сказка для белого лунного света

Мо Жань не знает красивых слов. Откуда знать ему то, что не шептали ему на ухо в детстве и что не смел сказать ни один бессмертный под его ботинком?

Но он заглядывает в щель между дверью и косяком, прежде чем войти, и в очередной раз отчётливо понимает — для Ши Мэя и всех красивых слов, что когда-либо придумали писатели, всех шелков, всего золота и нефрита не хватит.

У него была красота нежная, приглушённая — нераскрывшийся белый лотос с фарфоровой кожей и хрустальным сердцем. Но сейчас от поднявшейся температуры его бледные щёки окрасил румянец — и это сделало его живым. Почти близким.

Мо Жаню бы протянуть пальцы, коснуться горячей кожи, а потом расцеловать лицо, забрать болезнь и боль. И впервые ему кажется, что Ши Мэй не сбежит и не отвернётся. Улыбнётся мягко — и от его нежности сдавит грудную клетку. 

Ши Мэй — первый и последний человек, который так на него смотрит. И Мо Жань не прочь задохнуться в этом дурмане.

Спустя несколько минут Мо Жань всё-таки позволяет себе толкнуть дверь и пройти в комнату к Ши Мэю. В руках у него — тарелка со старательно вылепленными пельменями, густо покрытыми чили-маслом. Ши Мэй замечает движение в комнате и чуть приподнимается, опираясь на локоть:

— А-Жань.

Не восклицание, а спокойное утверждение. Всё в шигэ — спокойное, ласковое, отчего Мо Жаню каждый раз хочется по-собачьи на земле распластаться и голову подставить, мол, чеши. Отчего на сердце опускается штиль. Ни один человек в его жизни не излучал такого тепла и в то же время холодного, изящного лунного света.

(Таким казался Чу Ваньнин, когда он впервые увидел его в тени цветочного дерева.)

Мо Жань дёргает головой, чтобы хоть в этот приятный миг избавиться от мыслей о мерзком учителе и отвечает Ши Мэю с игривой сладостью:

— Я принёс тебе еды. Хотел тебя немного порадовать.

Ши Мэй в ответ тихо смеётся, и в его голосе, кажется, впервые в жизни слышится усталость:

— Не стоило так стараться…

— Почему это? — Мо Жань зло хмыкает; учитель совсем загнал его дорогого шигэ. Но он сосредотачивается на больших, чуть подёрнутых пеленой глазах Ши Мэя, на его приоткрытых губах — и вся ненависть рассеивается. Разве можно было не любить этого человека? Разве можно не желать вечно наслаждаться его добротой? То, чего Мо Жаню всю жизнь не хватало, он мог найти рядом с ним. — Я хочу тратить своё время на тебя. И ты знаешь, что я всегда делаю то, что хочу. Ложись, я покормлю тебя.

Ши Мэй вздыхает, видимо, не решаясь спорить с настолько упрямым человеком, и вдруг бессознательно касается пальцами руки Мо Жаня, в которой тот держит пельмени. Мо Жаню кажется, что время замирает — а уже в следующую секунду, когда Ши Мэй почти испуганно отдёргивает руку, мерещится, что оно бежит слишком быстро. По всему телу проходят быстрые покалывания, что-то на границе щекотки и лёгкой боли, но он не смеет спрашивать ни о чём Ши Мэя. Видимо, от температуры тому видится всякий бред, поэтому Мо Жань молча цепляет вонтон и подносит к лицу Ши Мэя.

(Возможно, им обоим мерещится что-то невозможное.)

— Откроешь рот?

Прежде чем с пельменя срывается капля чили-масла, Ши Мэй открывает рот и жуёт с видимым удовольствием. Только глаза у него всё те же — печальные. Такого выражения Мо Жань на его лице, кажется, и не видел.

— Тебя что-то беспокоит, Ши Мэй?

— Нет-нет, не волнуйся, а-Жань, — он жуёт уже второй вонтон и довольно губы облизывает, вместе с тем пытаясь улыбнуться чуть шире. — Просто… думаю о своём. Не обращай внимания.

— Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь? Может, отвлечёшься от своих мыслей.

Мо Жань впервые в своей жизни задумывается — как сильно он доверяет Ши Мэю?

Он верит, что Ши Мэй будет с ним до конца — как может верить одержимый до боли человек. Он верит, что Ши Мэй никогда ему не соврёт, не предаст — безупречно чистый цветок яблони.

