29 апреля

В школе его дела шли не очень для человека, который рвал волосы ради отметки «отлично» в дневнике. Чуя правда старался учиться, но у него мало что получалось. От бессилия хотелось кричать. Он знает, что дома его будут ждать конфликты, пьяная мать с отчимом. И Верлен — единственный человек из всех, что готов его поддержать. Единственный, кто не просто требует. И единственный, кто хоть капелюшечку ценит.

Портфель на спине с каждым шагом становился тяжелее. В голове зудела мысль вырвать листок с тройкой из дневника. Она так впилась в разум, что пальцы на руках инстинктивно дёрнулись. Ему страшно. Страшно, поэтому снимает с себя портфель, расстёгивает молнию и достаёт среди тетрадок дневник, на обложке которого был щенок. Он нашёл страницу этой недели и вырвал её, со вздохом скомкав. Накахара хочет, чтобы сегодняшний день был светлее худо-бедно по случаю его дня рождения. Без тройки в дневнике, без синяков. Он хотел бы сегодня пойти к бабушке родного отца и выпить с ней чаю, но никто там его больше не ждёт. Чуя хочет вернуть время, когда родной отец был в их семье, однако единственное, что он получает в ответ на попытки наладить связь — молчание. Очень горькое молчание. Теперь между ними пропасть и это осознание ударило пощечиной в какой-то день.

«Если папа молчит, значит ему это и не надо». — Сдался тогда Накахара.

Вышагивая прогулочным шагом, Накахара любовался апрельской Москвой. Почки на деревьях уже начали во всю распускаться, а трава блестела от недавнего дождя. Это хотелось запечатлеть. Такие простые и обыденные вещи для кого-то, но для Чуи весна — особенное время.

Квартира встретила его таким же молчанием, с запахом недельного перегара. Сейчас он чувствовался намного сильнее после улицы. Чуя привык к нему. Мальчик молчаливо снял обувь и прошмыгнул к себе в комнату, чтобы положить портфель. Эта комната была их общей с Верленом, но его тут не было — только кружка с остывшим чаем одиноко стояла на рабочем столе. Чую кольнула обида. Всё-таки Поль всегда поздравлял его с днём рождения и встречал со школы, но видимо эта традиция прервалась.

Перед тем, как зайти на кухню и поставить чайник, Чуя мельком посмотрел в щель комнаты родителей. Его догадка подтвердилась — они спали. Так было даже спокойнее. Тихой поступью, — хотя раз уж совсем начистоту, их очень сложно разбудить, но Накахара каждый раз перестраховывается, — он пошёл к холодильнику. Достав оттуда суп, который сготовила мама, он поставил его на газ разогреваться. В квартире было так тихо, что был слышен стук настенных часов и изредка — храп.

Чуя залил кипяток в кружку, где мирно плавал засушенный чай с бергамотом, и немного поник. Настроение было совсем не праздничное, даже напротив — унылое и вязкое, словно тягучий мёд. Но мёд — сладкий и вкусный.

Ему сегодня исполнилось шестнадцать, и он почти закончил десятый класс. В следующем году его ждут экзамены и поступление в университет. Это «слегка» тяготило.

Парень отвлёкся от мыслей ближайшего будущего на звук открывающейся двери и бурление супа на конфорке — тот норовил выйти из берегов, поэтому он повернул ручку, выключая огонь.

Это вернулся Верлен. Он не заметил Чую на кухне и сразу пошёл в комнату с чем-то в руках. Любознательность пересилила желание поесть щи, и парень заинтересованно прошагал следом за братом. Навыками «тише воды, ниже травы» Накахара обладал на троечку — Поль его заметил.

— Быстро же ты вернулся. — Верлен показался ему озадаченным. А ещё он прятал что-то за спиной. Это пробудило некий азарт в юношеской голове.

— Нет, это ты поздно. — Протянул в ответ Чуя, заглядывая за чужую спину. Это ему сделать не дали: Верлен повернул его за плечо одной рукой и повёл на кухню.

Брат облокотился бёдрами о подоконник, оставив Накахару посреди комнаты в ожидании. Он отхлебнул немного чая, чтобы его скрасить.

— Что ты прячешь? — Чуя начал канючить, с вызовом глядя в глаза Полю. Тот уже давно не вёлся на такую манипуляцию от младшего, однако взгляд его смягчился: из-за спины показался фотоаппарат. Это была старенькая модель «Canon», явно бэушный.

