В горной местности снег выпадал рано; приходилось утепляться уже в ноябре, да и разносолы готовить сильно заранее. В особняке господина Сапогова прихода зимы ждали, как праздника, и отнюдь не из-за Нового Года. Господин Сапогов в другие сезоны наскребал дай бог на жалование немногочисленной прислуге, потому что ведение хозяйства, ещё и в таком неблагодарном климате, не было его самым большим талантом. Зимой же - волей случая ли, преднамеренно ли, - в "Гнездо Фазана" непременно несколько человек, да заселялись. И так складывалось, что из тисков пригорода Подболотска их что-то подолгу не отпускало: сегодня непроглядная пурга, завтра - внеплановая отсрочка. А Сапогову их временные трудности были все равно, что поцелуй богини Тихеи. Таким нехитрым образом убытки он с лихвой, до следующей зимы, покрывал.
Господин Жилин, ставший невольно одним из благодетелей предпринимательства, всю эту схему понимал, но выбор у него оставался небольшой: либо пережидать непогоду в компании манерного и иногда излишне услужливого помещика и напыщенных постояльцев отеля, либо замерзать с издохшими лошадьми в живописно заснеженных горных хребтах.
Снежная стихия не утихала бог знает который день; не мелькала на горизонте и надежда покинуть особняк в горах, пронизанный колючими сквозняками. В какой именно момент его вынужденное затворничество превратилось в медовый месяц, агент сыскной полиции Дмитрий Жилин сказать не брался.
Слуга Генрих в доме Сапогова выполнял функцию скорее эстетическую, иллюстрируя всем своим существом картины народной жизни на фоне претенциозного интерьера. Он был надрывно-звонким стихотворением Некрасова среди сонетов Петрарки, которые от уныния Жилин полистывал в хозяйской библиотеке. Жутко хотелось рассмотреть его поближе, как картину в галерее, и попробовать на ощупь, пока никто не видит.
Эта ненавязчиво гуляющая по просторам сознания идея была бы не столь значительна, если бы сам Генрих не норовил попадаться в поле зрения сыщика. То верхнюю одежду Жилину подаст, появляясь вдруг неоткуда, то в гостином зале так усердно статуэтки и рамы портретов начистит, что Сапогов на эти старания глядел, как на восьмое чудо света. Как будто чем-то пристыженный, он откидывал гостей извиняющимся взглядом, но неизменно натягивал улыбку - досадное, мол, и смешное недоразумение.
- Всё, достаточно, Генрих. Не мозоль нам глаза.
Генрих и загнанно, и яростно зыркнул на Сапогова, и нарочито медленно зашагал из залы. Жилин, сидя в стороне, молча и апатично свидетельствовал при этой сцене. Он потянулся было за портсигаром и хотел закурить, ощупывая карманы сюртука в поисках спичек, но тщетно - там было пусто. С досадой он отвлекся от своих поисков и в следующую секунду поднял глаза, обращая внимание на изменения в пространстве. Над ним возвышался Генрих и пристально разглядывал жилинское лицо из-под суровых густых бровей. Дмитрий не понял, как перед самым его лицом возник зажженный канделябр, который слуга зажал в руке и опасно близко поднес к сидящему гостю. Рефлекторно детектив отшатнулся назад, вжимаясь в спинку стула и вцепившись пальцами в подлокотники. Но некомфортно стало лишь на секунду: наблюдая за неизменяющимся спокойствием в лице Генриха, он понял, в чем дело. Не сдержав беззлобного смешка, потянулся шеей к канделябру с зажатой в зубах сигарой, и прикурил от пламя свечи.
- Спасибо, голубчик, - кивнул добродушно, одаривая Генриха игривой улыбкой.
Все находящиеся в гостиной повернули голову в их сторону с беспомощным недоумением, но Жилин, казалось, не смутился. Генрих продолжал смотреть на него сверху вниз, пока сыщик, раскованно развалившись на стуле, выпускал клубы табачного дыма.
Надо же, спасибо сказал. Генрих и не вспомнит, когда его последний раз благодарили, да ещё так искренне, да ещё и такой господин, весь холёный и беленький.
- Ты поставь его, ещё обожжешься, - продолжил господин, и зачем-то сам перехватил пресловутый канделябр, мягко забирая его из чужих рук и ставя на ближайшую поверхность.
Генрих понимает, что уйти всё-таки нужно, и нехотя отводит глаза от Жилина, такого непривычно хорошего и странно любезного. А сыщик ещё несколько дней перед отходом ко сну крутил в голове эту сцену.
