Глава 1

Феликс вздрагивает в постели, резко просыпаясь и судорожно рыща дрожащей ладонью по поверхность матраса в поисках телефона. Расфокусированными глазами всматривается в экран. Мама.


— Алло? — говорит он, приняв вызов.


— Родной, с рождеством! — весело говорит женщина на той стороне связи.


Нервное пробуждение сходит на нет, и парень не может не улыбнуться.


— И тебя, мам, — ласково отвечает он, потирая глаза.


— А ты чего так хрипишь? Не заболел?


Феликс убирает телефон в сторону и пару раз откашливается, приводя голос в норму.


— Нет, просто встал недавно, не распелся ещё.


— Ты опять поздно лёг, да? — мама звучит немного печально, но тем не менее, понимающе.


Она знает, что Феликс очень упорно учится, поэтому давно перестала ругать его за поздний сон и долгие засиживания.


— Есть такое, — признаётся парень, — но ты не волнуйся, всё нормально.


— Надеюсь на это, — с лёгким вздохом говорит мама, и Феликс знает, что сейчас её брови грустно сошлись на переносице, задравшись немного кверху, но на губах расцвела лёгкая улыбка. — Ладно, солнце, не буду тебя отвлекать. Созвонимся вечером по видеосвязи, хорошо?


— Конечно, буду ждать, — Феликс снова улыбнулся. — Счастливого рождества, мам.


— И тебе, милый. Проведи его хорошо, договорились?


— Да. Люблю тебя.


— И я тебя.


Феликс не убирает телефон от уха, даже когда в трубке раздаётся писк окончания вызова. В комнате очень серо, хотя шторы не задёрнуты. Феликс ненавидит спать в темноте.


Почему-то после такого приятного разговора с мамой слёзы наворачиваются на глаза. Феликс так давно не был дома. После того, как он поступил в Корею и уехал, домой он приезжал всего два раза. За три года.


Рука обессилено падает на пышное одеяло, и Ли смотрит на дисплей. 12.26 утра. Надо вставать, иначе, если он опоздает на встречу с Джисоном, тот снова потребует в качестве компенсации вторую порцию фисташкового чизкейка. Феликсу так-то не жалко, но лучше уж поторопиться.


Когда он выходит из спальни, в гостиной его встречает всё та же серость. Небо такое бледное, унылое, и на землю валит снег крупными хлопьями. Выходить в такую погоду никуда не хочется, но отменять запланированную встречу в самый последний момент тоже не айс. Тем более, Феликс обещал маме провести этот день хорошо, а что может быть лучше, чем встреча с лучшим другом в самый-волшебный-день-в-году?


Пока Феликс чистит зубы, то всматривается в своё отражение. Корни заметно отросли, бросаясь в глаза на фоне платинового блонда. Надо бы подкрасить, да то времени нет, то денег, то желания. Пока и так сойдёт.


Есть не хочется, хотя ел Ли в обед прошлого дня. Поэтому он идёт сразу одеваться. Толку мудрить с нарядом не видит, поэтому натягивает свою любимую мешковатую серую толстовку с NASA и чёрные джинсы, которые либо растянулись, либо это Феликс похудел, потому что выглядят они на нём как бесформенное нечто, но его это устраивает. Пока обувается в прихожей, отмечает себе по приходе подмести тут. Уже неделю отмечает это.


И, разумеется, спустившись на один лестничный пролёт вниз, он забывает, закрыл ли дверь. Логика подсказывает ему, что да, конечно закрыл, как он мог не закрыть, если он помнит, как держал ключи в руке, соответственно, раз ключи были, то и дверь он запер. Но этот момент совершенно вылетел из головы, даже если и был всего несколько секунд назад. Логика говорит, что закрыл Феликс эту несчастную дверь, но внутренняя паранойя зовёт его обратно. Феликс идёт проверять. Закрыто.


Как оказалось, пришёл он раньше Джисона. Он сам немного удивился этому, потому как пришёл за 15 минут до обозначенного времени, а это Джисон обычно из тех, кто приходит раньше всех. Феликс выбирает укромный столик в углу у окна и садится. Кафе пестрит рождественскими украшениями: пышно украшенная ёлка в самом центре с кучей разноцветных коробок под ней, между люстрами натянуты гирлянды и бусы, на одной из них висит фигурка Санты, из колонок играет новогодняя музыка. Очень уютно и атмосферно, особенно если учитывать, что в квартире Феликса из новогоднего только лимитированная коробка Oreo. За три года проживания отдельно от семьи он и забыл что такое атмосфера праздника, потому что не видел смысла украшать квартиру, когда ты там почти не бываешь из-за учёбы. Единственным украшением интерьера в его квартире — это крохотный горшочек пластиковых цветов, подаренный всё тем же Джисоном, на его рабочем столе. Большую часть времени Ли не замечает этот горшок, но когда такое происходит, это не может не радовать глаз.


— Здравствуйте! — радостно говорит женский голос где-то поблизости. Феликс не сразу понимает, что обращаются к нему. — Вы выбрали, что хотите заказать?