Чуя принял подарок так осторожно, будто он мог вот-вот рассыпаться. Раньше старший брат не единожды поощрял его, однако этот подарок вызвал в Накахаре небывалую благодарность. Верлен — единственный человек на этом белом свете, интересовавшийся его увлечениями. Но он не только интересовался — брат упорно поддерживал любое начинание младшего: будь это вязание фенечек или фотография. Чуя не хотел думать о том, сколько Верлену пришлось работать, чтобы подарить ему фотоаппарат.

— С днём рождения, Чуя. — Уставшая улыбка тронула лицо Поля, а Накахара не сдержал себя, чтобы не обнять его. Может быть, этот день не до конца был обречён на провал.

Отстранившись, мальчик сделал первое фото — как Верлен трепал его волосы, а сам Чуя еле сдерживал смех. Шуметь было нельзя, вдруг они разбудят родителей и хрупкое чувство счастья разобьётся?

— Если подумать, я ещё не потянул тебя за уши шестнадцать раз… — заговорчески начал Верлен, но Чуя очень пронырливо оказался в другом углу кухни.

— Кто вообще решил, что драть уши — это поздравление? — прошипел парень. Чуя положил подарок, чтобы налить в тарелку супа не только себе, но и брату.

Суп был порядком пересолен, но как такового выбора в еде у ребят не было. Чтобы приглушить этот вкус, они закусывали немного заветренным чёрным хлебом, стуча ложками по посуде и обмениваясь новостями сегодняшнего дня. Верлен закончил первым, вымыв свою тарелку, пока Чуя уныло ковырял появившийся на своей тарелке жир.

— Я схожу за тортом: чаю попьём, хорошо? Но ты должен доесть.

Настроение у школьника приподнялось, как и мотивация доесть этот треклятый суп. Однако Чую посетил очень тревожащий его вопрос.

— Верлен… Откуда у тебя деньги на фотоаппарат и торт? — Ложка задержалась у губ.

— Я продал тебя на органы. — Невозмутимо ответил Поль. Лишь слабая улыбка раскусила его истинные намерения. Не улыбаться, смотря на ошарашенное лицо Накахары, было просто невозможно. — Брал дополнительные смены, Чуя.

Дверь за братом закрылась. Накахара также ошарашено смотрел перед собой, переваривая информацию и сопоставляя факты. Во-первых, он не привык получать — только отдавать. Во-вторых, Верлен и правда брал смены. Ночные — как понял Накахара, потому что когда он просыпался, брата на кровати не было, но Чуя раньше списывал это на «показалось» или «пошёл в туалет». Парень посмотрел на маячивший суп и ему захотелось его вылить — так Накахара и поступил, без зазрения совести вымыв после себя тарелку. Эту стряпню можно есть только с голодухи, а не по собственному желанию.

Сев на табурет и подогнув ноги, Чуя вертел фотоаппарат в руках, рассматривая его кнопочный функционал и сделал пару своих снимков. Некоторые получились слишком смазанными и пересвеченными из-за избыточной экспозиции. Получилось фото только с четвёртой попытки. Мальчик так воодушевился идеей съемки, что наводил объектив на все предметы кухни: начиная табуреткой и заканчивая окном. Счастливая улыбка никак не хотела отпускать его губы.

В родительской комнате стало до противного тихо. Если прекратился храп — это плохой знак. Чуя очень медленно повернул голову к коридору, однако там никого не оказалось. Он выдохнул и поспешил спрятать подарок Верлена в их комнате, чтобы замылить его существование только в приделах воспоминаний братьев. Он знал, что если о фотоаппарате узнают — его продадут ради чекушки спирта. Тревожные минуты без брата текли неумолимо долго. Как только Чуя отчаялся мерить кухню шагами по шестому кругу, тот заявился на пороге вместе тортом, вслушиваясь в звуки квартиры.

Верлен очень часто обещал, что как только он накопит больше денег, они вместе уедут из этого дома. Говорил так каждый раз, пока вытирал слезы с лица младшего, сам закусывая губы. Как-то они едва не уехали, собрав вещи. Но накопленные деньги пропали из тайничка. Было нетрудно догадаться, куда они делись. Чуя много раз видел, как его брат на грани срыва, но в тот момент у Поля сорвались все тормоза. Это была не первая их попытка: до этого они пробовали уехать к бабушке. Кто бы мог подумать, что пожилая женщина с именем Любовь может выставить их за порог со словами: «Алиментов вам мало, что ли?». Накахара помнил бабушку очень доброй и любящей, когда они жили с отцом, но… Видимо это мнение было ошибочно.

