосты, поцелуй, за которым их поймала Мэг. Она была зла, очень зла. Он мог понять – мерзко, когда человек, которого ты так любишь, встречается с кем-то другим, и совсем отвратительно, если это твой младший брат. Лоренц постоянно думал о сестре, о том, что он поступает плохо, но Штефан убеждал, что всё в норме. Они оба такими родились, и от этого не сбежать. Всё равно придётся завести семью, чтобы жители деревни косо не смотрели. Всё равно придётся скрываться до самой смерти. Штефан говорил, что ему с ним повезло. Он сын старосты, а значит, сможет помочь в случае чего. Лоренц не понимал, нравится ли ему именно Штефан, нравится ли ему хоть кто-то из парней. Но сын старосты был действительно красив в свои двадцать восемь, он осыпал комплиментами и вниманием, которого Лоренц пусть и не искал, но ему казалось, что такому нужно радоваться.

В любом случае, теперь было плевать. Штефан тогда перед всей деревней говорил, что это Лоренц к нему приставал. Говорил, что он приличный семьянин, любит жену, воспитывает детей. Да и может ли сын старосты врать? Нет, конечно нет. Виноват был только мальчишка, неспособный сдерживать свои отвратительные желания.

– Ну, у нас в деревне тоже такие есть, – Леа всё ещё выглядит растерянной. – Они, конечно, не семьями живут, но никто их сильно неправильными не называет. Странные, конечно…

– Ли, тебе просто повезло с семьёй, – Флор, наконец прекративший смеяться, хлопает Лоренца по колену. – Ты поэтому на болота попросился?

– Ага. Говорю же, все рассказывали, что тут живёт старая страшная бабка и чудовища.

– Ну да, после твой родни, очевидно, не самая плохая компания.

– У меня не плохая семья. Они же не виноваты, что я такой.

– А ты виноват?

– Виноват.

– И как это?

– Не знаю, – Лоренц шмыгает носом. Он садится, обхватив колени руками. – Но все говорят, что я виноват – значит, виноват. Не могут же все люди ошибаться.

– Могут.

Алисса и Флор говорят в один голос, переглядываются. Могильщик широко улыбается и кладёт голову на колени женщине, закрывает глаза, когда она начинает перебирать его чёрные волосы. Впервые Лоренцу кажется, что его могут понять, именно сейчас и именно эти двое. Странная из них складывалась пара, начиная со статуса и заканчивая возрастом. Ведь принято, что девушка младше, что мужчина должен добиться чего-то в жизни. У этих всё вышло наоборот, и Лоренц ловит себя на мысли, что ему тяжело понять выбор Алиссы. Что может привлечь в этом болотном жителе с отвратительным чувством юмора красивую, с виду благовоспитанную женщину?

Лоренц осекается. Не ему здесь говорить о странных вкусах.

– Тебе бы в нормальное общество, – вздыхает Алисса.

– И где ты собираешься найти нормальных людей в большом количестве? Или намекаешь, что ему стоит остаться здесь? – Флор открывает глаза.

– Не будь язвой, в Городе много нормальных людей. В Центре уж точно.

– Тебе просто повезло.

– Даже если так, – Алисса явно задумывается над чем-то, начинает сплетать прядь волос Флора в тонкую косичку. – Если повезло мне – значит, может повезти и ему.

– Что ты задумала?

– Если выживем – расскажу.

Со щёк Алиссы окончательно сошёл румянец смущения, она снова выглядит совершенно спокойной и даже улыбается. Лоренц же понимает, что ему потребуется ещё немало времени, чтобы привыкнуть к их отношению. Ненависть, с которой он столкнулся в родной деревне, была для рыбака предсказуема. То, что этим троим было неважно, кого может он полюбить,ставило в тупик куда сильнее.

И когда Леа подозрительно прищуривается, напрягается всем телом, Лоренц уже готов услышать хотя бы одну претензию.

– Там упряжка едет.

Обстановка в комнате меняется в момент. Флор садится, распутывает две мелкие косички. Леа и Алисса исчезают на чердаке. Лоренц, ещё хлюпая носом, прячет две кружки. Могильщик хмурится, глядя в окно.

– Первый раз здесь такую карету вижу.

Выйдя из дома следом за Флором, его помощник замирает на месте. Он такие кареты уже видел. Тем утром в деревне их было много. И когда возле крыльца оказываются двое в форме, Лоренц растерянно, медленно шагает им навстречу. Очень иронично, что они приехали именно сейчас – но, может, так будет и лучше? Всё равно он, Лоренц, не сможет помочь, когда придут заговорщики из деревни.

– Флорис Гертс, – один из военных достаёт наручники, – встаньте лицом к стене, заведите руки за спину.

– А что происходит? – тот явно собирается дерзить, но, встретившись с холодным взглядом, замолкает и исполняет приказ.

– Вы обвиняетесь в неправомерном использовании силы в Параллели, повлекшей смерть двух других сновидцев.

– Бред какой-то… – на запястьях Флориса щёлкают наручники, военный ведёт его к карете, не давая даже оглянуться.

– Вы Лоренц, верно? – второй человек не спешит возвращаться в карету. Дождавшись утвердительного кивка, продолжает. – До выяснения обстоятельств по данному делу управление крематорием ложится на Вас. И, позвольте уточнить, желаете ли Вы свидетельствовать против Флориса?

– Против?! Зачем? Он мне ничего плохого не сделал, – Лоренц потрясённо смотрит на открытую дверь кареты. – Это ошибка.

– Если передумаете – используйте этот маяк, – человек вкладывает в ладонь парня глиняную фигурку вороны, весьма схематичную. – И помните, свидетельствовать против преступника – дело чести для ответственного гражданина.

Он не сразу возвращается в дом. Смотрит на клубы пыли, оставленные колёсами кареты. Смотрит на дым над крематорием, куда они только сегодня утром отправили тела. Только когда карета исчезает за деревьями, Лоренц на негнущихся ногах заходит в дом и плотно закрывает дверь, прижимается к ней спиной.

– Я один.

На чердаке раздаётся шуршание юбок, не проходит и минуты, прежде чем на плечи Лоренца ложатся руки Алиссы. Растерянно он протягивает ей фигурку вороны.

– Мне вот это дали. А Флора увезли.

– Как увезли?! Кто?! Куда?! – Леа порывается к двери, но Алисса резко кладёт ей руку на плечо. Останавливает.

– Арестовали, сказали, что он кого-то убил в Параллели, – голос у парня всё ещё растерянный. – А зачем мне это дали?

– Потому что ты стоял рядом с тем, кого подозревают в убийстве, с опухшим от слёз лицом. Это просто протокольная процедура, Лоренц.

– Его из-за меня арестовали?

Ощущения сравнимы с тем, что кто-то опрокинул на него ушат холодной воды. Он вздрагивает, выпрямляется. С трудом сам сдерживает порыв рвануть за каретой. Бежать, кричать, что произошла ошибка, остановить это.

– Нет. И теперь это неважно, – Алисса возвращается за стол, крутит в пальцах фигурку. – Значит, будем драться втроём. 

– У тебя есть план? – Леа идёт за женщиной, садится рядом с ней.

– С начала я хочу узнать, что вчера хотел предложить Лоренц, – она кладёт фигурку вороны на стол. – И растопи самовар, пожалуйста.