Однажды Жилин услышал шум в парадной, грохот от чего-то и вой рвущийся в двери метели. Генрих, припорошенный со всех сторон снегом, с ружьём наперевес, путался в собственных ногах. Тулуп из грубой ткани - нараспашку, а под ним - голое тело, но крестьянину, по-видимому, это обстоятельство не доставляло неудобств. Щеки румяно налитые, лицо свежее, как после бани, в мускулистых руках - холщовый мешок, по видимому, с чем-то тяжёлым. Восстановив координацию движений, Генрих рывком закинул мешок на плечо и выдохнул морозный воздух, откидывая с потного лба волосы.
Притаившийся по случаю в лестничном пролете уездный сыщик, не обнаруживая себя, смотрел на него, как на диковинку. Мужик недюжинного здоровья источал первозданную силу одним своим присутствием, только, казалось, сам не понимал, до чего хорош. Шпыняли его все, как грязь под ногами, и он терпел, не вступая в открытое противостояние. А может, и в самом деле верил, что ни на что не годный из него вышел человек.
Неожиданно быстро для Жилина Генрих оказался рядом. Поднялся на ступеньку ниже Жилина, не сразу заметив из-за опущенной головы чье-то присутствие. А когда наткнулся на чужие ноги, испуганно и резко поднял на сыщика лицо и сощурился.
- Чего изв-волите, милос-с-стивый г-государь?
Жилин сдержанно улыбнулся и поправил ворот рубашки.
- Поговорить с тобой хочу. Можно?
- Говорите, р-раз хочется. Только я бесед светских в-вести не обучен.
- А мне светские без надобности. Я по части человеческих больше.
Без этих самых, человеческих, Жилин и правда истосковался. Была жена - не любимая женщина, но добрый друг. На этих разговорах они брак и держали до самой ее смерти. Как только это случилось, Митю стала до того жечь вина, что сил никаких не было ни браться за прежние дела, ни вставать с кровати по утрам. Точно железные оковы, связывали по рукам и ногам мысли о том, что не дал ей любви, не сделал счастливой, не оценил. И такой, безропотной, доброй и кроткой, не увидевшей в жизни истинного счастья, не ощутившей радостей материнства, отправил по своей милости в могилу.
- Случилось чего, ваше блгрдие? Смурной вы какой-то.
Генрих сдвигает назад съехавшую шапку. Почему-то не думает снимать ее в помещении. Грудь вздымается, как от недавнего бега. В глазах - неподдельное любопытство к настроению Жилина.
- Нет, голубчик, всё хорошо. Спасибо, - Жилин не сдерживается и кладет руку ему на плечо, ощущая под пальцами сукно. Если на сантиметр сдвинуться - почувствует кожей жар от могучей взмыленной шеи.
Генрих удивляется, отчего у сыщика так глаза блестят, и отчего ползут куда-то в смущении брови.
- За что?
- За то, что спросил. Добрый ты.
- Мне на кухню н-надо, зайца разделывать.
Генриху совсем не хочется этого говорить, но он почему-то говорит. С этим сыщиком приятно иметь дело: по плечику гладит, комплименты делает. Чтобы ему, Генриху, комплименты делать, нужно, наверное, блаженным быть. Поэтому Генрих не может не глядеть на Жилина с нежностью, как на дурачка.
- Успеется, голубчик, успеется. Обед нескоро. Сам-то чем питаешься? Не керосином единым?
- Да мне еда, к-как т-таковая, не нужна.
- Интересно. Как же так, не человек ты, что ли?
- А хрен его разберет, ваше блгрдие. Годков тридцать назад, вроде как, человеком бы не был.
Смысл слов доходит до чересчур вдохновленного Жилина с запозданием. С лица сходит легкомысленная улыбка. Он протягивает слуге руку для рукопожатия.
- Дмитрий. Не церемонься, ладно, голубчик?
Несколько мгновений крестьянин медлил, с недоверием посматривая, то на сыщика, то на его жест. Потом, словно стряхнув с глаз пелену, пожал протянутую руку, да так, что от крепкой хватки Жилину кости свело.
- Эт барин Генрихххом кличет. Проще ему так, что ли. Игорь я, - проговорил угрюмо.
- Хорошее имя.
Игорь стукнулся о сыщика плечом и проложил себе путь дальше, ни слова больше не говоря. Заяц сам себя не зажарит.