Верлен не был Чуе кровным братом — он сын отчима, однако стал ему единственным родным человеком.

— Медовик, — Поль показал на торт, опуская его на стол. — Как ты любишь.

Накахара благодарно улыбнулся, помогая брату с нарезанием торта, пока тот поставил остывший чайник вновь на огонь. Молчание немного затянулось между ними: никто не хотел нарушать относительную тишину, боясь услышать голоса родителей. Верлен выглядел замученным, погруженный в свои мысли, а Чуя… Ну, он предвкушал попробовать медовик. Кипяток разлился по кружкам, а кусочки торта равномерно были разложены в блюдца. Накахара быстро умял свой первый кусок и потянулся за вторым, пока Поль многозначительно приподнял бровь, так аккуратно держа вилку со своим кусочком, как истинный джентльмен.

— Ты чего в сухомятку? Икать полночи будешь. — Прокомментировал брат поучающе, на что Чуя очень многозначительно закатил глаза и показательно отхлебнул чаю, сюрпая им.

Этот будничный для кого-то момент прервал отчим, который вторгся в их купол мнимого счастья, войдя на кухню с таким недовольным выражением лица, будто парни украли его последние деньги. Следом за ним шла мать, но она свернула в туалет. До того тошно стало на кухне, что хотелось встать и бежать. Это бы только спровоцировало на скандал. Пётр беспардонно взял руками один из кусков медовика и откусил его, неприятно скрепя зубами и чавкая. Верлен поморщился, а Чуя потупил глаза в пол. Он припомнил о сегодняшней тройке в дневнике, лист которого выдрал по пути домой. Мысль неприятно зудела под ложечкой.

— Сегодня праздник какой, что мы деньги на торты спускаем? — Резко нравоучающее поинтересовался отчим, открывая холодильник в поисках водки. Мама зашла на кухню, обведя семейку глазами. В них читалась апатия. А раньше, Чуя точно помнил из воспоминаний, они горели заботой. Алкоголь убил в ней и это. Когда начинает пить женщина, это зачастую совместимо с какой‑то невероятной депрессией и саморазрушением — она очень быстро и стремительно перестает существовать.

— У Чуи сегодня день рождения, пап, — начал Верлен, наблюдая, как тот откручивает крышку и наливает в стопку.

Накахара не уверен, видел ли он Петра хотя бы раз трезвым за годы их сожительства. Поль рассказывал, что трезвый он мудак, который не следил за словами, поэтому мама ушла от него, оставив с ним Верлена. Лиза хотела забрать сына позже, когда разберется с долгами, однако не успела и попала в несовместимое с жизнью ДТП.

— Ну а он праздник не заслужил, пока дневник не покажет, — мама подала голос, обращаясь сначала к Полю, а потом уже к собутыльнику-любовнику. — И мне налей.

— Ма, — Верлен, даже несмотря на то, что эта женщина ему неродная, всегда называл её «мамой». — Я смотрел его дневник и всё отлично.

Накахара напрягся от упоминания оценок и этой мелкий перебранки. Привычка готовиться к худшему никуда не делась, но он так устал. Не нужно быть Фаустом, чтобы понять — брат не проверял его дневник. Но мать, видимо, удовлетворил его ответ. Можно подумать, она и правда думает о том, как учиться Чуя. По правде говоря, это единственное, что она может его спросить, но не чтобы похвалить: страх осуждения общества. Хотя куда еще больше? Пьющая скряжная семья, о которой стыдно говорить.

— Надо выпить за его здоровье, — пока они разговаривали, отчим успел уже хлопнуть первую стопку и наливал себе вторую. Его руки дрожали, но он продолжал лить. Выпил залпом и этот, издав громкий харчок, который он сплюнул в раковину.

— За моё здоровье не беспокойся, — процедил Чуя, сжимая пальцы в кулак. Определенно, это будет иметь последствия. Верлен уже напрягся, вставая, но отчим рукой заставил его сесть обратно на табурет.

Отчим определенно принял это на свой счёт.