— А, эм, да, — отвечает Ликс, хотя меню даже не открывал. — Два фисташковых чизкейка, одно латте с ореховым сиропом и один американо, пожалуйста.


За годы дружбы, которая длится ещё со школы, Феликс наизусть выучил предпочтения Джисона.


После того, как всё записала и озвучила заказ, девушка кивнула и с располагающей улыбкой ушла в сторону кухни.


Феликс смотрит время. 13.49, и хотя у Джисона есть ещё 11 минут, Феликс открывает мессенджер и чисто из вредности пишет ему, как это всегда делал Джи.


Боки🐥🍪

ну и долго тебя ждать?

1.50 pm



j 😴💤

залетаю

1.50 pm


Удивительно, но через 4 секунды после этого сообщения дверь в кафе распахивает, звеня колокольчиком, и в помещение входит Джисон.


Он выглядит как гном Санты, в короткой плюшевой куртке, в шапке и шарфе, из которого торчит один только покрасневший нос. Феликс машет ему рукой, и тот, заметив его, идёт к столику.


— Как дела, бэйби? — с его обычным задором спрашивает Джи, снимая верхнюю одежду и вешая на вешалку около их стола.


— Нормально. У тебя?


Из-за того, что они учились на разных специальностях, они редко виделись, а из-за забитых графиков обоих не могли знать все подробности жизней друг друга. После школы они пошли в один вуз, только Феликс поступил на хореографический, а Хан на музыкальное продюсирование. Но это не мешало им всё так же оставаться лучшими друзьями. Тем более, что Минхо, парень Хана, учился на одном факультете с Ликсом, с которыми они довольно часто виделись, и поэтому знали друг о друге что-то через него.


Феликсу на самом деле не хватало вот таких разговоров с Джисоном. После того, как спустя полтора года совместного проживания в съёмной двушке Джи съехал к Минхо, Феликсу первое время было очень грустно и одиноко. Джисон даже плакал, когда стоял на пороге с сумками в руках, потому что чувствовал вину за то, что «бросает» Феликса одного. А Ли тогда лишь посмеялся над ним, назвав плаксой, и обнимал его, убеждая, что он не никого не бросает, что Феликс вообще не имеет права удерживать его здесь, если сам Джи хочет жить со своим парнем. Хан просто уезжал в другую квартиру, но казалось, будто он уходит из жизни Феликса. И хотя с одной стороны, так оно и оказалось в некотором плане, потому что они больше не могли как раньше смотреть фильмы до часу ночи, не могли вместе, сидя в чьей-то из их комнат, обсирать своих бесячих одногруппников, не могли обсуждать тех, кто им нравится, не могли среди ночи встретить друг друга у холодильника и разделить по паре бутербродов, или столкнуться в темноте по дороге в туалет. Но с другой стороны, это нормально. Это всё равно бы рано или поздно произошло, потому что они взрослеют, потому что время идёт, и однажды бы они всё равно разъехались. Через это проходит каждый человек. Это просто одно из испытаний взросления, и это не должно портить дружбу.


Хотя Феликс и говорил всё это себе и Джисону, когда тот уезжал, он не смог сдержать слёз, когда запер дверь за другом в тот день.


— Как будете Рождество отмечать? — спросил Феликс, когда разговор медленно подошёл к этому.


Джисон вздохнул.


— Никак не хочется, на самом деле, — говорит он. — Ни мне, ни Минхо. Поэтому мы решили просто посмотреть все части Гарри Поттера и заказать еды. А ты что собираешься делать?


А что может он делать? У него нет парня, как у Джисона. Ну, больше нет. И друзей у него не особо много, да и не хочется никаких больших скоплений людей. Феликс ничего делать не собирается. Отмечать ему не с кем, но и не особо хочется. Он пожимает плечами.


— Ничего.


Он видит, как заметно погрустнел взгляд Джисона после этих слов, поэтому, чтобы не портить настроение праздника, спешно добавляет:


— Возможно, схожу прогуляюсь по торговому какому-нибудь, схожу в парк. В общем, придумаю что-нибудь.


Он не собирается ничего придумывать, но этого Джисону знать не обязательно.


— Он тебе не писа-, — спрашивает Хан, но Феликс перебивает его, не дав ему договорить.


— Нет.


Джисон нервно ковыряет вилкой крошки чизкейка, едва покусывая губы.


— Я чувствую себя виноватым, Ликс, — тихо говорит он, не поднимая головы от стола.


— Почему? — спрашивает Феликс. — Не нужно, всё нормально. Ты в этом точно никак не виноват.


— Я вас познакомил, — он наконец смотрит в глаза Феликса.


Феликс молчит. Да, это их знакомство было инициативой Джисона, но в чём его вина, что они не сошлись в желаниях? Правильно, никакой. Это проблема только их двоих.


— Это не делает тебя виноватым, — говорит Ли, отводя взгляд, так и не сумев сказать Джисону это в глаза.


— Ты не напишешь ему?


— А зачем?