***
Как обычно, Жилин проснулся от сквозняка, неумолимо проникающего во все комнаты. Пуховое одеяло не спасало от озноба. Сегодня ночью, в качестве какого-то чудесного исключения, не мучил один и тот же кошмар. Он подошёл к рукомойнику с предвкушением ещё одного впустую прожитого дня. Из маленького запыленного зеркала смотрело на него припухшее ото сна и несколько изнуренное жизнью лицо человека средних лет. Под глазами залегла чернота, которая, по личному мнению самого Дмитрия, не только его не портила, но даже предавала наружности своеобразного томного обаяния. После необходимых гигиенических процедур и переодевания в кем-то выглаженный костюм-тройку, Жилин лениво размышлял, стоит ли ему спуститься к завтраку и обречь себя на поддержание ни к чему не ведущей общей беседы про неурожайный год, про брак местного ловеласа на богатой вдове и про арест бывшего коменданта Катамарановска, что так неожиданно и стремительно вступил в уже потерянную должность, под сомнительного характера пособничеством князя Григория Стрельникова. Непременно станут спрашивать, какого мнения на этот счёт самый лучший разыскиватель в уезде. Мнения у Жилина никакого об этом не было.
Не успел он решить, что всё-таки оттянет неизбежное за чтением ближайшей к нему книги на полке, как в дверь постучали, притом очень громко.
- Святые угодники, кто там стены таранит? Война началась? - запричитал он, но остался без ответа, а грохот, после непродолжительной паузы, возобновился с новой силой. - Да войдите, войдите уже, гос-споди!
Несоразмерно робко по сравнению с наделанным шумом, дверь приоткрылась. В проеме, покачиваясь, стоял Игорь с подносом в руках - дай бог невредимым донесет.
- Это я, - выговорил Игорь, и поднос опасно накренился.
- Да уж вижу. Давай-ка подсоблю.
Жилин суетливо поднялся с места и несколько шагов спустя перехватил игореву ношу. Сам Игорь, довольный собой, рухнул на стоящую в углу лавку - сейчас голова кругом идти перестанет, и сразу пойдет назад. Приготовился морально к тому, что сейчас огребет от Жилина за свою никому не нужную инициативность. Но на удивление, Дмитрий Батькович не кричит и не замахивается руками, а только посмеивается, составляя замысловатые речевые узоры из междометий.
- Ну рассказывай, хороший мой, всем ты так двери по утрам разносишь, или господин Сапогов велел одному только мне сердце к чертовой матери угробить, чтобы жизнь медом не казалась?
Игорь слушал и дивился: Жилин смешливый, весь из себя милостивый, и какой-то... настоящий. Вроде и журит, а у самого сейчас лицо от улыбки треснет. Слуга скривился от упоминания хозяина отеля. Не попытался даже эмоцию скрыть, не посчитал нужным, да и не умел попросту.
- Не он это. Я сам р-р-решил. Больно долго вы спите.
- Даже так? Что ж, благодарю. Это, что называется, очень кстати!
Конечно, кстати: избавил от необходимости находиться в местном обществе, покушать принес. Ну чудо, а не человек. Митя потёр руки, с довольством, неспешно разглядывая еду на журнальном столике. Каша манная, омлет, яблочный пирог, чай со сливками. На четверть выплеснутый из чайника, но это уже издержки жизни. Жилин присел на краешек стула и заложил принесенную с завтраком полотняную салфетку за ворот.
Налюбовавшись трапезой, сыщик обернулся на своего гостя. Показалось или нет, но он в секунду опустил голову, принимаясь разглядывать свои лапти. Жилин чему-то удовлетворённо улыбнулся.
- Игорь, а ты чего жмешься там, как неродной? А ну садись сюда, вместе откушаем.
Теперь уж Игорь, ей-богу, смотрел на него, как на душевнобольного, и какое-то время собирался с мыслями.
- Извиняюсь... И на кой же вам, господин хороший, такая компания? - медленно и отчётливо произнес он.
Несмотря на беды с равновесием и сложности с контролем применения силы, которые были, судя по всему, побочным эффектом от злоупотребления керосином, Игорь и выглядел, и звучал весьма осознанно. Жилин даже растерялся, чего с ним никогда не было.
- Это какая "такая"? Глупости-то не собирай. И не господин я тебе, хоть и хороший. Присоединяйся, кому говорю.
Митя поманил рукой, глядя исподлобья. Игорь не понимал решительно ни черта, но позавтракать с Жилиным хотелось. Не из-за завтрака. Из-за Жилина. Да и кто он такой, чтобы отказывать чужой воле. Кое-как он выкарабкался из угла и прошел вглубь комнаты. По другому краю столика стояло кресло заморской работы. Игорь с недоверием покосился на предмет мебели и неуверенно перевел взгляд на Жилина, который уже аккуратно резал ножичком омлет. Детектив кивнул ему ещё раз, очень строго и настойчиво. И тогда он, наконец, смог. А чай с пирогом оказался не хуже керосина.
