Пустые глаза, плененные тенью, Обвитая пылью слогов змея И тонкая грань его мертвого «я». Оно всё и так, поддавшись гоненью, Пророчило миру рожденья прощенья, Правда… Не стоила жизнь сплошного унынья, Таящегося где-то в дерзких речах. Ирония блещет: смысл жизни зачах. Исчерпан безмолвный зовущий очаг Кричащий о бреде, кричащий в тех днях, Кричащий о том, что лишь малым здесь место, Если демон бездушный, а кошка — завеса, И для того она создана, Чтобы ему жизнь стала мила, Чтобы проснуться он мог бы опять И чтоб богиню вновь мог воспевать. Он кошку за леность уже не корит, И пламя при виде нее не горит. Унынье тогда, смешна его слава, Угасло. В пустотах-глазах — запыленная рана. Не готов демон мирный, защищавший народ, Встать на ноги, признавая тиранов-господ И, на лень наложивши проклятие в мир, Тонет в бездне абсурда унылый Имир*. Он укор свой не плещет всем в лица навзрыд, Но представить мне трудно кошки жизненный стих: То, взыгравши, он улыбки сарказма куёт, То бесславно померкнет, превратившися в лёд. Может так и рождается вечная слава, Когда кто-то бездумно добро сотворит, А унынье и кошка, эта вечная пара, Предрекут: этот яростный мир будет убит.