Мо Жань чувствует — он должен заплатить той же монетой.

Он не любит много размышлять, но каждый раз, когда в его голове вспыхивает мысль о перерождении, грудь его сжимает тисками. Ему за всю кровь и жестокость подарили возможность снова прожить свою беспечную юность, где все ещё живы.

Поэтому каждый раз, когда на него смотрят как на шестнадцатилетнего подростка, каждый раз, когда он повторяет свои прошлые действия, он слышит над ухом ненавязчивый шёпот: «Лжец».

Мо Жань и не думал, что прошлую жизнь будет так сложно закопать в самом себе. Разве можно до конца избавиться от Тасянь-цзюня?

Но иногда его так хочется отпустить.

— Хочешь рассказать мне сказку? — Ши Мэй в ответ только тихо смеётся.

Да. Сказку о самом жестоком злодее заклинательского мира, который взошёл на вершину мира и понял, что всё вокруг него — пыль и пепел.

— Конечно! Но ты знаешь, какие у меня сказки. Не всем они нравятся.

— Я уверен, всё не так плохо, а-Жань, — Ши Мэй доедает вонтоны и устраивается на кровати поудобнее. Поворачивается на бок и доверчиво смотрит Мо Жаню в глаза. На него уже так давно не осмеливались поднять взгляд, что он боится упустить хоть мгновение, молчит, разглядывая тёмную радужку глаз Ши Мэя. Он не знает, стоит ли поправить случайно выбившуюся прядку. Стоит ли вообще касаться Ши Мэя, пятнать его и тянуть обратно на дно.

Потому что сейчас, когда Тасянь-цзюнь отошёл в глубину сознания, он может позволить себе задуматься — может, он приносит только несчастья близким?

Мо Жань настолько привык наблюдать за Ши Мэем издалека, что даже перестал осознавать, хочет ли он касаться его.

Но он становится на колени рядом с кроватью, кладёт голову под чужой бок — пёс, привыкший ждать приказов и подачек от одного доброго хозяина — и начинает рассказ тихим, осипшим голосом:

— Однажды в Нижнем царстве родился обычный мальчик. Но его никто не любил и не хотел держать при себе, поэтому ему некого было любить в ответ. Он пытался собирать милостыню, но каждый раз люди, заглядывая в его чёрно-лиловые глаза, отшатывались и уходили прочь. Говорили, что у этого мальчика слишком взрослый взгляд. Редко ему перепадали медные монеты, на которые он покупал кукурузные лепёшки. Он ел их на крышах заброшенных сараев, смотрел на небо и думал — может, этот день его последний? Может, завтра его изобьют палками до смерти? Он не любил своё жалкое существование, но умирать не хотел куда больше, — Мо Жань тихо усмехается и прикрывает глаза так, чтобы едва видеть расплывающиеся черты лица Ши Мэя. — Упрямец. Поэтому он снова и снова выходил на улицы и каждый раз получал пощёчины и подзатыльники. Так продолжалось бы, наверное, ещё несколько лет, пока мальчик не умер бы от голода. Но ему очень повезло — впервые в жизни. На празднике середины осени он вдруг увидел в толпе синие с серебряным одеяния. Ткань казалась очень воздушной и почти прозрачной. Мальчик заинтересовался тем, чего никогда в жизни до этого не видел, и начал пробираться сквозь толпу. Тогда он впервые увидел… существо, от которого исходило небесное сияние. Небожителя. Мальчик застыл, поражённый его красотой — а Небожитель повернулся к нему и улыбнулся. Впервые к мальчику отнеслись с теплотой, и он поклялся самому себе, что заплатит за это хоть своей жизнью. Он, глупец, подобрался к нему и спросил: «Что я могу сделать для вас, господин небожитель?» Тот посмотрел на него с состраданием и ответил: «Малыш, ты ведь даже о себе не можешь позаботиться, но хочешь сделать что-то для меня? У тебя чистое, свободное сердце. Я хочу, чтобы ты пошёл со мной». Мальчик вложил свою ладонь в его и впервые почувствовал сладость во рту, будто бы ему дали попробовать конфету. Небожитель привёл его в Верхнее царство и отдал на попечение мастеру хорошей школы. Но он не забывал о преданном щенке и часто заглядывал к нему. Они с мальчиком долго болтали об учёбе — и ни о чём. С Небожителем этот мальчик впервые ощутил горечь вина и осознал красоту фейерверков. Но в какой-то момент Небожитель исчез. Мальчик думал, что его просто забыли. Он горевал и упрямился, а потом узнал, что Небожителя предали и уничтожили. От него не осталось даже праха — пепел от костей и воздушных одеяний утопили в озере. У мальчика отобрали первую драгоценность в его жизни. Первое существо, которое увидело его доброту и подарило доброту в ответ. В этот момент он перестал быть маленьким мальчиком из Нижнего царства. Он возненавидел до глубины своей свободной души — и ничто не могло сдержать его гнев. Он стал Хэйлан-цзюнем, чёрным волком, несущим несчастья. Поклявшись отомстить, он разодрал все кланы совершенствующихся и утопил города в крови. Но взглянуть на Небожителя ещё хоть раз он так и не смог. Даже тени было уже не найти. Хэйлан-цзюнь остался один под кроваво-красным небом — и понял, что никогда не сможет расплатиться с Небожителем. Или хотя бы сказать, что любил его с первой встречи. Поднебесная наполнилась протяжным воем чёрного волка. Так он и умер, посреди поля битвы, от голода и холода, свернувшись на мокрой земле.