Тут и ответить нечего. Джисон всё еще надеется, что они сойдутся, потому что пока они были вместе, то казались самыми счастливыми людьми на свете.


— Я подумаю, — пошёл на уступку Феликс, просто чтобы Джисон успокоил свои тревоги по этому поводу. Хотя думать тут не о чем.


— Ты же знаешь, что всегда можешь рассказать мне всё, что считаешь нужным? — спросил Джисон, глядя куда угодно, кроме Феликса. И Ли это немного забавляло, но ещё и заставляло тепло растекаться глубоко в груди. Хоть Джисону и было неловко от этих нежностей, он находил в себе силы дать другу знать, что он для него значим.


— Конечно, — ответил Феликс.


Он знает об этом. Правда, знает, что может прийти к Джисону в любое время дня и ночи со словами «Джи, это пиздец…», а тот обязательно его выслушает и поможет всем, что будет в его силах. Феликс всё это знает. Но он никогда не расскажет.


— Ладно, — сказал Ли, стараясь сделать голос как можно более оптимистичным, — иди уже смотреть Гарри Поттера со своим парнем.


— Можешь присоединиться, — предложил Хан.


— Фу, — шутливо сморщив нос, ответил Феликс, — ещё на вас смотреть.


Джисон рассмеялся, вставая из-за стола и натягивая куртку. Феликс сделал то же самое, учтиво кивнув официантке, которая тут же подошла убрать за ними.


На улице всё ещё снежит, и снег этот валит ни чуть не слабее, чем утром. Ли вздыхает, поправляя воротник.


— Пока, Ликси, — говорит Джисон, как обычно обнимая его. — Будь в порядке, ладно?


— Я в порядке, — отвечает Феликс, похлопав его по плечу.


Джисон явно не верит ему, однако ничего больше не говорит. Просто отстраняется и запрыгивает в машину у обочины. Феликс чуть наклоняется, заглядывая в окно и машет Минхо, сидящему за рулём, тот улыбается и машет в ответ.


Они уезжают, и Феликс провожает их машину взглядом до тех пор, пока та не скрывается за углом улицы. Он глубоко вдыхает, и морозный воздух обжигает лёгкие. Выдохнув, он наблюдает, как высоко поднимает клуб пара.


Время 15.43, а уже начинает темнеть. Феликс ненавидит зиму за то, как рано темнеет. Идти домой в квартиру не хочется, потому что эти стены уже давят, там нет никакой атмосферы дома, которая была там, пока Джисон жил в соседней комнате. Там только серость и воспоминания, хорошие вперемешку с не очень. Ещё раз вдохнув и выпустив пар, Феликс решает идти уже хоть куда-то, чтобы не стоять на месте среди оживлённой улицы.


В парке крупная ярмарка. Оно и понятно, самая волшебная ночь в году как никак. Здесь много людей, семьями вышедшие на это торжество. Феликс знать не знает, зачем пришёл сюда, ноги просто сами принесли по старой памяти, как какое-то время назад приучились. Правда, с тех пор некоторые детали изменились, какие-то и вовсе исчезли, но привычка осталась. Глупая привычка, от которой избавиться было бы полезнее, чем от курения или выпивки, но Феликс не грешит этим. Серьёзно, лучше бы Феликс курил.


Хотя, кому он врёт. Он знал, куда шёл.


Вокруг бегает, кажется, миллион детей, кто-то из них орёт «мама, я хочу сладкую вату!», кто-то рыдает из-за того, что ему не купили какую-то игрушку или ту же вату. Где-то слышно звук лопающихся от дротиков шариков.


Шумно.


Феликс не пошёл в квартиру, потому что там тихо и удушающе, но сейчас пытается сбежать от этой давящей оживлённости вокруг.


Они часто ходили сюда вместе. И Феликс соврёт, если скажет, что не ходил сюда потом один. Но это лишь по началу, первое время, пока было сложно привыкнуть. Просто вошло в привычку, не более. Потом он избавился от этого.


На самой окраине парка, недалеко от лесопосадки, есть укромные лавочки. Обычно здесь не бывает людей, потому что далеко от центра парка и всё такое, но Феликсу такие условия более чем подходили. Побыть в одиночестве, слушая отдалённое звучание музыки и наблюдая за снегом в свете фонаря оказалось именно тем, что ему сейчас нужно.


Возможно, было не лучшей идей приходить сюда, потому что непрошенные воспоминания лезут в голову. Тем не менее, всё лучше, чем сидеть в осточертевшей квартире. Феликс поднимает голову, пряча руки в карманы и глядя, как снежинки пляшут в свете фонаря и как из его рта вылетает густой пар.


***

два года назад



Феликсу не хотелось идти на эту тусовку. Потому что он не особый любитель громких мест с кучей незнакомых ему людей. Но Джисону удалось его уломать, сославшись на «ну же, Ликси, давай расслабимся после экзаменов». И Ликс согласился, потому что экзаменационная неделя и правда у обоих выдалась очень напряжённой, и он подумал, что они имеют право позволить себе небольшой отдых.


