Всё пространство во дворе школы забито встречающими младшеклассников родственниками. Самые торопливые сбились в тесный улей у подножия крыльца — боялись, что ли, упустить своё чадо? Антон не боялся — стоял у ворот школы подальше от толпы: Арсюша его два метра увидит в любом случае, вступать в разговор с другими родителями он не собирался. Антон привык к этому ощущению не вписывания в общество ещё с тех пор, как забирал Арсюшку из детского сада, куда, по большей части, за ребятами приходили мамы и отцы его возраста. Тогда Антона это сильно не волновало, но теперь, когда Арсений ходил уже во второй класс (Арсюша пошёл в школу в шесть), средний возраст взрослой массы вокруг повышался, а вместе с ним повышался и его собственный. Все эти люди, забирающие ребёнка из школы, счастливо обнимали сына/дочку/брата/сестру и шли по домам, чтобы провести с ними время там.

      Антон же, иногда выручавший Ваню и Серёжу и забиравший их сына со школы, стоял посреди семейных людей как человек в пуховике посреди пустыни: в такие моменты он как никогда чувствовал себя неприткнутым и бесхозным. У него не получалось наладить личную жизнь: случались свидания, случался и секс, но всё это никогда не повторялось. Всё как вода: на первый взгляд она одинаковая, но при более близком рассмотрении становилось очевидно, что вот эта — из лужи, эта — из речки, эта — солёная и мерзкая, но морская. Арсюша оставался для Антона родниковой прохладной водой, идеальной, для составления компании человеку в пустыне. Для тела у Антона оставались одноразовые свидания, но душой и мыслями он полностью принадлежал Арсению, маленькому мальчику, к которому он испытывал исключительно отцовские чувства. Их странная дружба (ну конечно, ха, Антон знает ей название: «связь запечатления») полностью насыщала его в духовном плане. Сколько ещё так будет продолжаться? Антон не знал, но готовил себя к тому, что из этого будет состоять вся дальнейшая жизнь.

      Антон поправил спавшую на лоб резинку шапки, чуть оттянув её назад, и тут же сунул голые руки обратно в карман. Нос замёрз, рот замёрз — заледенело всё лицо, на дворе конец февраля, а чувство, будто они в богом забытой Воркуте, идёт полярная ночь, и солнце знать не знает ни о каких жителях Земли. Холодно, и снег под ногами хрусткий, как крошки колотого льда на дне опустевшего стакана. Ваня с Серёжей очень ругались, когда узнали, что со второго класса началку вдруг переводят на вторую смену: так они не всегда успевали забрать сына из школы. Зато успевал Антон: Арсюшку специально отдали в школу где-то между их домами, чтобы, в случае чего, всем было одинаково ехать.

      Серая железная дверь медленно открылась, и на крыльцо просыпалась целая горсть звонких ребятишек. Они вертели головами, в свете фонарей пытаясь рассмотреть встречающих родственников, подпрыгивали, чтобы забросить тяжёлый ранец подальше за спину, и скакали вниз по крутым жёлтым ступенькам. Площадка постепенно пустела. Родители и дети расходились, трамбуя снег до состояния скользкой корки. Арсюша всё не появлялся. Антон засунул руки в карман поглубже, нащупал зажигалку и огляделся: он остался один. Достав пачку сигарет, Антон щёлкнул колёсиком и прикурил, выдыхая дым в сторону, не волновался: Арсений всегда долго собирался, копался не хуже Вани. Видимо, на новоселье Позовых (сыгравших очень скромную свадьбу ещё год назад) они придут последними. Антон не расстраивался и никуда не спешил. Их ждала дорога до новой квартиры Димы с Катей, длиною в десять остановок на всё том же троллейбусе и ещё минут пятнадцать пешком от остановки до подъезда (это со слов Поза).

      Наконец, вместе со своим учителем из двери вышел Арсюша. Он попрощался с Ильёй Владиславовичем и побежал к Антону. Тот не успел затушить сигарету и обнял навалившегося на него ребёнка одной рукой.

      — Привет! — поздоровался Арсюша, отстраняясь. Он глянул на красную светящуюся точку сигареты в руках Антона и пугающе по-взрослому спросил своим детским голосом: — Ну и что ты тут, опять куришь?

      Вот она — настоящая машина времени. Арсюша смотрел на него с той же снисходительной недовольной укоризной, с которой смотрела мама, когда уже давно узнала, что сын курит и порой ловила его за этим делом, обещая рассказать отцу (который и сам курил, между прочим, было, с кого брать пример).

