Вернись в постель

      В воздухе витает ненавязчивый запах ванили, а в глаза, сквозь сомкнутые веки, бьются яркие лучи утреннего осеннего солнца, ещё сохранившего остатки летнего тепла, заставляя жмуриться в сладкой полудрёме.

      Будильник не сработал. А может, его и вовсе забыли со вчерашнего вечера поставить на шесть утра. Попробуй тут не забудь, когда тебя буквально с ног до головы поцелуями покрывают и не позволяют подняться с кровати, удерживая за талию одной рукой и ей же щекотно поглаживая кожу под блузой. Сплошное безобразие.

      Но Лю Цингэ тоже понять можно: она скучает и не может смириться с этим зверским чувством; лишь вечером и утром видит свою Шэнь Цинцю, а этого ей катастрофически не хватает. Хочется целовать, целовать, целовать... бесчисленное количество раз вкладывая в каждое нежное касание безграничную любовь, чтобы заставить Цинцю улыбаться и краснеть.

      А потом лежать в её крепких объятиях, прячась под одеялом, и продолжать шепотом обсуждать всякие мелочи, пока сон не возьмёт верх. Говорить тогда становится невозможно, веки слипаются... и Цингэ по привычке оставляет поцелуй в уголке изогнутых в усталой улыбке губ да зарывается носом в чужие волосы, поглаживая по голове, чтобы девушка быстрее уснула. И засыпает сама, тихо зевнув напоследок.

      Следующее утро начинается по заученному стандарту: они просыпаются вместе, плюс-минус, в унисон, каждый раз молчаливо заглядывая друг другу в глаза из-под полуприкрытых век.

      Лю Цингэ поднимается с кровати первой, прошептав в губы Шэнь Цинцю, развалившейся на подушках, "просыпайся, я приготовлю тебе кофе, как ты любишь" и действительно идёт на кухню готовить кофе. Со сливками и корицей. Заливает две чашки кипятком и в одну бросает кубик сахара, балуясь с чайными ложками, рисуя ими причудливые рисунки в пенке, восседающей густым облаком на поверхности горячей жидкости.

      Цингэ не нравится пить кофе с сахаром, но она всё равно по своей собственной негласной традиции делает глоток из чашки Цинцю, словно что-то пытаясь распробовать. Она хмыкает и замечает, что в чужой керамической кружке с нарисованными на ней ростками бамбука, наполненной бодрящим напитком, не помешал бы второй кубик сахара. Ещё минута, и кофе мигрирует в руки Шэнь Цинцю вместе с очередным поцелуем в подарок.

      — Ты же не любишь сладкое, — мычит та, отстранившись и облизнув губы.

      — Зато люблю тебя, — хмыкает Лю Цингэ и делает большой глоток из своей чашки, обжигая горло горячей жидкостью и подталкивая девушку в сторону ванной, чтобы умыться и помочь друг другу привести в порядок спутанные в один большой ком волосы каждой.

      И так оно всегда с вечера до утра, и с утра до того же вечера. Но сегодня их подвёл противный будильник и алкоголь, оставшийся в крови. Чёртова выпивка и опьянение, которое даже любовью заняться им как следует не дало. Всё, что они смогли сделать, — это покусать собственные губы в предвкушении и после упасть лицом в подушку, так ничего и не начав толком; в обнимку свалившись вместо этого в сон.

      А утром стоит многих усилий всё же преодолеть бешеное головокружение и придти к выводу, что случилось вчера, какой сегодня день, месяц, год, который час...

      — О, боги, Цингэ, мы проспали! — роняет Шэнь Цинцю, посмотрев мутным взглядом на часы, едва различив там нужные цифры и припомнив, что она вообще-то работает преподавательницей философии в университете, а первая пара у неё, к сожалению, к восьми.

      Натянув поверх кружевного нижнего белья лёгкий шёлковый халат, Цинцю первым делом держит курс на кухню и готовит воду с сорбентами. Вчерашняя попойка даёт о себе знать в виде невыносимой головной боли, в первую очередь, и слабой тошноты. Но было весело. Что правда, то правда.

