Горечь

Волосы, раньше аккуратно завязанные в пучок, совсем растрепались и под напором ветра нагло липли к лицу, вызывая этим слабое раздражение. Хотя прежнего осталось ещё на пару дней вперёд. Цзян Чэн ведь и без того походил больше на какой-то сплошной комок агрессии, неприкаянного призрака, чем на человека. Тёмные круги вокруг глаз, смахивающие на побои на фоне болезненно бледной кожи, и слабо выраженный нервный тик служили тому прямым доказательством. Но это лишь внешние признаки. Внутри так вообще шла уже сотая мировая война. Что-то постоянно больно прожигало, резало, горело, будто действительно его нутро таранила многочисленная армия вооружённая до зубов. Армия из его собственных мыслей, глупых переживаний и испорченных нервов. И остановить её он почему-то не мог. Нужен был лишь один приказ. Только вот его наличие совсем не гарантировало исцеление.

      От осознания подобной истины руки начинали слабо дрожать. Независимо от обстоятельств, как внешних, так и внутренних. Даже сейчас. Когда вокруг не было ни единой живой души. Только пачка сигарет и благое одиночество. Ещё не использованная сигарета в изящных, длинных пальцах чуть не упала с балкона третьего этажа на тротуар. Цзян Чэн лишь крепче зажал никотиновую палочку между указательным и средним и, немного побаловавшись с серебрянной зажигалкой, подаренной когда-то отцом на очередной день рождения, ловким движением руки зажёг её, в тот же миг обхватывая губами фильтр и делая первую за сегодня затяжку.

      Юноша уложил прядь волос за ухо, чтобы случаем не поджечь её, и поднял свой взгляд вверх, выдохнув в том же направлении облачко светло серого дыма. Он небрежно пробежался глазами по крышам жилых домов далеко впереди и чуть прикусил нижнюю губу, скользнув по ней языком. Во рту остался слабый привкус дыма, дразнящий рецепторы. От него инстинктивно хотелось избавиться. Но, понимая бесполезность любых попыток избежать этой горечи, как в кратковременной отдушине, так и в жизни, Цзян Чэн лишь неслышно усмехался и позволял себе пригубить ещё немного едкого дыма. Чтобы потом заглотить его остатки залпом. Как последнюю надежду на спасение.

      А жизнь вокруг него била ключом. Птицы пели, прохожие улыбались непонятно чему, выгуливая своих питомцев или же просто волочась домой, даже налившиеся золотисто розоватыми оттенками заката облака беззаботно плыли, с величием рассекая небесное полотно, попутно ещё провожая солнце. Как в настоящей сказке.

      Правда вот, Цзян Чэн ничего из этого не видел и не слышал. Пропускал, как совсем неважную для существования мелочь, довольствовался круглосуточной занятостью, горами бумаг и шестью чашками кофе утром и вечером, недолгим перекуром в обед и трёхчасовым сном. Жаль только, что этого не хватало для счастья. Хотелось ведь значительно большего. Например, провести хотя бы один день, как эти простаки, до невозможности медленно, вальяжно прогуливающиеся по солнечным улочкам, не вставать с кровати до двенадцати, с головой погрузившись под одеяло. Просто отдохнуть и открыть наконец-то глаза, увидеть мир таким, какой он есть, со всеми его красками. Не ненавидеть, не завидовать, как обычно, а окунуться в подобный быт самому, вкусив все те прелести жизни, которые оставались недоступными.

      Но вместо этого всего сделал очередную затяжку, в который раз отмахнувшись от собственных мыслей о том, что всё не так уж плохо. Дым опять вырвался наружу, стремительным потоком вылетел с уст вместе с тихим шёпотом. Хуже некуда. И сил нет больше верить в противоположное. Ему не хочется больше верить ни во что и никому. Только бросать бы сарказм в ответ на признания в любви. Подобное уже давно стало бесполезной тратой времени. Властный и порой немного дикий нрав Цзян Чэна отталкивал, ставил на колени всех вокруг, устрашал, и подобные умения были ему лишь на руку. Пусть даже они перекрывали собой отголоски нежного в такой ранимой, на самом-то деле, душе. Всё равно. Лишь бы больше никто не посмел ранить то, что ему дорого. Чтобы больше не винить ни себя, ни кого-то другого в утрате. Чтобы в конце-концов не страдать.

      И он действительно напоминал этим зверя. Резкого, сильного, неукротимого, свободного, страстного, способного голыми руками вырвать трёхметровое дерево с корнями. И чертовски чувствительного. Хоть даже это было не всем заметно со стороны. Да и плевать.

      Глубоко вдохнув и выдохнув, Цзян Чэн вновь тихо посмеялся. Он небрежно обтянул помятую белую футболку и слегка поправил шерстяной кардиган на своих плечах, в последствии чего открылся вид на его острые ключицы, такие же выразительные, как и остальные очертания стройного, крепкого тела. Сигарета в руке уже неспешно превращалась в пепел. Помедлив пару минут, юноша потушил тлеющие остатки роскоши и откинул окурок в стеклянную пепельницу, что разместилась по левую сторону от него на небольшой триногой табуретке. Для извлечения из коробки новой злодейки с фильтром, уже где-то третьей по счёту, много размышлений не понадобилось. Лишь молниеносная доля секунды.

      И чей-то приглушённый кашель позади. Тихие, стремительные шаги за спиной.