Так они и оказались в клубе, два билета в который Джисону подарил какой-то одногруппник. Вообще здесь было много студентов, кого-то из них Феликс видел в универе, кто-то даже был с его потока. И у Джисона здесь, как оказалось, много знакомых. Так Ли и познакомился с Со Чанбином.


Возможно, прозвучит клишировано и сопливо, но когда Феликс, после долгих танцев немного под градусом (учитывая, что пьёт он вообще крайне редко, ему хватает пары лёгких коктейлей, чтобы сказать ключам от головы «до встречи») наконец приземлился за столик, восстанавливая дыхание и отхлебнув из трубочки очередной прохладный коктейль, он чисто случайно замечает группу парней через плечо Джисона, как обычно сидящего перед Ли. По ним было видно, что они старше, пусть и совсем немного. Просто шла от них какая-то атмосфера, такая, взрослая. И обычно (то есть будучи в трезвом состоянии), Феликс бы ни за что не стал пялиться на кого бы то ни было. Но, какое совпадение, сейчас его сложно причислить к трезвым, поэтому…


Он так и замер с трубочкой во рту, глядя на одного конкретного парня. Тот явно любил спортзал — крупные руки и широкие плечи как нельзя прямо говорили об этом.


Не подумайте, что Феликс какой-то извращенец озабоченный, но из-за алкоголя, гуляющего по его венам, и долгого отсутствия отношений в голову начали лезть мысли определённого характера с этим парнем в главной роли.


— Что там? — спросил Джисон, проследив за взглядом Ли и, обернувшись, нашёл то, на что тот смотрел. — О, так тебе Чанбин-хён понравился.


— Чанбин-хён? — повторил Ликс, будто смакуя его имя на языке. — С-стой, ты что, знаешь его?


Чанбин.


Чанбин.


Да, ему определённо идёт.


— Да, мы на одном факультете учимся. Познакомить вас? — спросил Джи, поворачиваясь обратно на Феликса.


Тот не сразу его услышал, и виной всему громкая музыка, а не то, что всё его внимание завоевал этот самый Чанбин, до мурашек красиво державший стакан виски в воздухе, плавно разбалтывая жидкость с крупным шариком льда. Да, именно так. Только музыка.


— Ликси? — кажется, в третий раз зовёт Джисон, пытаясь привлечь внимание друга, но тот подаёт признаки жизни только когда глаза Чанбина встречаются с его собственными.


Чёрт.


— А, д-да, — сразу же отвечает ему Феликс, спешно перевода глаза со старшего на Джисона. — Что ты говорил?


Джисон смеётся, забавляясь таким поведением друга.


— Вас познакомить? — ещё раз спрашивает он.


По Феликсу мурашки пробегают.


— Ни за что! — почти вскрикивает он. — Я в ужасном состоянии сейчас.


— Та ладно тебе, — говорит Джисон, сдвинув брови к переносице, — ты в клубе, он в клубе, ты выпил, он выпил. Это вполне нормально для клубов.


— Нет, боже, Джи, я-


— Чанбин-хён! — зовёт Джисон, и тот снова смотрит в их сторону.


Ч.ё.р.т.


Старший мило улыбается, заметив Хана, и сказав пару слов своим друзья, ставит стакан и подходит.


— Не хотите к нам? — спрашивает Джисон, поприветстовав его.


Феликс с мольбой в глазах смотрит на друга, но тот упрямо всё никак не поворачивается на него, словно специально. Хотя, возможно, так оно и есть.


— Если мы вам не помешаем, — учтиво говорит Чанбин, переводя взгляд на Феликса, а тот, повторяя за Джисоном, который делает вид, что не видит Феликса, в свою очередь делает вид, что не видит и не слышит парня, образ которого только и вертится в голове.


— Вовсе нет! — говорит Джисон. — Это мой друг, приходите, я вас познакомлю.


Чанбин отходит к столику, где оставил своих друзей, и после недолго разговора все трое идут в их сторону.


— Боже, Джи, что ты делаешь?! — громко шепчет Феликс, чуть перегнувшись через стол.


— Исполняю роль твоего купидона! — так же быстро шепчет ему Джисон, а в следующий миг встаёт и с улыбкой встречает старших.


Феликс тоже встаёт, хотя ему бы очень хотелось притвориться, что его тут нет.


— О, Чан-хён, не заметил тебя, — говорит Джисон, немного наклоняясь перед одним из парней.


Феликс чувствует себя маленькими несчастным котёнком, наблюдая за их милым обменом любезностей, и думает, что он тут явно лишний. Ну, типа, они уже все друг друга знают, у них есть общие темы и интересы, из-за которых, они собственно, и учатся на одном факультете. И тут Феликс, знающий только одного Хана и наверняка не сумеющий поддержать ни одну из тем их разговоров.


— Феликс, — говорит Джисон подходя к нему и кладя руку на его плечо, — это Чан-хён, — он показывает ладонью на названного парня, — думаю, вы найдёте много общего, и вам обязательно есть о чём поговорить, потому что, не поверишь, он тоже из Австралии.