      Девушка носится босиком по маленькому помещению и ругается себе под нос. Ситуация, конечно, клише на максимуме, но полный караул в её голове этот факт, увы, не отменяет. За всю её практику такое произошло впервые, и как теперь с этим всем справиться, соответственно, она и предположить не могла. Сидеть целый день дома, лечить похмелье и потом справку принести? Нет, она уже слишком стара для подобного позора. А что тогда? Придти ко второму часу дня с недорисованными стрелками и ужасными синяками под глазами, которые тональный крем даже не скроет, как ни в чём не бывало? Боже упаси! Легче уже сразу в гроб лечь, чем позволить себе осознанно сотворить подобное кощунство.

      Быстро умывшись и кое-как уложив непослушные пряди волос в пристойную причёску, Шэнь Цинцю одним глотком расправляется со стаканом воды и целебными таблетками, мгновенно бросаясь в сторону спальни. Следующим этапом в её плане быстрого спасения является... Лю Цингэ?

      — Лю-мэй, родная моя... — вздыхает Цинцю, увидев мирно спящую в обнимку с её подушкой Цингэ, у которой ноги всё ещё обуты в туфли на высоких каблуках, а на голове творится сплошной хаос; пуговица на чёрных брюках небрежно расстёгнута, как и застёжка бордового бюстгальтера, что чудом остался на ней, в целом. Картина, к слову, до чёртиков соблазнительная.

      Прикусив губу, Шэнь Цинцю пытается вспомнить, к которому часу её спящей красавице нужно отчалить из дома, но вместо этого продолжает нагло пялиться, позабыв уже обо всех своих планах "спасения" ситуации, которой уже и так вряд ли что-то поможет.

      Лицо Лю Цингэ спокойное. Лишь на переносице можно заметить небольшую складку, когда она хмурится, но сейчас... ею властвует только сон, а не раздражение или, чего хуже, истинный гнев.

      Острый носик, красивые губы, чёткие черты лица, горящие глаза. В ней всё напоминает истинную богиню войны. И умение искусно управляться с любыми видами оружия, и идеальные знания боевых искусств лишь служат тому подтверждением. Эта женщина, выцарапав своё звание майора в войске своим идеальным маникюром, может на лопатки уложить каждого солдата, сержанта и офицера, отжаться больше сотни раз, хоть даже только на одной руке. Её стоит бояться и уважать. Но Цинцю, пользуясь особым положением, может просто каждый день любить, восхищаться и лично снимать с неё форму после работы.

      Но вчера у них был выходной. И вместо формы, рубашек, галстуков и прочей официальной ерунды, они выбирали что-то самое красивое из кучи остального красивого в их общем шкафу. Девочки собрались в клуб. Уже привыкли каждую неделю устраивать себе отдых в разных местах, чтоб развеяться немного. Будь то дорогой ресторан или же парк. В этот раз решили пойти потанцевать, мешаясь с толпой молодёжи да выпивая за барной стойкой. Сначала безалкогольные коктейли, потом лёгкое вино, ещё позже, кажется, настойки, а дальше... и не вспомнить так-то, что там было дальше. Но раз уж они до дома добрались, ещё и без особых происшествий, то, наверное, ничего слишком серьёзного.

      Цинцю и не замечает, как, утонув в глубоких размышлениях, невольно склоняется слишком близко к Цингэ, в мгновение ока оставляя между их лицами жалкие миллиметры свободного пространства. Сердце замирает, словно по щелчку пальцев, и дыхание тоже, когда девушка, сминая в ладонях простынь и чужую подушку, медленно открывает глаза и недовольно мычит.

      — Шэнь Цинцю, — твёрдо произносит та, более-менее прояснившимся взглядом смотря прямо в зелёные глаза напротив, зрачки которых чуть сузились.

      — Принести воды? — сглотнув, заботливо интересуется она и садится на корточки прямо возле кровати.

      — Вернись в постель, — буквально приказывает Лю Цингэ, но в её голосе слышится искренняя просьба, словно от присутствия Шэнь Цинцю в её объятиях зависит судьба всего мира. Хотя, честно сказать, так оно и есть.

      — А как же работа? — удивлённо спрашивает Цинцю, мягко обхватив чужое запястье и приподняв уголки губ, и понимает, что вопрос этот задан лишь для галочки, но всё же хочется услышать ответ, который так и повалит обратно на простыни. И долго ждать на вердикт не приходится.

      — Они все без тебя обойдутся. А я — нет.