Утро наступало, и, кажется, прямо на горло, иначе Роше не мог бы объяснить почему ему так хреново. Свистели птицы, раздражая барабанные перепонки, звякала сталь, в глотку забивался запах дыма. Он завозился, пытаясь приподняться на локте, и в следующий момент обнаружил, что перед глазами мельтешат назойливые белые мушки, а в черепушке сразу заворочалось что-то тяжелое и ржавое. Прижав холодную ладонь к пылающему лбу, он повалился обратно на спину и там обстоятельно ощупал грубые бинты, занявшие место привычного шаперона. И когда это они успели там появиться?
— Вот же курва…
Понемногу собравшись с силами, Роше поднялся снова — на этот раз медленно — и огляделся по сторонам. Вид ставших уже привычными стен убежища придал ему некоторую уверенность в том, что еще не все скатилось козе под хвост, но отсутствие людей в поле зрения заставило насторожиться. Когда неделями ныкаешься по норам и кустам, привыкаешь к тому, что даже посрать нельзя без чьего-нибудь сопения в затылок, а тут — никого. Подобравшись и придав себе более-менее вертикальное положение, Роше поплелся туда, где маячил свет — наружу. И тут же сделал два частично неприятных, частично удивительных открытия.
Во-первых, утро оказалось вечером. А это значило, что проспал Вернон как минимум весь день, потому что последний момент, всплывающий в его памяти, был темным предрассветным часом, когда он с его людьми и горсткой недавно присоединившихся к ним скоя’таэлей устраивали засаду на нильфгаардские телеги с провиантом. Судя по тому, как впереди плясало пламя костра и от него несло не только смолистыми дровами, но и аппетитным жареным мясом, засада прошла успешно. Даже несмотря на то, что Бьянка, как бешеная, выскочила на дорогу, не дождавшись сигнала, и чуть все не испортила. А во-вторых, у входа на обычном месте отсутствовали часовые. И чисто по-человечески Роше вполне понимал оголодавших и вымотанных людей, слинявших на запахи съестного, но как командир спустить нарушение гребаной субординации не мог -- разве что отложить наказание на чуть позже.
Возле костра, с разных его сторон, суетились человек в грязном темерском дуплете и еще более грязный эльф с накинутым на плечи одеялом. Эта картина до сих пор вызывала у Вернона смешанные чувства — еще вчера «белки» были врагами, которых они гоняли по всем лесам и болотам, вешали на трактах, падали от их стрел, а теперь им приходится есть из одного котелка, потому что новый, куда более сильный враг, угрожал им всем. И вот тут Роше сделал третье, заключительное открытие: то, что сначала показалось ему птичьим свистом, на самом деле им не было — это одноглазый предводитель скоя’таэлей дудел на своей флейте. Еще громче его музицирований слышался смех Бьянки.
Роше намылился было тихо и незаметно проскользнуть мимо, но оступился. Единственный глаз Иорвета тут же распахнулся, уставившись на него; пришлось сделать вид, что так и задумывалось, подойти поближе и усесться на поваленный ствол.
— Похоже, у нас есть, что праздновать? — хрипло усмехнулся Роше, чтобы хоть как-то начать разговор.
Исхитрившись держать флейту одной рукой, эльф без слов показал себе за спину — туда, где возле раскуроченной телеги сидели два связанных нильфграардца. Бьянка как раз стояла над ними и чем-то там забавлялась — с его стороны было не рассмотреть. Вернон присвистнул:
— Мы нынче берем пленных?
С досадой отложив флейту, Иорвет посмотрел на него — во взгляде читалось неприкрытое удивление.
— Совсем ничего не помнишь?
Еще с момента пробуждения Роше преследовало гадское ощущение, будто он чего-то упускает, но теперь оно сделалось просто невыносимым.
— Помню, — осторожно выдал темерец, решив хотя бы сразу не сознаваться в своих проблемах с памятью. — Как мы напали на обоз черных… Кстати, пленные были именно твоей идеей.
— Нет, как ТВОЯ девчонка на него напала, -- жестко поправил Иорвет. -- А потом нам пришлось срочно вмешиваться, чтобы ее там не покрошили на ремешки.
Роше сделал виноватый вид, но скоя’таэль явно не собирался его щадить.
— А потом тебе дали по голове и обратно тебя пришлось тащить волоком.
На этот раз Роше лишь помрачнел.
— Хотя бы больше никто не пострадал?
— Почти. Кое-кто набил пару шишек, но это можно даже не считать. — Иорвет наклонился, подобрал стоявшую на земле бутылку. Смерив взглядом содержимое, отхлебнул из нее и щедро протянул Роше. — Так что сегодня мы может отпраздновать, что пережили еще один день и еще одну стычку с черными.
Чуть задев его пальцы, Вернон взял протянутую бутыль. Счастливый хохот то с одной, то с другой стороны, сообщал, что добычи нынче хватило на всех — и эльфов и людей, так что день можно и впрямь считать удачным. Роше выпил, мысленно удивляясь тому, как легко каэдвенское льется в горло — ему не приходилось пить такое, наверное, тысячу лет, с тех пор, когда для него еще не считался особенным тот день, когда всего лишь не пришлось копать могилы. Он искоса взглянул на собеседника, и почему-то решил, что тот думает точно также. Мрачная, тревожная общность двух отверженных, которые сбиваются в стаю не потому, что выбирают друг друга, а потому, что выбирать больше не из чего.
— Знаешь, — Вернон откашлялся, сам до конца не понимая, что хочет сказать. — Теперь я даже рад, что мы объединились. Кажется, это идет нам на пользу…
Эльф хмыкнул в ответ, незлобно, но насмешливо.
— Хорошо же тебя приложили, а? — Какая же все-таки язва этот ушастый.
Роше захотелось приложить его чем-нибудь, но в руках была только бутылка, а разливать остатки хорошего вина он пожалел — когда еще снова попадется.
И они сидели, наверное, впервые так близко и так мирно, что даже молчание перестало казаться неловким. Но Иорвет вдруг поднялся, прерывая размышления и вот-вот собираясь уйти, как будто только что вспомнил, что соседство с человеком страшно марает его честь и собрался уйти. Не ушел. Наклонился ниже и протянул что-то на раскрытой ладони — Роше пришлось податься вперед, чтобы рассмотреть потемневший исцарапанный металл. Значок с темерскими лилиями, который Иорвет когда-то «выиграл» в поединке. Точнее, забрал как трофей, оставив заклятому врагу жизнь. Сколько же воды утекло с тех пор и сколько всего поменялось… Вернон взял вещицу, покрутил в мозолистых пальцах. Когда-то она значило многое, определяла его принадлежность, открывала двери, давала смысл. Теперь это был лишь кусок потемневшего металла, который не стоил ничего. Роше даже не стал прикалывать его. Засунул поглубже в карман, поднял оставленную бутыль и отсалютовал ею уже не то, чтобы врагу.
— Раз уж мы оба сегодня живы, отпразднуем?