Кэт пугает других детей.

По крайней мере так говорят. Сама она не очень хорошо понимает о чём речь. Но Кэт умная — так показывают тесты и так заверяют доктора.

Когда Кэт оказывается в приюте, а не в больнице, её хвалят, называют умницей. Кэт читает стихи перед классом, рисует, помогает рисовать тем, у кого получается хуже. Но больше всего Кэт нравится лепить зверят из пластилина и, если повезёт, то из цветного.

Кэт ругают, говорят, что таких животных нет.

Трейси слепила собачку, и Трейси хвалят. Кэт слепила ту странную шипастую кошку с выводком плосконосых котят. Кошка живёт под потолком — высоко. Ни один взрослый не дотянется. Кэт нравится за кошкой наблюдать, лёжа на полу и раскинув руки в стороны. Кошка вылизывает своих котят, кормит их молоком. Кошка-мама.

Кэт лепит кошку-маму. На котят пластилина не хватает. Это кошка-мама на охоте.

Кэт ругают.

За что? Кошка такая огромная, как её можно не заметить? И кошка иногда спускается. Кошке нужно охотиться.

Таких животных не бывает. Никто тут не ходит. Перед Кэт кидают книжку и показывают, как выглядит кошка.

Кошка-мама кружится за спинами воспитателей и кого-то вынюхивает. Кэт улыбается ей.

И снова больница.

После таблеток Кэт плохо. Иногда тошнит, постоянно хочется спать. Кэт старается рисовать, но пальцы ватные; старается лепить, но пластилин упрямее её рук, поэтому Кэт сидит и слушает, как помощница врача читает детям книги.

Сказки.

И тогда Кэт догадывается: может ей соврать? Врать, конечно, нехорошо, но вдруг это она не права и больших кошек нет. Она никогда их не гладила — их невозможно коснуться. Кошки похожи на туман.

И Кэт начинает рассказывать сказки, а врачи хвалить её: умница, отличная динамика лечения.

Слово «динамика» Кэт не знакомо, но врачи улыбаются, и Кэт улыбается в ответ. Она умница, значит, всё правильно. Кэт возвращается в приют и намеревается больше никогда не лепить кошек.

Но приют новый. Слишком взрослая для старого, говорят ей, и Кэт кивает. Здесь нет кошки-мамы. Здесь вообще нет кошек, и дети злые. Кэт хочет назад или — хотя бы — в больницу, но Кэт не хочет расстраивать врачей. И таблеток тех она не хочет тоже.

Умница.

Кэт ставят на очередь в патронатную семью. Другие дети рассказывают: если она не жила на патронате до этого, то ничего не потеряла. Всех всё равно возвращают — это нормально. И это ненастоящие семьи — понарошку. Опекунам платят деньги за проживание детей.

Что-то вроде гостиницы для детей. Взрослые подключаются к системе, чтобы платить меньше налогов, получать субсидии и льготы от государства и деньги.

Малышей берут на воспитание и последующее усыновление, а школьников — ради льгот. За них всякого дают больше. Кэт учится в третьем классе. Она не малышка — за неё дают больше.

Кэт меняет семьи, как перчатки. Или семьи меняют её — разменивают. Кэт странная, несмотря на то, что рассказывает сказки, и взрослые это видят — взрослые её боятся. Но так или иначе: кто кого боится больше?

Из последней семьи полицейские выносят Кэт на руках. У неё не выходит быть хорошей так, как опекуны этого хотят, не выходит быть умницей. В полной тишине больницы Кэт проводит несколько недель, пока переломы не схватываются, а швы — не затягиваются.

Вместе с болью иногда приходят сны — жуткие, но Кэт нравится. Они похожи на сказки о Гензель и Гретель — очень-очень яркие, но и мрачные, стоит оторвать от пряничного дома кусок. Все места отдалённо знакомые, но другие — волшебные. Кэт путешествует по ним, но никому не рассказывает.

Её безопасное место.

Новый опекун приходит через три недели после больницы. Работницы приюта рекомендуют Кэт, потому что она — умница, замечательный тихий ребёнок. Смысла в рекомендациях нет — опекуны берут то, что дают, но здесь Кэт чувствует: всё не так. Её отдают как лучшее пирожное за витриной. И украшают тоже — как лучшее пирожное.

До машины они идут под дождём — Кэт держится за край пальто опекуна. Его руки заняты коробкой с вещами. Он высокий и тучный. Боясь столкнуться взглядом, Кэт не поднимает головы, следит за лужами.

В машине они едут молча. По каменной кладке до дверей дома тоже идут молча — Кэт разрешают медлить, прыгая только на чётные камни.

Она старается держаться, но вся дрожит. Мир вокруг бликует. Кэт рассказывает самой себе сказку.

Дом внутри кажется ещё больше, чем снаружи и такой чистый. Опекуну не нужны деньги, но зачем-то нужна она. Чтобы любить? Кэт делает шаг назад, но её мягко гладят по волосам и подталкивают вперёд.

У неё своя комната. Впервые в жизни у неё своя комната. Свои игрушки. Свои вещи. Цветной пластилин.

Солнечный свет идёт рябью через панорамное окно и заливается алым. Раскладывая вещи из своей коробки, Кэт ненадолго берётся за пластилин, лепит белого кота-папу с красными глазами и чёрными шипами и чёрных плоскомордых котят — заканчивает ближе к темноте.

Огромные панорамные окна ночью закрываются металлическими ставнями под гудение механизма. Почти не шевелясь Кэт смотрит на это из своей постели — она никогда такого не видела.

Ночью приходит опекун, садится на край кровати.

Кэт прячется под одеяло. Ей жутко, но не так, как в кошмаре, а по-настоящему.

Мелкая дрожь обращается тремором тела. Опекун берёт её за руку и тянет на себя. Кэт отламывает от этого пряничного дома кусок — по ту сторону грязно-жёлтая стеклянная поверхность труб. Касается лица опекуна, отламывает ещё один — давит в себе крик. Под человеческой кожей живёт кукольная маска. Кэт молчит, терпит.

И плачет.

Тихо.

Тихо, потому что умница.

Опекун гладит её по голове. Кэт не знает, правильно ли это. Ей просто неприятно. И страшно.

Липко, тянет в груди.

На неё наваливаются сверху, Кэт рыдает, боится выставить руки, а затем — падает.

Сквозь грязно-жёлтые трубы, сквозь фундамент, под землю, в бесконечное голубое небо по ту сторону сказочного кошмара.

Хорошие девочки попадают в ад. И в этом аду им самое место.