Игорю хотелось помолчать и просто смотреть, как Жилин кушает, но разглядывать человека, да ещё и при таком интимном обстоятельстве, наверное, не очень прилично. Вот поэтому Жилин то и дело, когда ловил на себе чужой взгляд, смущённо улыбался, и в поисках чего-то, за что можно было зацепиться, пробегал глазами по всем углам комнаты, а когда находил, с облегчением начинал о чем-то говорить. Когда Игорь буравил чернотой зрачков, скользя взглядом по митиной фигуре вдумчиво, беззастенчиво и медленно, когда внезапно серьезнел, Жилину чудились недобрые, агрессивные тени на его лице. От этих теней сыщика на какие-то секунды захлёстывал непривычный внутренний трепет, но в следующий миг наваждение удавалось сбросить, и все становилось, как прежде. Половина слов пролетала мимо сознания Игоря, но он кивал и даже отвечал впопад, отмечая, как мог, свое присутствие. Митя узнал, что у Игоря был рыжий кот (обещался познакомить), что он знал, когда и в какие места лучше всего ходить за подболотниками, что осетрина вкуснее всего, если ее сразу после ловли замочить в огуречном рассоле. Хоть Жилин и суетился больше, чем требовалось, а Игорь периодически терял нить диалога, - было уютно, и было тепло. Даже вездесущий морозный воздух перестал залетать через оконные щели, отскакивая от стекла и улетая восвояси.
***
Вечерело. Керосиновая лампа, стоящая на столе в кладовой, не освещала и половины подсобного помещения, а слюдовое окошко сотрясалось от порывов ветра. Темнело теперь так рано, что некоторые долго спящие постояльцы не успевали застать световой день.
На Игоря снова напала черная хандра. Он вообще очень ловко считывал собой все состояния природы и перенимал их на себя. Но беда была в том, что большая часть года в здешних местах Российской Империи никуда не годилась - что зима, что весна, что осень, из чего и следовало, что игорева тоска носила, с кое-какими вкраплениями, постоянный характер. Зимой к этому состоянию примешивалось что-то ещё. Все чаще хотелось сделать какую-то гадость, и не невинную, вроде намеренного закидывания курицы в глинтвейн назло обидчикам. Хотелось по мелочи: разбить кому-нибудь в отеле чересчур довольное лицо, и бить долго, пока дух не испустит. Или, чтобы так не перетруждаться - хотя трудом Игоря напугать было сложно, - поджечь "Гнездо Фазана" ко всем чертям. Такие сцены бывало, что мелькали в его постоянно идущей кругом голове. Вины он за них не чувствовал, но и браться за воплощение не стал бы: были в этом богом забытом месте парочка пристойных людей.
За дверью глухо звучала музыка, чей-то смех, разговоры, шаги. Игорь полулежал на деревянной табуретке, ножка у которой грозилась отвалиться, смотрел в потолок, потягивая керосин. Голоса за дверью становились ближе, и среди них прозвучал один - характерно гнусавый, наиприятнейший из всех. Его, пожалуй, можно было и подольше послушать, но внезапно все стихло. Игорю показалось, что он кожей почувствовал в пространстве чье-то мучительное промедление и нерешительность. Тяжёлая дверь медленно поплыла вперёд. За ней показался Митя, весь выряженный в белое и накрахмаленный, как какой-то генерал на параде. Игорю стало неуютно, когда на ум ни с того ни с сего пришло, как неприглядно он сам сейчас, должно быть, выглядит.
- Ах, голубчик. Не знал, что ты здесь.
Мите, конечно, простительно не иметь такого богатого опыта оставаться в твердом уме после любого пойла - Игорь в уме был всегда, хоть наверное, по нему и не скажешь. Но все равно, под каким бы градусом сыщик не был, так безбожно и плохо врать - это ни в какие ворота.
- Сапогова ищу, дело к нему есть. Письмо в Катамарановск отправить, поиздержался я... Не видал его?
Игорь оправданий и не требует, но Жилин тушуется за наружной веселостью. Крестьянин видел его таким впервые, одновременно и робким, и решительным. Когда сыщик бесцельно прошел рядом, Игорь учуял запах спиртного.
- Не видал.
- Беда. Подожду, значит.
Совсем его, бедного, развезло. Откинулся на стеночку напротив Игоря, медленно по ней сползая. Жилин прикрыл глаза, стекая на грязный пол. Огляделся. На серванте стояла закрученная банка соленых огурцов. С кряхтением Жилин потянулся к ней рукой, повернул до щелчка крышку и надкусил огурчик. Так и сидели, порознь друг от друга, в тишине, нарушаемой хрустом и жеванием. Жилин пялился уже в открытую, и как будто действительно выжидал, но не прихода Сапогова точно.
- А чего тулуп наизнанку? Побьют тебя скоро, голубчик, - захихикал Митя.
Игорь не улыбнулся шуточной примете, но глаз не отвел.
- Что ж вы всё глядите так, Дмитрий... как бишь, вас по батюшке. Что надо - так не томите. Барина не дож-ждетесь, он по к-кладовым не ходит.