От этого Феликсу почему-то стало немного легче. Знать, что рядом есть человек, история которого хоть чуть-чуть похожа на твою собственную, немного менее тревожно. Тем более это значит, что они уж точно найдут о чём поговорить.


Феликс с улыбкой кланяется ему.


— А это Чанбин-хён, — представляет он того самого, кто поймал ранее взгляд Феликса. Ли всё ещё чувствует неловкость от того, что оказался пойманным, пока пьяно пялился на него, но он, надеясь, что румянец на щеках не такой яркий, чтобы названный Чанбин смог заметить, как и перед Чаном, легонько наклоняет корпус.


— Мы с ними вместе типа свою группу собрали, — неловко хихикнув, говорит Джи, — скоро первый трек выпустим.


Парни подхватывают тему и тоже нервно-неловко смеются, Чан запускает пальцы в кудри на затылке, а Чанбин потирает бицепс, чтоб его.


— А это мой друг Феликс, — говорит Джисон, показывая рукой на, собственной, стоящего рядом Феликса.


— Рад знакомству, Ликс, — Чан приветливо улыбается, сразу давая понять, что он очень настроен положительно.


Феликс улыбается, всё ещё малость смущённо, но то, что ему, вроде как, рады, делает ситуацию лучше, и если он ещё не избавился от чувства «третьего лишнего» в этой компании, то, по крайне мере, близится к этому, потому что Чан выглядит очень дружелюбным.


Когда глаза перемещаются на Чанбина, стоящего рядом с Чаном, Феликс сглатывает.


— Аналогично, — говорит тот, тоже легонько улыбаясь и слегка поджимая губы, — тоже очень рад, Феликс.


Возможно, Феликс просто слишком пьян, но ему нравится своё имя, произнесённое им. А ещё даже Феликс вдруг понимает, что у него ещё никогда не было настолько неловкого знакомства.



***



Может, это прозвучит слишком по-книжному, как в тех самых книгах, где любят романтизацию любви с первого взгляда, но так у них и случилось. Как оказалось, Чанбин старше Феликса всего на два года. Они слишком быстро нашли кучи общих тем, и они буквально понимали друг друга с полуслова. Чанбин почти каждый день встречает Феликса с занятий и провожает его домой, где его ждёт Джисон, которому так и не терпится начать подкалывать Ли. В том же клубе сам Хан познакомился с Минхо, который был в компании Чана и Чанбина и с которым они познакомились сразу после, как Джисон представил Феликса, а судя по тому, как Джи тогда смотрел на него, то и Феликсу было за что его подкалывать, потому что когда Минхо вышел вперёд и просто улыбнулся, Джисон начал заикаться и путаться в словах, выдавая себя с потрохами. В общем, всё шло идеальнее некуда.


И с каждым днём всё становилось только лучше. Они сдружились всей компанией, иногда зависали все вместе. Чанбин часто приглашал Феликса на прогулки, а день, когда они впервые поцеловались в парке, две недели назад на день второго месяца их знакомства, Феликс вряд ли когда-либо сможет забыть.


Хоть уже и наступила весна, погода не торопится меняться в плюсовую сторону: температура всё так же стабильно держится на -12, а снег не думается прекращаться. Во время их очередной вечерней прогулки-недосвидания, всё время которой Феликс так и рвался взять старшего за руку, но каждый раз одёргивал себя, а Чанбин специально не прятал её в карман, надеясь, что младший наконец сделает это, Феликс не переставал улыбаться. Они просто бездумно бродили и говорили обо всём на свете, и в какой-то момент они забрели слишком далеко, в ту часть парка, о которой Феликс раньше даже не знал. Они стояли под фонарём, удивляясь, как они пришли сюда, потому что никто из них этого так и не понял, слишком увлечённые разговорами. После череды шуток по типу «о нет, мы потерялись и теперь умрём в дали от цивилизации» повисла тишина. Не давящая, не неловкая, нет. Они просто успокаивались, издавая последние лёгкие смешки и наблюдая за вылетающими из их ртов клубами пара. Они стояли под этим фонарём, который был единственным островком света в радиусе полукилометра, и в этом свете крупные снежинки казались такими красивыми, что Феликс завис, немного задрав голову и наблюдая за ними. Они так хаотично плясали, и их было так много, что уследить за одной конкретной было просто невозможно. Они ощутимо падали на лицо, и Феликсу бы стряхнуть их, пока не заболел, но эта прохлада лишь на пользу холодила горячую голову.


— Красиво, — сказал Феликс, не опуская головы и натягивая ниже рукава куртки и смаргивая снежинку, упавшую ему прямо на ресницы.


— Согласен, — ответил старший, и Феликс посмотрел на него, замечая, что тот резко поднял голову, как только Ли опустил свою.


— Эй! — смущённо вскрикивает младший, легонько ударяя Чанбина в плечо, на что тот не сдерживает улыбки, — ты даже не смотрел!


— Ещё как смотрел, — заверяет тот, отмахиваясь от кулачков Феликса, — очень красиво.


