Джаст со словами не ладит. В голове у него их хранятся тысячи — на самых разных языках и диалектах, обозначающих самые разные вещи с далёких и не очень серверов. Но он понятия не имеет, как их применить.

Вещи меняют свои названия, и Джаст за изменениями не поспевает, не думает он сразу о том, чтобы подстроиться: либо ляпнет что-то на совсем другом языке, либо обзовет старым именем. Мысли от него ускользают, запутываясь словно клубки из проводов, они мешают в себе термины и явления, что никто не должен знать. Эмоции, и так не самые понятные, в слова складываться не хотят — только путают ещё не сильнее, не дают нормально ничего рассказать.

Поэтому на базе из жёлтых кубов он жмется. Имеет ввиду другие вещи, прячет значения в причудливые формы, выворачивает смыслы другими сторонами. Лишь бы трёх простых слов не говорить, лишь бы слабости не показать, лишь бы не потеряться.

А Алфедов улыбается. Аккуратно-вежливо, как дипломаты — выверено по линейке. И был бы это человек — Джаст бы развернулся и ушел, не оглядываясь.

Потому что это наигранно и фальшиво, это неправда. Потому что он уже сотни раз видел эти улыбки, и все они были схожи в своих выражениях.

Но он остаётся.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Джаст. Я тоже.

Есть четыре слова, что в тот момент он слышит на закромах своего разума — куда шурупы раскаленные вкручивают и где звон рождается, перекрывающий поле видения. Слова как пазлы лежат на ладони, и он их рассматривает, будто не знает, какое конкретно предложение из них может собраться.

Есть «Он».

Он — пытающийся понять людей так, как они сами этого не понимают.

Он — никогда не являвшийся человеком, никогда не испытывавший эмоций. Никогда не бывший по настоящему живым.

Он — считающий по секундам чужие реакции и вымеряющий перед зеркалом собственные, копируя чужие лица.

Он — рациональность, стремящаяся к иррациональности. Идеал, пытающийся уподобиться смертным.

Джаст может распинаться об этом долго. Может рассматривать под лупой канальцы-жгуты магии, может рассказывать о строении каркаса, описывать свойства одежды и организма, и даже немного посвятить в тему Здравого Разума. Он может говорить об этом с надломленной нежностью, любовной обреченностью.

Джаст знает, что такое големы.

А ещё Джаст знает, что такое Алфедов.

Алфедов не знает, что чувствует, но знает, что чувствует Джаст — потому что тоже знает, что он такое.

Алфедов может витеевато описывать работу покровителей, может рассказывать легенды о живой нежити и проклятиях, ходящих по близлежащим землям. Алфедов может составить его точный до морщинок под глазами психологический портрет — может провести все ниточки, что покажут его силуэт, его уязвимости и узлы, за которые всегда можно потянуть.

Он может говорить об этом с холодной отстраненностью, словно зачитывает статью из его собственной газеты.

Алфедов тянет за узел.

Есть «никогда».

Никогда — это отчаяние.

Никогда — это невозможность.

Никогда — это недостижимое. Улетающее далеко во времени, существующее только по его глупым, непонятным законам.

У Джаста в несуществующем сердце екает, когда пальцы почти дрожат, а Алфедов совсем-совсем спокоен.

У Алфедова нет эмоций, которые бы он мог выразить. Есть заученная последовательность внешних действий, которые он совершает, когда нужно притворяться человеком, и нет человеческого фактора, что позволил бы ему совершить ошибку. У него есть полный контроль над своим телом, и нет характеристик движений: зажатых, смущенных, уверенных, напуганных, фальшивых.

Ты не можешь сымитировать то, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Слишком это субъективно, слишком сильно зависит от глаз смотрящего.

Джаст остаётся, прокручивая в голове слова, очевидно являющиеся ложью. Слова, в которые он безоговорочно поверил бы, не знай он правды.

Слова, в которые верить хочется, как хочется верить в улыбку и прикрытые веки, но которые разбиваются об незеритовое «никогда».

Узел натягивается, и хочется спросить «зачем ты это сказал?».

Есть «не».

Не — это частица.

Не — это отрицание.

Не — это противоположное значение. Ничего не значащее само по себе, и способное защитить при использовании.

Алфедов в ужасе. Он сам не знает об этом, вряд ли догадывается, что это на самом деле проявляется так, и все же Джаст знает — есть у него одна эмоция, которая преследует его всю жизнь.

Здравый разум звенит так же, как у Джаста затылок. Всего лишь аккуратное наблюдение, которое заставляет его самого хоть немного гордиться своим превосходством в битве секретов. Паранойя, тревога и страх — в обратном порядке, правда. Есть один простой, главенствующий над всем остальным инстинкт: выжить любой ценой.

Узел ввязывают в паутину, оплетающую психологический портрет несуществующего человека. Одно из главных звеньев в прочном щите, способном дать любому сдачи за напуганного хозяина.

Тебе не нужны кулаки, если союзники сами готовы пойти за тебя на рожон.

Джаст вольный, он едва ли когда-то работал в команде и беспокоился за чужие спины, он всегда был сам за себя, бросая всех в очередном побеге.

Так как Алфедов смог сделать с ним это?

Это просто ошибка.

Это не он привязал Джаста к себе, а в первую очередь Джаст привязался сам.

О том, что этим воспользуются думать не хотелось — да и разве это не то, чего он ждал? Разве не то, чего он хотел?

Есть «полюбит».

Полюбит — это мечта, о которой можно думать по ночам.

Полюбит — это что-то нежное, как кончики пальцев на щеках.

Полюбит — это подчеркнуто будущее время. А значит, всего лишь вероятность.

Алфедов не может чувствовать любовь, хотя и может распознать ее в других. Джаст мог лишь смириться с этим — мог вздохнуть и просто притащить новый труп новоиспеченному патологоанатому на базу.

Алфедов просто знает, что достаточно заставить Джаста поверить во взаимность — достаточно просто хотя бы сделать его ближе, и он сломается. Привяжется сильнее и не сможет отцепиться, будет защищать и следить, лишь бы друг не пострадал из-за редко ошибочных суждений.

Джаст знал, что это ложь. Знал, что это лишь желание, на поводу которого он играет, но может ли он что-то с этим сделать?

Вряд ли.

Может, просто представить на одно мгновение, что на самом деле это правда?

Может, просто позволить себе утонуть, забыв об ожидающей его боли?

Может, просто сказать "спасибо", словно это может быть ответом после такой длинной паузы?

В его хотелки играют, и играют хорошо. Кто он такой, чтобы испортить самому себе игру?

И есть «тебя».

Тебя — демона с чёрной кожей и пепельными волосами.

Тебя — начавшее гнить тело.

Тебя — могильщика со своим кладбищем в шкафу.

Тебя — смирившегося.

Джаст сжимает пазлы в ладони, и больше ничего не говорит.

Это просто игра в слова.

И он проиграл.