      Антон всё-таки потушил сигарету о бок пачки и сложил бычок внутрь, убирая всё это обратно в карман. Оглядел Арсюшу с голой шеей, вздохнул и спросил:

      — Ну а шарф твой где, Бэмби?

      — Я его потерял… — ответил Арсюша. — Где-то. Не знаю, где.

      Не новость. Этот ребёнок постоянно что-то терял, собирался целую вечность и становился причиной многих опозданий (а ещё про Антона говорили «опоздун», да Арсений ему в этом искусстве нос утирал с самого детского сада!). Маленькая катастрофа. Поэтому Ваня с Серёжей перестали покупать сыну какие-то более-менее дорогие вещи: они все, рано или поздно, оказывались чёрт знает где. Даже огромную кроличью шапку, по размерам едва ли не больше его самого, Арсюшка где-то умудрился потерять. Антон бы возвёл очи горе, но это бесполезно, вместо этого снял с себя чёрный длинный шарф и, присев на корточки, обмотал его вокруг тонкой шеи, задрав нагретую мягкую ткань до самых глаз. Арсюша, в шапке, капюшоне (который тоже натянул Антон) и шарфе выглядел как маленький Гагарин на луне.

      — Антон, я так говорить не смогу, — скуксился Арсюша.

      — А тебе и не надо, — съехидничал Антон, но под взглядом каре-голубых глаз смилостивился: — Ладно, просто говори громче, и я буду тебя слышать.

      Антон забрал у Арсюши тяжёлый рюкзак, накинул его на одно плечо, второй рукой подхватил небольшую детскую ладошку в тёплой варежке, и вместе они направились в сторону остановки. Арсений не замолкая рассказывал о прошедшем дне. Поток детских новостей и впечатлений иссяк только когда зашли в троллейбус на первую площадку, и Арсений встал перед стеклянной дверью, ведущей в кабину водителя — его всегда завораживали разноцветные огоньки и рычажки на панели управления, разные руки (мужские и женские), пальцы в кольцах и без, открывающие двери, снимающие микрофон и объявляющие остановки. Антон поглядывал на мальчика и мысленно жмурился от внезапных вспышек, подкидывающих странные приятно-грустные мысли, что на самом деле Арсюша — его сын, что едут они домой, где их ждёт омега, а не пустая комната в коммуналке, бардак и холод.

      Как Антон и предполагал, они с Арсюшей пришли в квартиру Позовых последними. Опоздали ещё и потому, что минут десять ходили в одинаковых дворах по темноте, ища нужный: девятиэтажки везде одинаковы и скудные детские площадки вокруг них — тоже, даже, кажется, машины не менялись, что ввергало топографический кретинизм Антона в бешенство и бессилие. (Дима всегда занудно говорил Антону, что гиппокамп, отвечающий за построение карт в голове, у всех людей одинаковый и с равными возможностями, просто кто-то развивает его, а кто-то Антон Шастун, но Антон его не слушал: Поз вообще-то стоматолог, а не какой-нибудь нейрохирург — или кто там ещё — так что пусть дальше исправляет прикусы и оставит несчастный тщедушный гиппокамп друга в покое.)

      Дверь открыла Катя: чудесная румяная Катя в тёплом платье до колен из светлой гладкой шерсти, с длинными русыми волосами, кудрявыми от химической завивки, с подведёнными чёрным карандашом и обилием туши карими глазами.

      — Привет, третий папаша, — Катя пропустила Антона с Арсюшей в квартиру. — Мы уже даже звонили тебе, а у тебя отключен сотик.

      — Ага, ещё на работе разрядился.

      — Быстро нас нашли? — спросил вышедший в коридор Дима. В отличие от жены, он одет по-домашнему: треники с вытянутыми коленками и тёмно-серая футболка.

      — Нет, мы три часа ходили вокруг домов, Антон не мог найти нужный подъезд! — охотно сдал Антона Арсюша, снимая с шеи шарф и расстёгивая куртку.

      — Предатель, — Антон закатил глаза. — Мы последние? Давно ждёте?

      — Минут двадцать, — из зала вышел Серёжа, и Арсюша, едва успев снять ботинки, ломанулся к отцу в объятия. Сергей приобнял сына, поднимая его на несколько сантиметров от пола, и кивнул Антону.

      — Даров. Спасибо, что забрал.

      — Да не за что, — Антон пожал плечами. — Мне нетрудно.

      — Ну проходи, — Катя вернулась в зал следом за Димой и Серёжей.

