— Дорогая моя, — шептал он едва слышно, наклоняясь к самому уху своей бездыханной жертвы, — любимая.
Сегодня он претворит в жизнь одно из самых прекрасных своих творений, которое заставит любого проходящего мимо остановиться и восторженно замереть. Они будут самыми прекрасными на свете, бесконечно счастливыми, бесконечно влюблёнными. Она подарит своему мужу двойняшек: чудных мальчика и девочку, что появятся в этом грязном месте сегодня ночью. Женщина будет кричать от боли, мужчина сжимать её вспотевшую ладонь.
Глускин вновь улыбнулся, провёл ладонью по груди трупа, а затем одним резким движением вогнал в неё острый нож, который распорол кожу. У женщины должна быть красивая грудь, судорожно соображал он, чтобы мужчина мог обратить на неё внимание, чтобы женщина смогла вскормить своего будущего ребёнка.
Длинные пальцы пачкались в крови, пока Глускин запускал их под кожу, отнимая её от рёбер, а после подкладывал аккуратно сложенные куски старой грязной ткани.
— Когда я был маленьким, мама часто говорила мне, — протянул Эдди; его голос не был настолько сильным, чтобы брать нужные тональности, но он продолжал: — «Женись, сынок, и поймёшь, насколько счастлив можешь быть».
Когда на трупе образовались два упругих холма в виде женской груди, Глускин свёл края раны и грубыми стежками принялся завершать начатое — чёрная толстая нить прекрасно подходила к мертвенно-бледной коже. С заботой, граничащей с безумием, Эдди вымоченной в воде тряпкой стирал с шелковистой кожи кровь, оставляя на животе разводы.
Сегодня эта девушка станет не только женой, но и матерью двух прекрасных детей. Он бы и сам взял её в жёны, но она не подходила ему: была чересчур холодна и внешне и внутренне, а Глускин желал, чтобы ночью его обнимали тёплые женские руки, чтобы его дама согревала ему постель длинными ночами. Эдди Глускин понимал, что просто не встретил ещё ту единственную, с которой бы разделил вечность, и он готов был ждать её сколько потребуется.
Глаза увлажнились от нестерпимого трупного запаха. Слёзы счастья обжигали бледные щёки Глускина — подумать только! — он помогает двум влюблённым явить на свет новые жизни. От отца — он бросил взгляд на обезглавленный труп, склонившийся над самодельным акушерским креслом, а затем на стоящую на столе голову с закатившимися глазами — и от матери... Глускин сжал окровавленными пальцами рукоять ножа и, приставив к горлу будущей матери, надавил. Кожа, трахея, мышцы податливо разошлись в стороны, а после не без усилий с хрустом поддался позвоночник.
Улыбаясь, Эдди стёр со лба пот и отложил нож. Теперь и женщина подарила будущим детям часть себя. Глускин чувствовал её желание быть матерью, она будто молила его.
— Я искал повсюду, но так и не смог найти ту единственную, — продолжил громко распевать Глускин, аккуратно поднимая тело и перекладывая его на акушерское кресло, — которая была бы похожа на девушку, чей образ стоит перед моими глазами.
Он развёл ноги будущей матери в стороны, зафиксировав их за лодыжки, и вновь взялся за нож — нужно было подготовить её к родам.
Острое лезвие легко срезало половой член и мошонку, которые Глускин отбросил в ведро, оцепленное роем жужжащих мух. Кровь редкими толчками вытекла на акушерское кресло — Эдди прижал к изуродованной промежности грязное полотенце; его бросило в пот.
— Ещё рано, милая, потерпи.
Глускин верил в то, что она будет прекрасной матерью, а её муж — прекрасным отцом. И ему было грустно, что вскоре им четверым придётся покинуть его скромную обитель. От этих мыслей сердце Эдди будто разрывалось на кровавые ошмётки.
— Ты так прекрасна, — произнёс он и вновь принялся напевать мелодию, орудуя ножом.
Лезвие вошло в живот, разрезая кожу, и Глускин запустил руку внутрь, в ещё неостывшие внутренности. На его глазах по-прежнему стояли слёзы: но теперь к трупному запаху добавился запах желчи. Кропотливо Эдди вытаскивал блестящие на свету кишки на акушерское кресло, освобождая место для ребёнка. С хлюпающим звуком ненужные внутренности упали в ведро к мужским половым органам, вынуждая облако мух разлететься в разные стороны.
Возможно, мать разрешит Глускину подержать на руках родившегося сына или дочку. В конце концов он так много сделал для их благополучия и счастья.
А возможно, новоиспечённые родители сделают его крёстным отцом детей, и Эдди сможет отмечать День Благодарения и Рождество в кругу их семьи. Уже будучи со своей возлюбленной, конечно.
Да, это бы было бесспорно красиво.
Глускин поместил первую голову внутрь живота и, сдвинув разрезанные края кожи, принялся торопливыми крупными стежками сшивать след, оставленный ножом, — ему уже не терпелось увидеть результат. Вторую голову Эдди приложил к промежности будущей матери и, запустив иглу в кроваво-красное мясо, быстро сшил их.
Стирая трясущимися грязными пальцами с лица слёзы, Глускин думал, что это, пожалуй, самое прекрасное из увиденного им в жизни. Самое возвышенное.
Отмотав ещё верёвки от мотка, Эдди вложил хрупкую женскую руку в грубые мужские руки её мужа, плотно обмотал их кисти, будто окольцевав, и отошёл от акушерского кресла на два шага.
Ему хотелось петь во весь голос и он протянул:
— Я буду продолжать поиски, до тех пор, пока не отыщу её.
Глускин улыбался.
В шёпоте больницы раздался женский крик, сменившийся первым в жизни громким младенческим плачем.