Игорь удивился тому, как ровно и резко звучал собственный голос. Даже чуть резче, чем ему бы хотелось.
Жилин, расплывшись в улыбке, покрутил ус. Поставил банку на прежнее место.
- А почему бы мне не смотреть, коли нравишься?
Игорь не вытерпел - рывком встал с табурета и пулей подлетел к сыщику, подтянул за грудки вверх, ставя на ноги, и приложил неслабо о стену. Жилин недовольно застонал, сморщившись от боли в затылке.
- Потому, что не на ярмарке. А я тебе - не картинка лубочная. Охочий до чего - так подойди и возьми.
Пауза повисла такая густая, что не слышно было ни вьюги, ни шагов на верхнем этаже. Жилин перегаром дышал Игорю в губы через свои приоткрытые, мягкие. В глазах крестьянина трещал костер, кадык ходил ходуном. Митя поднял зажатую вдоль тела руку и трясущимися пальцами обхватил грязную, широкую шею. Чуть надавил, алчущий впитать жар от кожи. Громко и медленно выдохнул. Сколько раз он представлял, что прикасается к ней...
В следующую секунду Игорь ни то кусает, ни то целует его, жестко сминая чужие губы. Ослабляет узел митиного воротника, сгребает лицо в охапку и продолжает терзать поцелуями. Жилин тает под неотесанными движениями, сдается напору, а сам трогает всего Игоря нежно, залезая руками под тяжёлую ткань тулупа, шарит по голой горячей спине.
- Горя...
Никакого горя нет; по крайней мере - в эту минуту.
***
Дух принципиально важной перемены летал в стенах особняка. И дух этот стал приятным и свежим сразу после мягкого митиного "сходи, голубчик, в баню". Ко всему прочему, Игорь стал нормально питаться, и не от случая к случаю, а каждый день. Он почти поселился в митином номере и часто наблюдал, как его сыщик с сосредоточенным видом выводил на бумаге замысловатые завитки, значения которых Игорь не понимал, но зрелище его восторгало.
Жилин писал про отсрочку в расследовании дела княгини, жалуясь на бурную природную стихию, и думал про себя: лучше бы она не утихала, лучше бы остановился ход времени, запечатав его в этих монотонно сменяющих друг друга сутках, на отшибе от остального мира. То, что было за пределами, вызвало сейчас только отторжение и тревогу.
И Игорь, и Митя, не сговариваясь, решили эту тему не поднимать. Временами, в самые неподходящие для тягостных мыслей моменты, Жилин вспоминал, что они оба думают об этом, но хватаясь за моменты настоящего, за ласки и за утешения, оттягивают неизбежное.
Иногда Игорь пропадал на целые дни, никто из постояльцев его не видел. С их стороны, потеря, скорее всего не ощущалась - они и присутствия-то не особо подмечали. Он не предупреждал и не спрашивал, когда делал эти вылазки, оставляя Жилина на протяжении долгих часов думать, каким чудом Игорь не замерзал там насмерть, без нормальной одежды, где-то в сугробе, в тени елей. Но Митя не решался посягнуть на свободу, выраженную таким отчаянным образом. Как и не брался судить о том, чего не понимал. Непростой он ему достался.
Шли вторые сутки без него. Жилин, отужинав в уже привычном обществе, рано ушел к себе, искренне надеясь, что гости отеля не выстраивали причинно-следственной связи между исчезновениями слуги и такой разительной переменой во всегда благожелательном поведении сыщика. Сам Жилин на их месте обязательно бы вы выстроил.
Он желал скорее забыться сном, и вскоре преуспел. Казалось, что он закрыл глаза на минуту, но когда что-то холодное и тяжёлое опустилось рядом, стояла уже глубокая ночь. Жилин спросонья открыл глаза. В комнате - темень, нигде ни огонька, но чтобы разглядеть, различить на слух и на ощупь любимую фигуру, ничего более не требовалось. Он выбросил руку вперёд и натолкнулся на игореву грудную клетку. Не говоря ни слова, порывисто обнял, до хруста в костях.
Игорь провел носом по его шее, поднялся к уху, прикусывая мочку.
- Опять глаза на мокром месте? - спросил он, перехватывая митину руку и бережно целуя пальцы.
Знакомый шепот прошел по телу Жилина волной мурашек.
- Соскучился, хороший мой. Так соскучился... - судорожно выдохнул он и увлек Игоря в тягучий поцелуй.
Белая спина Жилина, усыпанная родинками, скрылась за мощными руками. Игорь уложил его на спину и придавил тяжестью своего тела. Митя в неге откинул голову на подушку, подставляясь шеей. Тот припал к ней, сжимая в кулак копну волос.
