Финишная кривая

Данте всю жизнь катился на дно. Даже если его дела начинали идти в гору, на горизонте обязательно обнаруживался конец трамплина, предрекающий очередной затяжной прыжок в еще более глубокую яму с дерьмом. А когда казалось, что вот оно, дно — снизу стучали. Короче, такая нерушимая стабильность, о которой офисный планктон может только мечтать.

Хуевый день для похмелья. Хуевый день вообще для чего угодно. Данте заебался проживать сотни и сотни хуевых дней подряд. В железной клешне Охотника он становится единым с металлической обшивкой трейлера и осколками разбитого стекла, части стального каркаса составляют компанию костям Данте внутри кожаного мешка с мясом, а после ломаются с ними в унисон. По ощущениям, все разом. Фигурально, как назло, трещит только башка.

Плавал-то Данте хорошо, но для этого была нужна хоть одна работающая конечность и хоть одно целое легкое — уже слишком дохера для его текущего состояния. Насколько эффективно раздробленные суставы и пробитые легкие регенерируют под водой, он не знал, но был уверен: даже если его тушка каким-то невообразимым образом заживет, сознание в голодающий по кислороду мозг не вернется. А потом станет поздно. И похуй.

Лежа на дне залива, Данте правда пытался найти в ситуации плюсы. Получилось ровно два: глубже было точно некуда, и его кровь очень красиво расцвечивала мутную воду. Периферийное зрение затянуло чернотой, и перед глазами танцевали только красные флюиды среди хоровода пластиковых пакетов, дрейфующих здесь, наверное, с семидесятых… Только ебаный мусор здесь и вечен. А Данте не вечен нихера — он на финишной прямой.

Дно деревянного ящика не двойное — Данте, наконец, докатился.

Но даже с этого дна слышится стук. Впервые, удивительно, не снизу. Стучат по крышке гроба и зовут его по имени.

— Данте!

Он распахивает глаза. Над ним — свод потолка в потрескавшейся лепнине, вокруг — стены без окон. Стук доносится от деревянной двери.

— Данте, просыпайся. Мой босс хочет встретиться.