      Антон мельком осмотрел уютную квартиру: небольшой коридор с длинной низкой тумбочкой для обуви, свежий линолеум, плинтуса под цвет бежевых стен, обои с абстрактным рисунком и редкими всполохами блёсток, искрящимися в тёплом свете люстры, из плафона которой выглядывали пухлые бочка ламп накаливания. У порога множество пар обуви, на вешалках прихожей висела гора верхней одежды: от пальто до пуховиков. Прямо напротив входа в квартиру — небольшая кухонька, кусок которой виднелся через открытую дверь (обеденный стол, стулья, окно), слева — спальная и дальше по коридору, наконец, зал. Квартира небольшая, ещё не совсем обжитая, но тёплая, чистая и уютная. Антон прошёл в зал, посередине которого уже стоял раскладной стол, накрытый бледно-голубой скатертью с вышитыми вензелями.

      Из большого цветного телевизора (подарок Катиных родителей на новоселье), стоящего на телевизионной тумбе со стеклянными дверцами, доносился чёткий, отбивающий фразу за фразой голос диктора:

      — Вчера в Лос-Анджелесе прошла церемония вручения американской кинопремии «Оскар». В этот раз заветную золотую статуэтку получил Мартин Скорсезе за свой фильм «Отступники» — ремейк гонконгского криминального триллера «Двойная рокировка». Напомним, что до этого судьи номинировали работы Скорсезе шесть раз. С места события вещает наш корреспондент Виталий Тихонов…

      Пока Антон рассматривал такой же бежевый небольшой зал его посетило три мысли. Первая: на этот раз по телевизору не убийства, впрочем странно, что у них вечно показывают новости, пора научиться выбирать развлекательные каналы (или всё дело в том, что они постоянно собираются не в то время?). Вторая: неужели он упустил тот момент, когда законодательство обязало родителей дарить телевизоры на новоселья? Нужно предупредить своих, если он вообще когда-нибудь переедет из своей коммуналки. Третья: Скорсезе молодец, «Отступники» просто бомба.

      Арсюша сидел между отцами и, как главный едок в этой квартире, уже уминал запечённое с овощами и сыром мясо, рассказывая Ване и Серёже те же истории, которыми делился с Антоном: что получил, какие уроки, как потерял шарф и что давали на обед в столовке. Ваня улыбался сыну и целовал его в макушку: он Арсюшу обожал тёплой отцовской любовью не меньше Сергея, хотя и часто повторял, что боится избаловать сына, всё равно не мог остановиться (впрочем, когда дело доходило до настоящих капризов именно Ваня осаживал Арсюшу, потому что Сергей в большинстве случаев оставался бессилен перед просящим, жалобным взглядом единственного сына).

      Слева от Вани сидела незнакомая Антону пара: женщина-альфа примерно их возраста, черноволосая и черноглазая, как настоящая цыганка из поэм, с длинными пышными волосами в мелкие тугие кудри. На шее у неё поблёскивало множество цепочек и кулонов. Чем-то она напоминала сошедшую из книг и фильмов Эсмеральду. Мужчина-омега рядом с ней выглядел не так эффектно: лет сорока пяти (с определением возраста у Антона тоже не очень) русоволосый и светлоглазый, по типу сильно похожий на самого Антона. Оба с обручальными кольцами.

      — Антон, знакомься, это Лиля и Максим, — Катя представила своих друзей. — Лиля работает детским стоматологом, мы познакомились как раз в поликлинике, а Максим занимается строительством деревянных изб.

      Антон кивнул Лиле, пожал руку Максиму, улыбнулся им и вернул в ответ: «Приятно познакомиться». Вечер потёк, и потёк неспешный разговор за едой, вином и рюмочкой коньяка. Катя пила сок, но смеялась наравне со всеми и охотно поддерживала беседу. Лиля и Максим, поначалу немного зажатые, уже через полтора часа освоились в новой компании, заметно осмелели, и разговор стал ещё интереснее. Где-то в девятом часу Катя подала торт с чаем и торжественно призналась, что они с Димой ждут первенца. Тут же посыпались поздравления, и пока все высказывали радость по этому поводу, Антон снова впал в тревожный ступор, пытаясь заставить себя улыбнуться и сделать вид, что счастлив за друзей.

