Проклятье

Шан Цинхуа — лесной дух. Потерянный для этого мира и самого себя. Проклятый блуждать средь бамбуковых стеблей, ступать босиком по холодной росе утром да вечером и не чувствовать её. Всего-то в наказание за свою жалкую смерть от руки и меча грешного смертника. Несправедливое спасение.

И пусть.

Цинхуа никогда не жалел. Проклинал, рыдал, кричал, бился в истериках временами. Но не жалел.

Он уже давно смирился с подобной судьбой и был готов буквально к любому повороту событий, хоть и чертовски боялся, будучи вечно слишком хрупким в плане чувств. Он просто банально хотел жить. И благодарил все силы небесные за возможность созерцать рассветы и закаты вновь.

Ему действительно нравилась эта новая мирная жизнь. Не такая, как наполненная суетой смертная, нет. Спокойная и небрежная.

Он очень любил делать обход леса, поглаживая густые травы кончиками пальцев. Любил летом и зимой ходить к озеру, нежиться на солнышке, сидя на берегу, чувствовать ласковые прикосновения слабых волн, когда входил в воду по косточки, собирать дикие ягоды и те же травы, среди которых часто попадались целебные. Нравилось просто жить.

И вот, во время очередного такого обхода владений, Цинхуа, расхаживая средь высоких стеблей лесной растительности да балуясь с бабочками на поляне, и не заметил, как добрался к песчаному бережку, как мягкий зелёный ковёр под стопами сменился светлой гладью, что была щедро усыпана, словно маками... алыми пятнами крови.

Красная дорожка вела к телу раскинувшегося возле каменных глыб дракона, чешуйки которого, тёмные, словно облачная ночь, на солнце переливались отблесками радуги.

И был он явно не в добром здравии.

Грудь его тяжело вздымалась. Где-то ниже, из живота, торчала пара острых мечей.

Из брюха, которое тот отчаянно прижимал к земле, чтоб хоть как-то прекратить кровотечение, кровь, казалось, фонтаном лилась.

Смотреть больно.

Борясь до последнего с охватившим его паническим страхом, Цинхуа отважился подползти к зверю и рухнуть пред ним на колени, протянуть руку.

Мутным взглядом разглядев чью-то мелкую дрожащую фигуру, дракон, пострадавший от человеческой руки или вернее оружия ранее, не разбираясь что к чему, приглушённо рыкнул и, в попытке отвернуться от прибывшего, перекатился на правый бок.

Ясно ведь. Он умрёт сейчас. Но и помощи не примет добровольно.

Цинхуа, хоть поймал знатную волну дрожи, наверное, истолковал поведение раненного зверя верно и, пару минут помявшись, пытаясь не заикаться и тем более не задыхаться, прошептал:

— У меня нет оружия. Только корзинка с травами. И те целебные. Я не причиню тебе вреда.

Зверь отреагировал крайне холодно. В буквальном смысле этого слова. От его глубокого, тяжелого вздоха повеяло морозом и запахом снега.

Так странно.

Лишь когда дракон через силу лёг на спину, открыв духу вид на то кровавое месиво, что с ним сотворили люди, Цинхуа смог осмотреть величественное создание до конца. Яркие глаза, словно васильки в осенней мгле, сияющие белизной рога, заострённые уши. И лазурная метка на лбу, чуть выше переносицы.

Сказать, что Шан Цинхуа вовсе не испугался и не ужаснулся, — значит промолчать.

Он был не настолько тупым, да и науки о демонах и злых духах давались ему легко при жизни. В теории. Практика же в лесу давалась довольно тяжело. Но осознать, что перед ним предстал настолько ранимым достаточно сильный демон, было не настолько сложно, как рядом с ним сейчас вообще находиться или сосуществовать. И у него был выбор: притвориться напуганным слабоумным торговцем и спасти свою шкуру или рискнуть помочь ему, вылечить и, возможно, лишиться головы.

Медля и свердля взглядом две воображаемые надписи со своим личным приговором, Цинхуа громко сглотнул, оставив на песке свою шляпу вместе с корзиной, и едва поднялся на ноги. Всё же решил рискнуть. Будет, что будет, и так терять нечего. Юноша подошёл ближе и посмотрел на дракона, метка которого то ярко сияла, затмевая солнце, то тускнела.

— Будет немного больно, — уже немного громче, чем в прошлый раз, произнёс Цинхуа и, зажмурившись, принялся вытаскивать из чужого брюха мечи. Один за другим. И удивился, не услышав на подобные свои действия ни малейшего звука. Ни рыка, ни скулежа. Лишь адское напряжение в мышцах.

Дракон, смирившись со своей горькой участью, прикрыл глаза, и лишь его нос выдавал насколько болезненными были ощущения: из ноздрей то и дело выходила мощная струя холодного воздуха, что, ударяясь в снежно белое лицо духа, заставляла того невольно вздрогнуть который уже раз подряд. А средней длины пряди его каштановых волос, выбившиеся из тугого пучка и чудно обрамляющие молодое лицо, словно застывшие во времени, плавно покачивались. Легче даже стеблей риса, что гнутся под давлением ветра.

Шан Цинхуа почему-то чувствовал вину. Хоть и не он сотворил с ним подобное. Не он, но всё же. Ему было чертовски жаль. Именно поэтому и не смог сбежать.

— Сейчас, Лун-ван, сейчас, — судорожно шептал он, отбрасывая мечи в сторону, и, когда увидел открытые раны, горестно вздохнул. Нужно было довольно много полотна, чтобы укрыть эти дыры и ослабить кровотечение. Что уже говорить о снадобьях и мазях.

— Сейчас, Лун-ван, сейчас этот слуга вернётся, — обронил он и, сняв свой верхний халат, приложил его к ранам дракона, а сам в одной рубашке, словно напуганная лань, помчался куда-то, где планировал найти всё нужное, ибо смастерить это в кратчайшие сроки самому не представлялось возможным.

Хрупкий силуэт исчез. Так же внезапно как и появился. Словно и не было его. И дракону стало внезапно не по себе. Может, потому что его светлое тепло было приятно ощущать на коже сквозь плотную броню чешуи. Может, потому что у него появилась малая надежда. Может, потому что он никогда не интересовался такой стороной человечества, что не живёт войнами, а хочет от них избавиться, видимо. Ведь страх и ужас в чужих глазах говорил сам за себя. А его чертовски тяжело подделать или скрыть.

Но всему могло быть объяснение проще. Люди привыкли бояться буквально всего. Не странно, что этот, увидев лужу крови и еле дышащего дракона, чуть песок под своими босыми ногами не поцеловал, едва при сознании остался.

Странно только то, что он не сбежал.

Правда, гордый дракон не ждал возвращения человека, рискнувшего помочь ему. Не надеялся уже ни на что. Просто, истратив остатки сил на бесполезное спасение, томно ждал свою концовку. Какой бы она не была.

И он не знал, что тот трусливый смельчак действительно сумеет продлить ему жизненный срок и отбросить мысли о кончине далеко в сторону.

Сумеет заменить это и многое другое собой.

Разделит с ним своё проклятие. Отдаст ему остатки своего сердца. И сумеет превратить свою горечь в благословение. С помощью чужого холодного дыхания, что, в отличии от росы, задерживалось в виде приятной дрожи на фарфоровой коже.

И в памяти потерянной души. На дне глубоких зелёных глаз. Навсегда.