Игорь и слов таких не знал - не нужны были. Но они берутся откуда-то сами, маячат, беспрокие, на подкорке.
"Сердце жжет... Без тебя - постыло, невыносимо тошно. Без тебя не жизнь, а неволя. Сил нет, как ты мне люб"
- С-сил нет, как ты мне люб.
Голос - рваный, низкий, преломленный телесным желанием. Жилин тянет что-то неразборчивое, гладит по черным вихрам на макушке, слепо тычется носом в игорево лицо. Низ живота с каждым новым словом, что раздавалось прямо возле митиного уха, ныл острее; он выдохнул в губы напротив, перехватив руку, что шарила по его гладкому, округлому телу, скользя вниз и оглаживая мягкие бока; настойчиво направил ее ниже, на мгновение остановившись на месте, что изнывало, требуя немедленной ласки. Игорь следовал за движениями полюбовника, который благодарно откликался на его собственные. Не дожидаясь, когда его снова подтолкнут, скользнул ниже и коснулся большим пальцем головки члена, а после - взял его в большую и жёсткую руку полностью, медленно скользя по всей длине. Жилин сжал его плечо, впиваясь в кожу ногтями, прикрыл глаза с бессмысленным любовным шепотом. Игорь с похвальным усердием наращивал темп, и дождавшись прерывистого, частого дыхания Мити, что оседало на его губах, он на секунду остановился, лишь для того, чтобы втиснуть между ними свой орган. Обхватил ладонью их оба, и тело откликнулось мелкой, восхитительной дрожью на возникшее трение.
Митя, на этот раз протяжно и плавно застонав в голос, согнул ноги в коленях и сжал ими чужие бедра. Игорь поймал его губы, скользнул в рот языком, продолжая методично двигать рукой. Весь вид Жилина отражал отсутствие сопротивления с его стороны на то, чтобы Игорь делал со ним всё, что вздумается. Но тот резко отстранился и с какой-то яростью схватил мужчину за пухлый подбородок, вынуждая поднять трепещущие веки. Жилин содрогался и дышал полной грудью, открыто и преданно глядя из-под выразительного изгиба бровей. Чернота зрачков Игоря почти закрыла радужку. Сейчас он выглядел добровольно утопающим, отвергшим остатки власти над самим собой, жадно желающим впитать все оттенки митиной страсти. Комната наполнялась плотным слоем звуков их разгоряченных тел, переплетением голосов.
- Нет, смотри на меня, смотр-ри, - процедил Игорь, схватив мужчину за волосы и направляя его голову прямо, когда тот запрокинул ее, ослеплённый наслаждением. Дернул рукой быстрее и ожесточеннее, не давая ни себе, ни ему шанса ухватиться за утекающую реальность - она плыла, и в конце концов, исчезала.
Жилин подмахивает бедрами на каждом толчке; его бьёт мелкая дрожь. С языка Игоря слетает что-то очень грязное, и Митя про себя признает, что комментарий соответствует случаю. Не помня себя, Игорь заходится в бешеном темпе; ещё немного - и он выгибается в спине с громким рыком, и брызжет семенем на митин живот. Подаваясь вперёд снова, Жилин протягивает руку и несколькими резкими движениями доводит себя до разрядки. Перед глазами плывет лицо любовника, исказившееся в истоме.
Жилин прикрывает глаза и чувствует: Игорь примостился сбоку, зябко прильнув к нему; закинул руку ему через туловище. Когда Жилин беспокойно просыпался, то обнаруживал, что его всё ещё обнимают. Игорь не ушел, пока не рассвело.
***
Через день небо прояснилось. Бледное солнце, которого давно уже никто не видел, кое-где растопило снег. Деревья стояли мирно, не колыхались ветки. Было слышно одинокое пение птицы. Жилин с замиранием сердца подошёл к окну. Графиня со служанкой даже вышли на прогулку. Их маленькие фигуры под ручку шагали вдоль дороги. День шел суетливо и бурно. Не желая упустить возможность, многие спешно покидали отель.
В этот же день из Катамарановска пришёл ответ: медлить дольше нельзя. Жилину нужно было завтра же ехать к княгине.
Некоторое время он неподвижно сидел, бестолково перечитывая одни и те же строки. Может, если зачитать их до потери смысла, то слова изменятся. Напечатанные на машинке буквы, упрямые и бездушные, они не внимали мольбе.
Вот и кончилась его зимняя сказочка.
Как расследует дело - вернётся один в Катамарановск, и потянутся безутешные, холодные дни. Каждый новый день - как новый шанс подумать о смерти и, может быть, исполнить задуманное. Он заслуживал ее больше, чем супруга, что лежала теперь в земле, а сам Жилин - жадно ловил крупицы счастья, которых ничем не заслужил.