— Ты поднял голову, только я посмотрел на тебя, — говорит Ли, наигранно обиженно надувая нижнюю губу.


— Потому что, айя! — Чанбин смешно взвизгивает, когда Феликс просовывает ледяные пальцы ему за воротник и касается горячей шеи, — …потому что красивее тебя здесь ничего нет! Господи, хватит!


В их общей суматохе эти слова прозвучали как шутка, однако Феликс покраснел из-за этого. Он фыркнул и убрал руки от старшего, пряча их в карманы, которые нифига не греют.


— У тебя ужасное чувство юмора, хён, — говорит Феликс, хихикая и пиная ногой ком снега.


— Эй! — оскорблённо кричит Чанбин. — Во-первых, ты сам минут десять назад чуть не упал с шутки «хочу, чтоб рука дёргалась», а во-вторых, это не была шутка.


Феликс смущён, кажется, даже больше, чем был в момент их знакомства. Он смотрит на старшего и заламывает пальцы в карманах, вдруг совершенно не зная, что ему сказать.


Чанбин медленно подходит ближе, и Феликс позволяет ему подойти. Он останавливается в нескольких сантиметрах, глядя младшему прямо в глаза, и Феликс вдруг начинает чувствовать, как он под этим взглядом становится очень маленьким. Он нервно сглатывает, а когда Бин аккуратно берёт его за запястья и вынуждает достать руки из карманов, переплетая их пальцы, Феликс не может даже вдохнуть.


— Ты правда очень красивый, — тихо говорит Чанбин, поглаживая своими почему-то очень тёплыми большими пальцами холодные костяшки Ли, — а твои веснушки в миллиарды раз красивее каждой из этих снежинок.


Лицо Феликса вспыхивает как спичка, и ему так хочется спрятать его в ладонях, чтобы Чанбин не видел его бордовых щёк. Но он смотрит в глаза хёна в ответ, мысленно напоминая себе «дыши, дыши, дыши». Он медленно делает глубокий вдох и сглатывает, что не остаётся незамеченным.


Старший аккуратно наклоняется ближе, останавливаясь в дюйме от губ Феликса, и он чувствует его горячее дыхание. Внутри словно волнами разливается волнение и ожидание.


— Можно? — тихо спрашивает Чанбин, и Феликс может только с писком угукнуть, немного наклонив голову набок.


Он замер, когда их губы коснулись друг друга. Чанбин тоже не двигался, не желая спугнуть Ли. Феликс, не отстраняясь, медленно выдохнул, приоткрывая губы и снова касаясь губ старшего. Его маленькие замёрзшие ладошки крепче сжали горячие пальцы хёна, пока губы неуверенно двигались. А когда Чанбин взял его лицо своими тёплыми ладонями, согревая и нежно поглаживая скулы, Феликс не смог не вспискнуть в поцелуй, хватаясь за рукава его куртки.


И им было так всё равно на то, что поцелуи на морозе могут быть не самой лучшей идеей, и что губы потом могут сильно потрескаться и высохнуть, и что не хватит ни одного увлажняющего бальзама, чтобы поправить это, они продолжали трепетно сминать губы друг друга, утопая всё сильнее и сильнее.


***



Чанбин стал именно тем человеком, который даёт Феликсу уверенность в себе, своих силах и своём будущем. Феликс рядом с ним становится счастливее день ото дня, благодаря всё, на чём свет стоит, что он каким-то образом смог заслужить такого человека, как Со Чанбин.


Досиживая пару актёрского мастерства и слушая лекцию о контроле эмоций на сцене, Феликс видит всплывшее не экране блокировки сообщение. «Жду тебя под универом, солнце» — было написано с того самого контакта, каждое сообщение которого заставляло колени Феликса подгибаться. Он не смог сдержать улыбку, пряча её в кулаке и печатая «оки» в ответ.


Кое-как дождавшись конца пары, Феликс самым первым вылетел из аудитории. Он даже не помнит, как чисто на автомате спустился с четвёртого этажа на первый и взял свою куртку из гардероба, потому что единственным, что было в его голове — это скорее встретиться с ним. Феликс слишком соскучился за день, что они не виделись.


Он выбегает из дверей универа и на всех парах несётся к Чанбину, прыгая в его объятия. Тот, улыбаясь, подхватывает худое тело младшего и пару раз прокручивает, топчась на месте. Возможно, на них странно смотрят, возможно, их видят одногруппники Феликса, но им обоих настолько всё равно на всех людей, кто только может быть рядом и что они подумают.


Наконец, ноги Феликса снова касаются земли, но он не спешит отпускать шею старшего, продолжая обнимать его крепко-крепко. И ему хочется запищать от того, как сильные руки обнимают его в ответ за поясницу.


— Я так скучал, — почти шепчет Феликс, касаясь носом обнажённого кусочка кожи шеи.


— И я, солнце, — отвечает так же тихо старший, целуя Ли в висок.