      — Хватит уже пыхтеть, — прозвучал звонкий и слегка охрипший юношеский голос возле самого уха, и его запястье крепко обхватила чужая рука, вторая же протянула чашку свежеприготовленного горячего кофе. От напитка исходил приятный запах специй: корица сливалась с молотым перцем в элегантном танце. Порядком лучше сигаретного дыма. Та же горечь, если подумать, но в разы приятнее. От чего-то слаще, хоть и без сахара. С еле ощутимым привкусом нежности, что всегда оставался на кончике языка до последнего глотка.

      Оставив никотиновую палочку у себя за ухом на некоторое время, Цзян Чэн обернулся и встретился взглядом с Усянем, в сероватых глазах которого застыла сонливость. Видимо, совсем недавно проснулся и, учуяв горький запах, мгновенно принялся искать пути исправления ситуации. Он, как никто другой, улавливал чужие эмоции, хоть даже скрытые. Не зря на психолога учился, не зря ночами за написанием всяческих газетных статей пропадал, не зря преподавателей до истерик доводил. Правда и манипулировать любил. Но не со зла, конечно же. Тот самый беззаботный простак со своими тараканами в голове. Или вернее сияющий ребёнок, что игрался с кленовым листочком, найденным на тротуаре по дороге домой. До тошноты невинный и гиперактивный.

      Вздохнув, Цзян Чэн принял протянутую чашку бодрящего напитка и сделал небольшой глоток, так и не сумев оторвать глаз от Вэй Ина, что в тот же миг лучезарно улыбнулся, облокотившись на перила балкона и чуть наклонившись, наблюдая за жизнью вне границ их квартиры, насквозь пропитавшейся ароматом сигарет, кофе и бумаг. Ему в лицо мгновенно прилетел удар ветра, который разбросал в стороны длинные распущенные волосы. Бардак на голове после сна был привычным делом. Некоторые локоны спутывались в узлы, торчали со всех сторон. Но выглядело это красиво почему-то. Очень даже. Особенно, когда Усянь был таким спокойным, умиротворённым, лениво чесал затылок и перекидывал волосы с одного плеча на другое, а потом и вовсе перевязывал их первой лучшей лентой, соорудив неаккуратный хвост. Рука так и тянулась ощупать оголившийся участок шеи, погладить чуть. До мурашек.

      Взгляд уже немного прояснился, и Вэй Ин, стерпев волну дрожи, нахлынувшей от соприкасания горячей кожи с холодной, вцепился глазами в силуэт рядом. Внимательно рассматривая каждую деталь, невольно остановился на сигарете за ухом Цзян Чэна, которая совсем его не красила, к слову, и ловко перехватил её, цокнув языком. По размерам гадость-то маленькая, а по моральным и физическим последствиям её использования, как оружие массового уничтожения. Повертев вещицу в руке, юноша сам не сдержался под пристальной слежкой чужих аметистовых глаз и поджёг её, пред этим нагло выхватив из кармана джинсов Цзян Чэна зажигалку. Затяжка вышла довольно лёгкой, как на первый раз. Носоглотку, конечно же, будто обожгло: хотелось выплюнуть втянутый горячий воздух и лёгкие вместе с тем, но… поцелуя хватило, чтобы закрыть глаза на все мелочные неприятности.

      Довольно резко притянув Усяня к себе, Ваньинь так же не сдержался и в одно мгновение вцепился в его пылающие от непривычных ощущений губы, кончиками пальцев касаясь руки, сжимающей холодный металл зажигалки, трущей выгравированные на ней надписи. Вдруг стало интересно, какова на вкус улыбка этого человека, украшенная теперь ненавистной ему, до боли привычной, снимающей напряжение на некоторое время горечи. Жадно углубляя поцелуй, он вдыхал часть дыма и всё не понимал, почему этот омерзительный привкус стал лучше любого десерта. Почему его отчаяние на чужих губах сводило с ума.

      И он не мог остановиться. Хотелось ещё. Только не вкуса сигарет, нет, никогда больше. Хотелось губ Вэй Ина. Впервые в жизни настолько податливых. Хотелось, чёрт возьми, всего Вэй Ина. И никого, и ничего больше. Ведь он был лучше любых сигарет или лекарств, он был жарче. Такой же напористый, такой же невыносимый и временами наглый, такой же живой.

      И сигарета полетела в сторону. А когда поцелуй прервался, жадно хватающий воздух ртом Усянь начал нервно искать её, облизываясь в предвкушении дальнейших действий, прогуливаясь пальцами под чужой футболкой, одаряя робкими касаниями спину и двигаясь всё ниже. Чтобы окончательно довести до безумства, заставить волком выть в беспамятстве. Ему хотелось вновь поиграть с опасными вещицами, подурачиться. Но он забыл, что в этой игре далеко не один. Только рука успела добраться до коробочки с сигаретами в заднем кармане, как её грубо перехватили и сжали до слабой ноющей боли в запястье. Так, чтобы тот понял.

      — К чёрту, — приглушенно рыкнул Цзян Чэн и минутой позже вышвырнул почти неиспользованную пачку подальше. Она со слабым звуком столкнулась с асфальтом, осталась лежать теперь там. Может кому-то ещё пригодится. Пусть тогда подавятся этой мерзкой находкой. Пусть пройдут все эти круги ада и поймут сами. Записки им никто не напишет.