Салону служебной тачки однозначно кранты. Кровь заливает лицо, медленно капает с кончика носа и вязко струится по шее и груди, впитываясь в майку и оставляя на коже липкие дорожки. Руки тоже в крови — Данте зажимает распоротый бок и старается дышать ровнее. Получается плохо: легкие будто нафаршировали колючей проволокой, из горла рвется хриплый кашель.
Секрет Суккубши, оказывается, не самая ядовитая срань в Лимбо.
Скорость регенерации проседает в десяток раз. Данте припечатывает окровавленную ладонь к стеклу и оседает на асфальт, прислоняясь к колесу. Кэт за рулем испуганно ахает, хлопает водительская дверь. Ледяные девичьи руки дрожат, накрывая его собственные, горящие огнем от боли.
Кэт страшно — за него.
А Данте только ловит взгляд широко распахнутых глаз и молча чуть приподнимает уголок губ, неловко кивая и подмигивая: не дрейфь, и не из такой херни выбирались, знаем. Дай только минуту отдышаться...
Данте приходит в себя на пассажирском сидении. Кэт суетливо роется в бардачке, резко раскрывает аптечку — часть содержимого вываливается наружу. Спешка на пользу не идет, и острыми ножницами вместе с бинтом Кэт случайно режет себе ладонь.
При виде выступивших на бледной коже красных капель что-то внезапно сжимается уже внутри Данте.
Своей крови, торчащих обломков костей и висящих лоскутов кожи он не боится — ему не привыкать. Он с детства ловит телом здоровенные клинки адских отродий и зазубренные стрелы Пафосов, ломает пальцы и ребра, и стесывает колени в мясо, и каждый раз собирается по кускам, как по старым швам. Но видеть даже каплю крови Кэт…
«Это неправильно», с трудом ворочается в голове мысль.
У живого существа кровь должна быть внутри. Это один Данте вечно будто весь наизнанку.
Из Лимбо, с изнанки мира, хорошо видно истинную суть вещей, и Данте, наверное, таким извращенным образом пытается соответствовать, чтоб вписаться хоть куда-нибудь. Выворачиваясь наизнанку, нервными окончаниями цепляясь за все вокруг, думает добраться до собственной сути. Но он — инородное тело в живом организме Лимбо-Сити — уже третий десяток лет не приживается ни по одну сторону реальности.
В самом Данте с удручающей частотой оказываются всякие инородные тела, но спустя столько лет ему уже почти похер, он вывернется наружу кишками, как какая-нибудь глубоководная хрень, прополощет их в заливе и завернется обратно, заживет, затянется без шрамов.
Выворачивать наизнанку душу страшно и больно — старые раны на ней не заживают под коростой, и нервный клубок эмоций и психотравм только прячется подальше за ребра.
Когда-то давно Данте залез между ребер ножом, пропихнул внутрь пальцы, и они утонули в липкой пульсации сплетения сосудов. Больно было — охуеть, да только чего там Данте не видел и не ощущал. Он хотел бы залезть еще глубже в себя, надеясь, что где-то там, в кровавом месиве ли, на темном ли дне колодца памяти отыщет...
Данте не нашел себя в себе, поэтому принялся искать везде, куда мог дотянуться. Десятки чужих лиц, обращенных к нему — кривые зеркала, сотня отражений. Сирота, маргинал, малолетний делинквент, анархист, угроза обществу номер один. Охотник на демонов, спаситель человечества. Данте не нашел себя в себе, но его в нем нашла Кэт. "Ты — Данте. Не больше и не меньше."
С тех пор прошло время, и благодаря Кэт стянулись те раны, которым не помогала регенерация.
Впервые за много лет ему так легко выворачивать наизнанку душу.
Данте подрагивающими пальцами тянется под сиденье и протягивает Кэт пачку завалившихся туда пластырей.
— Держи. Все со мной будет хорошо.
Зрение в жутком расфокусе, и картинка по краям начинает темнеть.
Но Данте улыбается безмятежно.