Хоть Эдан провёл во Флэймарке уже не один тоскливый день, ему ещё не доводилось бывать в южной части города. Чем дальше, тем меньше им попадалось людей. Те, что шли навстречу, почти бежали: многие прикрывали рты и судорожно молились. Эдан не знал, чем вызвано их беспокойство, пока из-за угла не показалось громоздкое, ассиметричное здание. Поверх одноэтажного кирпичного дома надстроили деревяный этаж и несколько пристроек, поддерживаемых лишь вбитыми в землю сваями. Даже сквозь ткань, прижатую ко рту, ощущался запах мочи и гноя. Лехийят вышагивала, как всегда, гордо и уверенно. Её не страшила ни жуткая вонь, ни толпящиеся во дворе люди, укутанные в плащи. Сперва он принял незнакомцев за колдунов из Оков, но те слишком странно двигались, пошатываясь от малейшего ветерка, словно бы тот был яростным ураганом.

— Что это за место? Не знаешь, случайно? — спросил Эдан, стараясь глубоко не вдыхать.

— В городе зовут его лечебницей, но не могу понять, отчего. Во всём Флэймарке для страждущих от столь тяжких недугов есть лишь одно место исцеления: дальше по горной тропе, за стенами монастыря. Здесь же, у подножия, им остаётся только умирать.

Старик, сидящий возле ворот, поднял голову. Эдан вздрогнул. У мыслящих людей глаза походят на глубокие колодцы, но глаза старика напоминали скорее стылые, подёрнутые тонкой наледью лужицы. Гнойные лилово-жёлтые пятна покрывали всю его левую щеку. Расчёсанная кожа, обтягивавшая челюсть, истончилась настолько, что сквозь неё виднелись потемневшие зубы. Больших усилий стоило отвернуться, но легче не стало: впереди лежало кладбище. Старое, неогороженное, оно наползало на окраину лечебницы свежими могилами с деревяными дощечками поверх.

Лехийят с любопытством коснулась одной из дощечек с неожиданным для такой громадины трепетом.

— Место памяти, так мне говорили. Ваш народ собирается у могил, чтобы оплакивать усопших?

— А разве не у всех так? — Эдан старался говорить тише: казалось, что громкой речью он привлечёт к себе нежелательное внимание, призовёт на свою голову всевозможные проклятия и беды, и уже ничто в мире его не защитит.

— Нет. У моих соплеменников вовсе нет могил: когда час наш настаёт, мы возвращаемся в море. Воды его принимают наши души, как материнская утроба, и через круговорот в его глубинах мы однажды рождаемся вновь. Ваши обряды отличны, но мне не доводилось узнать их глубинной сути.

Эдан молча пробирался мимо надгробных плит. Будь его воля, он бы не издал здесь больше ни звука, но выжидающий взгляд Лехийят сверлил спину.

— У нас хоронят в огне. Мёртвого должен коснуться огонь, хотя бы малой его части, чтобы душа вышла из тела. Душа проходит сквозь огонь и очищается в нём, а то, что остаётся от тела, закапывают в земле.

Он ускорил шаг и почти побежал, надеясь немного оторваться от невозмутимой спутницы и её странных расспросов.

— Выходит, — донеслось сзади, — Ваш народ порождён огнём — так же, как мы водой.

— Это просто традиция. Давай тему закроем, ладно?

Сколько же этому кладбищу лет? Какие-то плиты сравнительно новые, но чем дальше, тем больше древних, со стёршимися именами, а кое-где с надписями на незнакомом языке. Могилы тянулись вдоль склона: Эдан поёжился, представив, сколько костей обнажится, если случится вдруг оползень.

Старинный склеп выделялся среди прочих. Он расположился на возвышении и взирал на окрестные могилы поскромнее с брезгливостью, с какой королевская особа глядела бы на чернь из окна кареты. По обе стороны от входа согнулись в рыданиях две статуи плакальщиц, столь древние, что постамент успел покрыться пушистым мхом. Приблизившись, Эдан заметил, что узкое окошко над входом разбито. Обращённая к тропинке стена из мрамора, столь же серого, сколь близкие подступы Инеевого Гребня, была перемазана смолой. На уровне глаз виднелась размашистая надпись из одного слова.

«Грешники».

Невольно он задался вопросом: кто похоронен здесь? Сколь страшные преступления они совершили, если даже в посмертии им не желают дать покоя?