Тасянь-цзюнь никогда не плакал — но Мо Жаню впервые за очень долгое время острой болью поперёк горла встали рыдания.

Тонкая фигура Ши Мэя под полуприкрытыми веками срывается вниз с обрыва и теряется в бездне.

Первая любовь — и первая потеря.

В тот день Мо Жань понял, что у него за спиной никого не осталось.

Бездна в воспоминаниях сменяется прудом Алых лотосов. Чу Ваньнин посреди покачивающихся кроваво-красных бутонов как никогда безмятежен и почти счастлив.

Первый и последний родной человек на пике Сышен.

Отчего-то рана поперёк груди кровоточит только сильнее (сколько бы Мо Жань ни убеждал себя, что ему плевать).

— Это я, Ши Мэй, — с губ срываются пустые, неправильные слова. В них нет всего, что он хотел бы вложить в признание. — Я проживаю вторую жизнь, и в обеих я хотел бы остаться с тобой. Я люблю тебя.

На языке вместо небесной сладости — горечь.

Что-то внутри Мо Жаня изменилось после перерождения. Что-то внутри Ши Мэя щёлкнуло, и на его лице на мгновение отразился страх.

— А-Жань, я… я не знаю, что сказать… это правда?

— История, конечно, немного приукрашена, — Мо Жань посмеивается и отстраняется от Ши Мэя. Всё идёт совсем не так, не в ту сторону, не по тем нотам, — но суть правдивая.

— Я не знаю, что ответить…

— Не страшно, Ши Мэй. Отдыхай. Ты знаешь, где найти меня.

На сердце становится всё тяжелее.

Мо Жань усилием воли заставляет себя спокойно выйти из комнаты, а не выскочить, с силой хлопнув дверью.

Он любуется Ши Мэем, смеётся рядом с Ши Мэем, греется в сиянии Ши Мэя — и не чувствует ничего.

Он заставлял себя чувствовать?

Только когда снег попадает Мо Жаню за шиворот, он осознаёт, какой холодный ветер гуляет по улице и как долго он просто стоял на одном месте. В комнатах учеников тепло, горит ласковый свет — но в таком уюте бездомного пса никто не ждёт. Он занимает слишком много места.

Тасянь-цзюнь всегда возвращался к своему жалкому учителю, доведённому до изнеможения. Прижимал к себе, грелся, вдыхая тёплый знакомый запах и прикусывая мочку уха.

Мо Жань не знает, кому на колени положить дурную голову и уснуть, слушая в тишине биение чужого сердца.

Интересно, что бы сказал учитель?

«Паршивая псина! Я отправлю тебя обратно в ад!»

Или посмотрел бы молча, сведя к переносице широкие брови — и в его взгляде отразились бы презрение и ненависть.

Отчего-то вспомнились слова, от которых некогда сердце рухнуло вниз.

«Учитель был неправ.»

Когда Мо Жань поднимает взгляд, перед ним возвышается только одинокое дерево, присыпанное снегом. С него когда-то всё и началось — и с невероятно красивого человека с острыми чертами лица, стоявшего в тени.

Мо Жань опирается спиной на ствол дерева — и его жуткий смех теряется в метели.

Возможно, он с самого начала ошибался. Ещё когда решил, что для него есть место на пике Сышен.