Они стоят так какое-то время, до тех пор, пока ноги не начинают замерзать. Но даже так уходить не хочется, потому что Феликсу очень мало Чанбина, а Чанбину очень мало Феликса, и они каждый раз как утопающие цепляются за каждую минуту, которую могут провести вместе.


— Пошли, замёрз ведь уже, — говорит спустя минуты молчания старший, нехотя отстраняясь.


Феликс не сопротивляется, хотя очень хочется вот так обнимать его и чувствовать любимый запах, но он понимает, что улица перед универом в -17 — не самое лучшее место для этого. Чанбин берёт его за руку, и Феликс не может не улыбнуться, сжимая его пальцы.


От корпуса университета до квартиры Феликса и Джисона идти около трёх километров, и если обычно Ли проходит это расстояние минут за двадцать, то в сопровождении Чанбина это занимает целых сорок минут. Потому что им так не хочется торопиться, потому что из-за рутины они тоскуют друг по другу, потому что времени у них мало. И плевать, что холодно, не важно, что мороз обжигает щёки. Важно, что они вместе.


Пока они идут и Феликс с детским восторгом и непрекращающимся потоком смеха рассказывает, как пожилой преподаватель народных танцев пукнул в абсолютно тихой аудитории, он чувствует череду вибрации телефона в кармане. Утерев слезинку в уголке глаза и стянув зубами перчатку с большого пальца руки, не занятой рукой Чанбина, он достаёт телефон, наконец проверяя, кто там пишет.


j 😴💤

ало

6.12pm


ало

6.12pm


ало

6.12pm


ало

6.12pm


сос

6.12pm


очень срочно

6.12pm


ответ убил

6.13pm


тебя не дождёшься

6.13pm


а если я умираю?

6.13pm


ты готов взять на себя эту ответственность?

6.13pm


каково жить и знать, что не ответил другу?

6.13pm


Боки🐥🍪

Джи… я не отвечал тебе 15… секунд🤦🏼‍♂️

6.13pm


j 😴💤

о ура он жив вуху

6.13pm


Боки🐥🍪

......вздох

так что ты хотел?

6.13pm


j 😴💤

а точно

6.13pm


j 😴💤

я хотел спросить когда ты вернёшься

6.14pm


Боки🐥🍪

боже, из-за этого была вся эта паника? 🙄🙄

6.14pm


j 😴💤

не совсем

короче я хотел сказать что я ухожу и что

сегодня ты ночуешь один

6.14pm


Боки🐥🍪

о нет как же так

тебя украли?

6.14pm


j 😴💤

если предложение минхо переночевать у него

можно считать кражей, то да

6.14pm


Боки🐥🍪

…

6.14pm

j 😴💤

и нет спасать меня не надо

6.15pm


Боки🐥🍪

то есть ты бросил меня…

…одного… ночью…

.....в… тёмной квартире…

чтобы… переспать с минхо?..

6.15pm


j 😴💤

да а что? 😃😃🤙🏼

6.15pm


Боки🐥🍪

.........

ищи себя в прошмандовках азербайджана, вот что 😃😃🤙🏼

6.15pm


j 😴💤

о нет о нет как так

6.15pm


Боки🐥🍪

ладно, удачи тебе там

6.15pm


j 😴💤

спасибо, бро 💚

6.15pm


Боки🐥🍪

попу помыть не забудь

6.15pm


j 😴💤

иди нахуй, бро 💔

6.15pm


Феликс не сдерживает усмешки, пряча телефон обратно в карман и натягивая перчатку на успевший замёрзнуть большой палец.


— Что там? — спрашивает Чанбин.


— Джисон написал, — поясняет Феликс, — сказал не ждать его, и что сегодня я ночую один.


Старший театрально вздыхает, хватаясь за сердце.


— Как он мог тебя бросить?


— Я ему то же самое сказал! — с соответствующими эмоциями говорит Феликс, улыбаясь во все 32.


Так, смеясь, разговаривая обо всём и ни о чём сразу, они постепенно приближаются к жилому комплексу, затем к корпусу, а затем уже и к подъезду, где живут Феликс и Джисон. Не разрывая рук, они стоят перед огромной мгоноэтажкой, оба молчат, потому что прощаться не хочется. Снег продолжает падать.


— Боже, — говорит старший, крепче перехватывая руку Феликса, — так не хочется тебя отпускать.


— Так не отпускай, — отвечает ему Ликс и хихикает, словно это была шутка какая, хотя нет, господи, не было тут никакой шутки и он сказал именно то, что хотел.


Повисает тишина, Чанбин делает глубокий вдох, закрывает глаза и запрокидывает голову. А Феликс держит его руку, даже не думая отпускать, и смотрит на него, думая, какой Со красивый с взлохмаченными чёрными волосами и с россыпью снежинок в них, покрасневшим носом и укутанный в шарф под самый подбородок. Старший шмыгает носом.


— Замёрз ведь, — говорит Феликс, смущённо опуская голову и ковыряя носком ботинка лунку в притоптанном слое снега. — Зайди хоть погреться.