— Нелюди! Вздёрнуть бы того, кто это сделал, да только разве станут эти дурни искать как следует? Скажут — не нашли. А, может, и сами на страже стояли, чтоб сучьих выродков уберечь. Могилу испоганят, посмеются, а потом пойдут, помолятся, и всё им прощено. А настоятель, подонок этот, ещё скажет, уверена: благое дело совершили…

Эдан торопливот отступил за статую плакальщицы и замахал руками Лехийят, чтобы уходила за угол: ей-то не спрятаться, как ни приседай. Он узнал визгливый, вечно раздражённый старческий голос. И что бы баронессе одной делать на кладбище, без сопровождения?

Баронесса тем временем грузно поднималась по лестнице. Хотя она и продолжала ворчать о всех карах, что обрушит на головы посягнувших на родовой склеп, становившиеся от ступеньки к ступеньке всё изощрённее, странным образом она не походила на жестокую властительницу, чьё самодурство причинило так много страданий невинным. Сейчас Эдан видел в баронессе Эстмар не чудовище, но дряхлую, полубезумную старуху.

— И что ж будет, когда я с вами лягу? — обратилась она к темноте склепа за своей спиной. — Как помру, станет разве Алинн приглядывать за нами всеми? Она ж, дурная, мне не верит. Вас отроду не видала, а всё говорит, что страшные дела вы, видать, творили. Всё ты, дочка, её приучила!

Из-под локтя статуи Эдан увидел, как баронесса погрозила пухлым пальцем, словно укоряя невидимую собеседницу.

— Надо было из тебя дурь эту выбивать, но я ж сама идиоткой была. Думала, спасут они тебя, исцелят. Мечтала, что вернёшься ко мне из обители этой, живая, здоровая, и сто лет ещё жить будешь, дочку вырастишь…

Она съёжилась и поникла: теперь едва можно было различить слова, настолько тихо старуха бубнила под нос.

— Тогда ещё понять надо было: не возвращается никто. Братья твои, как один, близнецам молились, и живьём сгорели. А ты медленней, чем они, а всё ж сгорела, как свечка: лучше б дома осталась, при нас, а так и у могилы твоей тела нет — имя одно.

Картина сложилась, и Эдан поёжился в осознании. Вот, выходит, в чём дело! И как он раньше не заметил? В битве, овеянной ореолом божественного чуда, люди всё же гибли на обеих сторонах. Пламя новоявленной святой не пощадило и некоторых бойцов Годвина. Теперь он корил себя за то, что так долго не мог сложить очевидное: огненный шторм, неприязнь баронессы к церкви и тот факт, что Эстмары, правящие Флэймарком, не могли не встать под имперские знамена.

Баронесса передёрнулась, заметив наблюдателя. Толстый отвисший подбородок гневно затрясся. Она мигом поджала губы и вскинула украшенную перстнями руку:

— Помню, помню тебя! Паломник, значит. Вора ты и дружок твой обещали найти! И что, привели кого? Отыскали?!

Эдан молчал. Недавняя догадка о культе Чёрного Заката казалась в новом свете невыносимо глупой. В самом деле, а видел ли он хоть одного настоящего культиста? Пусть бы даже символы оставил Нейдан — с чего бы ему знать, что те означают? Вон, Авериан говорил, будто даже демона в старой шахте правильно призвать не смог — хорош демонопоклонник!

— Может, ты стену и испортил, а? Я-то, старая, Гледвану поверила, потом только сообразила: дурак ты, такие за выгодой не полезут. Что наобещали тебе, говори?! Душу твою небось разжечь, чтоб глаза слепила?

— Я вам верю.

Никакие другие слова не могли заткнуть поток ругани лучше. Баронесса медленно моргнула, как человек, только что пробудившийся от сна. Она смотрела на него так удивлённо, точно встретила впервые.

— Я верю, — на этот раз не было заготовленной речи, которую кто-то сложил бы за него, а потому приходилось учиться на ходу подбирать подходящие слова, — что в этом городе есть кто-то, кто желает вам зла.

— И кто ж? Культисты эти твои? Да-да, дошла до меня болтовня.

Эдан так же медленно покачал головой.

— Не уверен. Возможно, и не они.

Странным образом старуха, которую он считал обезумевшей тварью, вдруг перестала вызывать инстинктивное отвращение. Показалось, что она может понять — и он может понять в ответ. Здесь, у осквернённого склепа, стояла не величественная баронесса, а сгорбившаяся под тяжестью лет женщина, похоронившая своих детей.