Но одиночество было ему привычно, оно не страшило его. Страшно было другое. Как представит: оставить Игоря здесь, как ни в чем не бывало, и там, в городе, помнить и знать, что он замерзает где-то в заснеженных горах, в черном лесу охотится на зайцев, потом приходит назад, ищет глазами знакомое лицо, а находит только злые упрёки, из которых состоять будет вся его жизнь. Митя не простит себе, если хотя бы не попробует повлиять на события.
"Завтра, завтра, завтра", - крутилось в голове, как дата приговора, что придет в исполнение.
Как условились, Игорь пришел в седьмом часу. Подошёл неспешно, глядя бархатным взглядом, преданным. Никто не мог доложить ему про письмо, потому что содержание знал один только Митя. Если бы это было не так - не смотрел бы с такой любовью, и не льнул бы носом к виску. Митя стал отвратителен себе за того, что он вынужден скрывать от него хоть частичку правды, но против воли он помедлил: Игорь тянется за прикосновениями; он такой невыносимо нежный, каким никто его, быть может, не видел.
Спустя время Жилин играл пальцами в его волосах, собираясь с духом.
- Что стряс-слось, Мить?
Дурак Жилин. Конечно, он всё считал. Никудышный из него конспиратор.
- Я всё спросить хочу. Прости, голубчик, за бестактность, но ты почему из особняка не уйдешь? - выговорил на одном дыхании.
Игорь задумывается. Насовсем уйти - и в помыслах не было. Куда, зачем? Тут вроде дом его, и уклад знакомый, и люди, и требуют от него как от работника не более, чем по способностям.
- Н-на кой б-бес?
Игорь смотрит на Жилина с искренним непониманием. Зрачки - что стекла в копоти. Уездный сыщик старается сузить свою мысль, не перегнув палку с ответом. Жаль только, что он единственный, кто заботился об игоревом чувстве гордости.
- Ну так... тебе, стало быть, нравится? - заходит издалека, надеясь, что не слишком давит. Но замечает, что Игорь почуял подвох - вжал голову в плечи, как ощетинившийся кот. Только против замысла, кажется весь ещё меньше.
- Чего нравится, Мить? Крыша ес-сть, пожрать пер-репадает. Т-ты вон, у меня... у нас... появился. Чего ещё надо?
Жилин грустно улыбнулся в усы.
- Да много чего надо, хороший мой. Тебе в первую очередь. Я как мимо не пройду, слышу то и дело, как Сапогов возбухает. "Такой-сякой, всё портишь, была бы моя воля, да тебя бы здесь не было"... Приятно слушать? Или привык? Привыкать-то зачем было, Горь?..
Жилин старался звучать и мягко, и серьезно. Потом замолчал на мгновение, думая, как бы ещё подступиться.
- Ты ж из Катамарановска сам?
- Ну.
Игоря весь этот разговор вводил в ступор. Он не хотел думать, зачем так долго терпел отношение к своей персоне в особняке. Да даже если и поразмыслить серьезно, особо радужных перспектив с началом новой жизни он не представлял. Без дела и без привези спился бы к чертовой матери от тоски, потому что никого близкого во всей империи у него не было, вот и вся любовь.
- А чего здесь забыл? - не унимался допрашивающий.
- Как иначе-то?.. Отец Сапоговым служил... Дед при них же ещё ходил в крепостных. В К-катамарановс-ске старый барин и купил его.
Игорь за свою правду держался крепко, целой и невредимой пытался Жилину ее втолковать, а то спрашивает ересь всякую. Историю эту он твердо помнил, и прошлое свое безродное - чтил. Жилин на слове "купил" хмурится и ресницы свои длиннющие опускает, будто институточка нежная.
- Давно это было, и ты решительно не при чем. Не те времена давно, Игорь. А ты - вольный.
Слушать Митю легко, приятно, хоть и дико. Вольный-то вольный, но это одно только слово, пусть и красивое. На него нельзя рассчитывать, как на все красивое. Жилин вон тоже пригожий, ласковый; залюбил его и наговорил за время своего пребывания в горах столько медовых слов, сколько он в свой адрес за всю жизнь не слышал. Только сегодня он здесь, постель греет, а завтра - уедет по службе, а потом, глядишь, и забудет. Ради Игоря - хрен останется. Игорь и не требовал, потому что сам бы ради такого досадного недоразумения, каким он являлся, нормальную жизнь всеми любимого сыщика не бросил бы. Чего он хочет тогда, зачем о таком спрашивает?
Жилин выпрямился, прислоняясь спиной к изголовью. Видит, что недоверие в чужих глазах растет. Никак не оттает, голубчик. Как будто не он, а кто другой давеча тело белое целовал.