— Ты так со старшими не разговаривай — зубов лишних не останется. — Угроза нависла прямо над ним, но Накахаре было свойственно сначала говорить, а потом терпеть. В этой квартире это было в порядке вещей. Промолчать — вызывать новую волну агрессии, извиниться — тоже. Мама на это только закурила свои вонючие ментоловые сигареты, перед этим вылив в себя половину граненого стакана.

— Пап, — голос Верлена прозвучал громче и раздраженнее обычного. Слово «пап» звучало так, будто он с трудом мог назвать этого человека своим отцом. Договорить им не дали, потому что маме вдруг надоело смотреть на эту перепалку — она ударила своей тяжелой рукой сначала Чую, а потом замахнулась на Поля, но отчим перехватил ее, больно выворачивая. Щека горела, а сам Накахара едва смог удержать равновесие, чтобы не шлепнуться на пол.

— Сына моего трогать могу только я. — Прошипел Петр, толкнув маму к стене, пока Верлен кинулся к Чуе, закрывая ему уши.

— Твоему сыну, — начала женщина уже заплетавшимся языком. — Нужно за базаром следить.

Отчим замахнулся для удара. В голове у Накахары был звон: то ли от пощечины, то ли от набирающей силы истерии. Опять. Опять все повторяется. С каждым днем. Его жизнь состояла только из «игнорировать» и «терпеть». Вдруг счастливым он был вчера, но ему не сказал никто?

— Запрись в комнате. — единственное, что сказал ему брат перед тем, как захлопнуть дверь на кухню.

Громкие голоса продолжали обвиняющее душить, а тошнота подпирала к горлу. Ноги сами понесли его к отчимовской куртке и как только пальцы нащупали пачку сигарет, парень вылетел из квартиры. Это был пресловутый Bond, но сейчас ему было всё равно. Главное, что не ментоловые сигареты его матери.

Чуя едва спустился по лестничному пролету, путая ступени, едва не полетев вниз. Дышалось сложно. Он старался успокоиться на улице, которая встретила его вечерней прохладой, но у него не получалось. Вышагивая быстро-быстро, он повторял счет от одного до десяти и обратно, пока не дошел до заветного места — гаражей, что выстроились в несколько уродливых рядов. Кое-какие были заброшенный и ржавые, какие-то (почти все) исписаны уличным жаргоном. Накахара попытался залезть на один из низ, но тремор рук не давал сделать этого полноценно: пальцы соскальзывали. Лишь с третьего раза он смог покорить крышу гаража, обняв ноги и уткнувшись в них носом. Отдышка слабее не становится, а когда на глаза наворачиваются слезы, он больше не может их контролировать.

Чуя опять испугался его. И оставил Верлена в квартире. Он живет в вечном порочном кругом тревоги. Зачем только открыл рот? Чтобы что? Он прекрасно знал, на что спровоцировал, так зачем? Ему надоело быть в роли принимающего на себя. Еще немного и парень взорвётся. Пальцы, что до этого сминали пачку сигарет, замерли. Зачем он взял их с собой? Накахара залез в куртку и достал припрятанные спички: зажег одну, чиркнув по коробку. Подпалив сигарету, он не спешил брать ее в рот — лишь смотрел, как пепел понемногу тает и падает с нее. Неужели так будет продолжаться еще год? Год бесконечного алкоголя, драк и ссор. Парень всхлипнул, затянувшись сигаретой и сразу же закашлялся.

Он не ощущал времени. Сколько прошло с тех пор, как он трусливо убежал: пять минут, полчаса, час? Накахара просто смотрел перед собой, немного успокоившись. Руки у него до сих пор тряслись, однако чувство нехватки воздуха прошло.

— Чуя… — Тихий голос брата он едва услышал. Тот стоял снизу, удивлённо косясь на него. — Ты куришь?

— Нет, — он потушил уже шестую по счету сигарету о крышку гаража. Голос хрипел и был слишком тихим, чтобы Верлен услышал, поэтому он прочистил горло и повторил. — Нет, я просто их жгу.

— Слезай.

— Я не пойду домой.

— Конечно нет, — фыркнул Поль устало, наблюдая, как рыжая копна волос заинтересованно зашевелилась. — Мы пойдем к моему другу. Переночуем там, а дальше посмотрим.

Чуя перебирал все имена, которые приходили к нему в голову и пришел к выводу, что только одного человека Верлен мог назвать другом — Артюр. Он как-то подарил ему Киндер. Просто так.

— Дальше посмотрим… — Вторил парень, ловко спрыгивая с крыши.