— Хоть сто лет ищи, круг сделаешь, туда же вернёшься. Мы ж здесь правили сколько столетий… Город, считай, предками моими основан, и у дороги Шести Мечей пращур мой вечным стражем встал. А они говорят, время, мол, меняется. Новые святыни, новые правители. А мне, последней истинной из рода, на то глядеть? Нет уж! Такое поганцам в рясах устрою, что и не снилось!

Эдан поспешно ввернул своё слово:

— А сэр Найгос? Мне показалось, он пытается вас примирить. Найти компромисс между старым и новым.

На сухой смех баронессы Эстмар отозвались карканьем несколько крупных воронов.

— Думала, вправду поумнел, ан нет, почудилось! Все они, кто святыми масками прикрылись, лжецы, а он худший из лжецов. Церковники хоть чем дорожат, обетами скованы, а этому что орден его, что люди, что честь — слова пустые. Ядовитый он, с самого корня. Ещё мать его помню: ведьма атейская, ходила тут, губы поджимала. Хорошо хоть померла быстро, зараза!

Баронесса хотела сплюнуть под ноги, но, оглянувшись на склеп, передумала. Тяжёлая скорбь, давившая на старческие плечи, отступила. Она хитро сощурилась и ткнула Эдана в плечо.

— Раз говоришь, вора наняли, значит, знаешь его. И где искать, знаешь.

— Я мог бы просто сдать его вам. А могу — отыскать с его помощью нанимателей. Вам нужны они, а не исполнитель.

Что-то, что скорее сказал бы Авериан, далось удивительно легко, и, кажется, убедило пожилую женщину. Со стороны тропинки послышалось гулкое покашливание. Лехийят не приближалась, но всем видом намекала, что не стоит тратить слишком много времени на задушевные беседы. Эдан слегка поклонился:

— Прошу простить. Меня ждут.

— Ну и ступай себе, ступай. И чтоб виновников нашёл. А не то я тебя найду, и дружка твоего. Не скроетесь, если предать меня вздумаете, хоть в Нижнемирье заройтесь! Убьют меня, так с того света достану!

Старуха всё ругалась и кричала, не столько на него, сколько на всех своих соперников разом, пока крики не перешли в приглушённое бормотание, а оно, в свою очередь, не затихло вдалеке.

За новым поворотом склон резко уходил вниз, и то, что казалось лишь очередным богатым склепом, вдруг оказалось выстроенными под холмом развалинами крепости. Башня в низине выплыла из тумана, громоздкая и мрачная. Она торчала из земли среди руин укоризненно воздетым к небесам потемневшим пальцем. У подножия её росли терновые кусты, топорщили длинные колючки: кажется, к двери не подойти, чтобы не ухватили за край плаща. Во дворе копошились знакомые фигуры в чёрном, кажущиеся с кладбищенского холма слишком маленькими. Эдан прищурился, высматривая среди них те, что поменьше ростом, но ни один из послушников во дворе не походил на Денику.

— Лучше подойти, не таясь, — Лехийят вопросительно оглянулась, всё же оставляя решение за Эданом. — Склон открыт всем ветрам и взорам: нас заметят.

— Посидим немного. Вдруг она выйдет сама?

Какая-то часть него надеялась, что Деника так же, как Авериан, не может глаз сомкнуть с момента встречи. Что лихорадочно перебирает мысли, задаётся вопросами без ответа и ищет способ ускользнуть из башни, чтобы встретиться вновь. Но вместо Деники подошёл Федерик. Угрюмый мужчина остановился примерно в десяти шагах и остановился, сверля их взглядом. Эдан заметил странные шрамы на его щеке — словно когда-то она была пробита насквозь и долго зарастала.

— Здравствуйте, добрый господин… — неуверенно обратился он. Послушник Оков поморщился и обвёл рукой Эдана и Лехийят, то ли приветствуя, то ли спрашивая, что они здесь забыли.

— Вам, э, что-то нужно? Мы бы хотели поговорить с одной девушкой. Из ваших. — Эдану не хотелось раскрывать причину своего прихода, но сидеть и ждать дальше уже не казалось такой блестящей идеей. Вдобавок, безмолвный собеседник слишком пугал его своим мучительно кривящимся лицом. Так кривятся от сильной, но привычной боли.