- У меня в Катамарановске дом. Небогатый, но славный... А в пригороде хозяйство. Терраса с видом на сад, кленовая аллея. Летом акация цветет, весной - сирень.
Жилин надеется, что других уточнений произносить не придется, но Игорь смотрит так же, как и секунду назад, даже еще зашуганнее. Митя всё прекрасно понимает: на кой ему эта вымученная, насильно выращенная сирень и мощеные дорожки. У него здесь лес, лисы, ондатры, вечнозеленая душистая хвоя, необъятный простор, где можно навеки затеряться в зарослях болотной зелени. Но разве можно так всю жизнь, по лесам да по болотам прыгать? Без ласки, без крова?
- Хочу с собой тебя забрать.
Жилин потянулся за поцелуем, но накрыл губами сомкнутые губы. Игорь сидел, не шелохнувшись.
Вот, значит, к чему была вся его сахарная любезность, за которую он Игоря и купил. А Игорь, на всё готовый, и продался с потрохами. Присвоить захотел. Как публичную девку, на содержание взять. А так мягко стелил...
- Это опять на цепь, значит?
Слова - не свои. Вырываются быстрее, чем Игорь включил голову. Но слово - не воробей. Извиняться теперь глупо, а возможно, и не за что.
Голос кажется Мите совсем незнакомым. Жестким, как удар под дых. Жилин почти что шепчет, неверяще, напугано:
- Что ты говоришь такое, Игорёш? Кто ж тебя на цепь сажать будет? Я, что ли?
В голове у Игоря пусто, а сердце рвется куда-то выскочить, но только слова, с таким усилием рождающиеся в обычной жизни, сейчас почему-то хлещут ледяным потоком под диктовку чужеродной стихийной силы.
- Ты не жур-рчи так покорно. Не совр-ратитель я, а ты не безгрешная девица.
- Игорь...
- Кончать с этим надо. Дом говоришь, имеется... Вот и возвращайся туда. А меня в покое оставь, по-хорошему. Не нужны такие одолжения.
Комната в глазах в Мити плывет и теряет строгие очертания, как у близорукого. И лицо Игоря - тоже.
- Зачем ты так? Разве я тебя чем обидел? Или плохого хочу?
Игорь стряхнул с себя чужую руку с каким-то несвойственным ему отвращением.
- Д-думаешь, ежели не из благородных, значит, дурак совсем? Просчитался, ваше высокородие.
Жилин помнил, как в отчаянии, на которое жалко и стыдно смотреть, расточал признания, мольбы и уверения. Ничто из этого не остановило самого важного человека, что решительно встал и с презрением отвернулся.
Последняя попытка оседает в воздухе обессиленно, почти безразлично.
- Я уезжаю завтра с рассветом. Пожалуйста, поедем со мной.
Игорь медлит, но не оборачивается. За ним захлопывается дверь.
***
Жилин предупредил кучера с вечера, чтобы готовил экипаж, и этот короткий диалог, казалось, отнял последние силы. Отказавшись от еды, он вернулся к себе, не перекинулся больше ни с кем и словом. Несколько часов, пока окончательно не стихли окружающие звуки, не раздевшись, он лежал неподвижно. Когда гробовая тишина и темнота накрыла особняк, он спрятал лицо в подушку, что впитала запах земли и хвои, и всю ночь не сомкнул глаз.
Едва горизонт стал светлеть, сыщик не слушающимися руками собрал немногочисленные вещи и вышел в коридор. Было холодно и неуютно, как в обычное зимнее утро. Ему хотелось исчезнуть, никому не попавшись на глаза, не искать оправданий на докучные расспросы о никуда не годном внешнем виде. Он спускался по лестнице, ступая беззвучно. Отель мирно спал. Всем ли спалось сладко и спокойно?
Когда Жилин оглядывал особняк снаружи, накрыло чувство свершившейся фатальной ошибки. Метель снова поднималась, но Митя продолжал стоять.
Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем кучер не позвал его, продрогшего до костей, намекая, что пора бы оправиться. Жилин шел до кареты медленно, чувствуя что колени готовы подкоситься.
Он вошел внутрь, и дыхание перехватило.
- Я оставил надежду еще раз увидеть тебя.
- Прости. Это всё из-за Зимы.
Сказанное похоже на бред нашкодившего ребенка, но то, как искренне Игорь это вымолвил и с какой верой в эти слова посмотрел на Жилина, не оставляло никаких сомнений - это всё из-за зимы.
Лицо Игоря снова потеряло ясные очертания, но на этот раз на душе было легко, как никогда раньше. Осторожно, словно боясь, что сейчас иллюзия рассеется, Митя взял его руку в свою и прижал к сердцу.
- Зима больше никогда не навредит тебе.
Игорь сгреб Жилина в охапку. Карета тронулась.