      Итак, Антону тридцать лет. Он единственный из своего окружения, кто до сих пор не завёл себе пару, не говоря уже о детях или собственной квартире. Комната в коммуналке, которая после окончания университета рассматривалась как временное жильё, служила домом уже многие годы. Всё, с чем более-менее наладилось, начиналось и заканчивалось на работе: после долгих поисков Антон удачно устроился в крупную российскую фирму, работающую с банками в том числе и за рубежом. Львиную долю зарплаты Антон откладывал, пока не накопилась достаточная сумма для того, чтобы положить её в один из тех банков, с которыми они сотрудничали, под процент. Таким образом, раз в год он пополнял счёт и всё ждал того момента, когда там наберётся побольше денег для того, чтобы, взяв квартиру в ипотеку, внести в качестве первого взноса хотя бы половину от её полной стоимости и не думать о том, что ещё десятки лет это имущество не будет полностью принадлежать только ему. К тому же, квартиру он хотел не в самом центре, но где-нибудь поближе и как никогда радовался, что решил поехать учиться не в какую-нибудь Москву или Санкт-Петербург, а в город попроще (пусть и миллионник). Да и родителям как-то нужно было помогать, ездить к ним хотя бы иногда и отсылать деньги.

      Антону тридцать, он сидел в кругу ровесников единственный неприкаянный и успокаивал себя мыслями о том, что не все в его возрасте обязаны уже быть в браке и иметь детей. Его даже кот дома не ждал, а все разговоры о семейном быте он воспринимал как интересные истории из другой жизни, которую видел только со стороны и ничем в ответ поделиться не мог. Первое время даже интересно, затем, когда речь зашла о воспитании детей, стало совсем грустно. Антон вышел из-за стола покурить, и Димка пошёл за ним — больше в собравшейся компании никто не курил.

      На просторном застеклённом балконе оказалось прохладно. Антон прикурил сигарету у Димы и выдохнул дым в открытую оконную створку. Поёжился и зевнул, рассматривая пустынную чашу двора с такими же, как эта, девятиэтажками напротив и по бокам, в окнах которых тоже горел желтоватый свет. Квадратики зажигались и тухли то тут, то там, пахло морозом и улицей, а позади — теплота зала, чай, недоеденный торт и запах смешавшегося человеческого парфюма.

      — Последние месяцы курю. Катя попросила бросить как можно скорее, чтобы к рождению ребёнка уже ничё такого не было и даже не пахло. Здоровье там, хуё-моё…

      — М-м, — ответил Антон. — Перед смертью не накуришься, но удачи.

      — Чё, надоел пиздёж про бытовуху? — хмыкнул Димка, тоже выдыхая дым в окно.

      — Да так, — Антон пожал плечами. — Не прям надоело, но сказать нечего, понимаешь? Я как будто уже не часть всей этой феерии семей и детей, шелуха от семечек.

      — Да ну, — Поз снова затянулся и замолчал на несколько секунд. — Забей. Ты всегда наш друг, наличие или отсутствие что пары, что ребёнка — это не критерий, а у нас не клуб семейных людей, куда вход только по приглашению. Ты нормальный, если тебе комфортно. Комфортно ли тебе так — другой вопрос.

      Антон ответить не успел. Затянулся «на подумать», выдохнул дым и уже примерно ответил для себя: комфортно ли ему, как дверь на балкон открылась и зашёл Арсюша с пуховиком Антона в руке.

      — На, — Арсюша протянул пуховик Антону. — Замёрзнешь.

      Дима хохотнул. Антон улыбнулся и забрал пуховик, накидывая на плечи. Правда стало теплее.

      — Спасибо, Бэмби. Иди в комнату, а то и ты замёрзнешь.

      — Сейчас пойду, — Арсюша кивнул. — Антон.

      — Что?

      — У меня скоро день рождения.

      Антон прикинул: ну, до двадцатого марта чуть меньше месяца, так что и правда скоро.

      — И что, придумал подарок?

      — Да. Хочу, чтобы ты бросил курить. — Сказав это, Арсений снова скрылся в комнате за полупрозрачными шторами, оставляя друзей наедине.

      Антон опёрся локтем об окно и протяжно вздохнул: ну и как звать этого ребёнка? Для «Арсюши» он мыслил слишком взросло, для торжественного «Арсений» выглядел слишком мило (в свои без месяца восемь лет). Попросил не игрушку или килограмм сладостей, а вот это вот…

      — Маленький хитрый оленёнок, — выдавил Антон, докуривая сигарету. — Чё, Поз, бросаем вместе?

      Дима посмотрел на него и сощурился:

      — Знал, что ты это скажешь.

      — Почему?

      — Вы друг друга обожаете. Я ждал чего-то подобного. Попросить игрушку — слишком просто для Арсюши, да?

      Вместо удовольствия и удовлетворения эти слова отозвались в Антоне паникой: не слишком ли они близки с Арсением? Не становится ли очевидной для других их связь запечатления? Может, Антона чересчур много в жизни Арсюши? Антон так глубоко ушёл в свои мысли, что думал об этом не только весь оставшийся пятничный вечер, но ещё и долгое время после него.