— Он не ответит: брат Федерик дал обет молчания. За каждое слово, произнесённое вслух, ему пришлось бы нести покаяние.

Ещё на кладбище Эдан заметил, с какой лёгкостью спутница говорила о тяжёлых для него вещах. Некогда он восхитился бы стойкостью чужого духа, но сейчас уже не понимал смысла. Боги не слышат даже многих молитв, так неужели лучше расслышат тишину? Лехийят прочла это на его лице, словно в открытой книге, и назидательно произнесла:

— Разумные порой молчат оттого, что слова их способны поднять ураган. И не одни заклинания тому виной.

Федерик благодарно склонился перед Лехийят, а затем обернулся и так же быстро побрёл назад, к башне.

— Здравствуйте!

Эдан вздрогнул от тонкого, пронзительного оклика. По склону холма к ним поднималась хрупкая фигурка. Девушка казалась худенькой и маленькой даже рядом с Аверианом, Эдан и вовсе побоялся бы даже коснуться её плеча.

Деника скрестила на груди перетянутые, как и раньше, синеватые руки. Она выглядела больной, но куда более уверенной, чем в прежнюю их встречу.

— Вы меня ищете, не так ли?

— Да. Если не возражаете. Меня просили спросить у вас кое о чём…

По спине пробежал холодок. Эдан огляделся, выискивая его источник, и тут же вздрогнул. Вместе с молчаливым Федериком к ним приближался ещё один человек. Коротко остриженная эльфийка разглядывала их без тени интереса или любопытства, как будто заранее готовилась к их приходу.

А чем он, собственно, так напуган? Что сделает с ним пусть мрачная и таинственная, но всё ещё обычная женщина, да ещё без оружия и без магии? Послушники слабы: даже если набросятся толпой, от них можно отбиться. Они всего лишь люди. Осмелев, Эдан впился ответным взглядом в ледяные, слишком светлые глаза.

— Наедине. Если можно.

Он был готов к возражениям и упрёка со стороны хозяйки Кладбищенской Башни, но не к тому, что её, готовую развернуться и уйти, остановит сама Деника.

— Мне нечего скрывать. Ни от братьев и сестёр, ни от тебя.

Есть ли у неё основания для такого бесстрашия? Или это лишь слепое доверие ягнёнка, следующего за волком прямиком в его логово? Пусть у Ока Близнецов не нашлось на колдунов раскалённых щипцов и игл, кто сказал, что такое не сыщется в арсенале Терновых Оков? Эдану легко представлялось, сколь суровым может быть наказание там, где перетянутые ремнями до синевы руки, порезы и ожоги — каждодневная рутина.

— Н-но…

— Госпожа Сия знает всё обо мне. Каждое благое дело и каждый свершённый грех. Я сама пожелала однажды раскрыть душу, и не позволю кому-то заронить меж нами зерно сомнения.

Даже Лехийят выжидающе поглядывала. Будто не видит причин промолчать! Сейчас бы очень пригодилось выдумать спасительную ложь, но Эдан знал, что соврать так, чтобы это прошло незамеченным, не сможет, и потому выпалил:

— Эва ещё с тобой?

Деника нахмурилась и стиснула зубы. Она немного отступила, как будто перед ней встало нечто чудовищное, о чём она уже почти успела забыть. Старый кошмар, который невзначай снова обрёл плоть. Госпожа Сия по-матерински положила изуродованную руку на её плечо.

— Передай: сюда мы явились вдвоём. Но теперь я одна, и я счастливее и свободнее, чем когда-либо была.

«Смешно, конечно, зваться свободной, когда отдала свою жизнь в руки Оковам», — Эдан благоразумно не стал спорить и настаивать. Только кивнул, показывая, что передаст её ответ, и тут же отвернулся, спеша оказаться как можно дальше от терновых кустов, от башни, от мрачного кладбища. Он чувствовал себя героем сказки, вынужденным пересечь границу мира мёртвых, и теперь стремился назад, к жизни, к теплу и свету.

Уходя, он успел заметить, что лицо вставшей по правую руку от Деники эльфийки едва уловимо переменилось. Эдану показалось, что госпожа Сия удовлетворённо улыбнулась — если, конечно, можно было назвать лёгкое движение уголка истерзанных губ улыбкой.

Так улыбаются те, кто прекрасно знает, о чём идёт речь.