— Да всё нормально, — Чанбин выпускает клуб пара изо рта, поглаживая тыльную сторону ладони Феликса, — беги, пока не простыл.


Он подходит ближе, одной рукой обхватывая затылок Феликса и притягивая его к себе, оставляя поцелуй на его холодном лбу. Он задерживает касание, выдыхая через нос горячий воздух, и играется пальцами с волосами младшего.


Феликс отпускает его руку только для того, что обвить его тело, не давая отстраниться. Возможно, он совершает ошибку, и потом ему за это будет стыдно, но сейчас…


— Я не хочу уходить от тебя, — тихо говорит он, закрывая глаза и прижимаясь к Бину ближе.


— Я тоже не хочу, солнце, — говорит тот, обхватывая ладонями лицо Ли и заглядывая в его глаза.


— Тогда какого чёрта ты ломаешься и не хочешь зайти? — кажется, в голосе младшего слышна обида, и он немного хмурит брови, глядя на Чанбина в ответ.


Тот бегает взглядом по его лицу, заглядывает в глаза, будто ищет ответ, смотрит на губы, сглатывает.


— Не хочу доставлять тебе неудобств, — говорит он, продолжая гладить голову Феликса.


Младший не сдерживает смеха, и он прерывисто смеётся через нос, убирая руки от Чанбина и отходя на пару шагов назад. Он ходит туда сюда, что-то выглядывая на земле, а потом, найдя то, что искал, приседает, берёт в и так ледяные руки холодный снег, который практически сразу сыпется из рук, кое-как лепит шарик.


— Ликси, ты…


Со не договаривает, потому что Феликс швырнул в него этот самый снежок, который по пути разлетелся в пыль.


— Прекращай, — немного угрожающе говорит Чанбин, в защищающейся позе выставив вперёд одну руку, уворачиваясь от атаки Ли. — Если я сейчас тоже начну, то ты окажешься в сугробе вверх тормашками.


Феликс, игнорируя его слова, быстро лепит ещё один и снова кидает в старшего. И снова. И снова.


— Боже, какой ты дурак… — он смеётся почти в голос, продолжая закидывать Чанбина снегом.


— Эй, я старше тебя, вообще-то! — Чанбин хоть и пытается казаться обиженным и оскорблённым, но тоже начинает улыбаться, глядя, как Феликс морщит нос и показывает ему язык.


— Значит, веди себя как взрослый и пошли уже ко мне, пить ссаный чай и греться! — Феликс всё так же улыбается, потому что ошарашенный таким словом в свой адрес Со кажется слишком милым.


Чанбин, кажется, хочет снова возразить, он уже открыл было рот, но замер, глядя в лицо младшего, а сам Феликс уже мысленно просчитывает его возможные возражения и придумывает сотни ответов на них.


— Чёрт, — в итоге сдаваясь, говорит старший, — я готов сделать что угодно, когда ты так улыбаешься.


Феликс улыбается ещё шире, хотя секунду ранее казалось, что это просто невозможно, и легонько хлопает красными от холода ладошками.


— Иди сюда, блин, замёрз же, дурилкин, — Чанбин со смехом берёт его ладони в свои и греет, растирая, пока Феликс едва не скачет на месте.


И почему только его руки всегда такие тёплые?


До квартиры они добрались быстро, лифт оказался свободен, так что долго ждать не пришлось. Так Феликс узнал, Чанбин не любит ездить на лифтах и всегда ходит пешком по лестнице, как бы высоко ему не нужно было подняться, потому что, как рассказал старший, когда он был ещё ребёнком и учился во втором классе, в его жилом доме сорвался лифт с 11 этажа. Внутри были две женщины и ребёнок.


Феликс мысленно хвалит себя за то, что вчера вечером смог уломать Джисона на небольшую уборку.


— У вас уютно, — говорит Чанбин, снимая свою куртку и вешая на крючок в прихожей.


— С-спасибо, — Феликс хочет дать себе подзатыльник за то, что его голос дрогнул.


Чтобы Чанбин не успел увидеть его ощутимо покрасневшие щёки, младший отправил его мыть руки в ванную, а сам побежал на кухню, мыть руки там и ставить чайник.


Оперевшись руками в край столешницы и наблюдая, как в электрическом чайнике медленно закипает вода, подсвечиваемая синим светодиодом, Феликс пытается успокоить бешено бьющееся сердце. Почему он так нервничает?


Потому что Чанбин впервые у него.


Да, он заглядывал один раз, но то было по делу и вообще приходил он тогда к Джисону, когда тот приболел и не смог прийти в универ и отдать какую-то важную флэшку с записанными дорожками для их совместной песни. Чанбин забежал тогда буквально на пару минут, забрать эту самую флэшку и передать какие-то лекарства с продуктами, что было очень мило с его стороны.


Но он ни разу не был именно с Феликсом. Один на один. В одной квартире. И как бы да, прийти сюда было инициативой Феликса, но это не отменяет того факта, что он нервничает и не знает, что им делать. С одной стороны, расклад был такой, что они пьют чай и Чанбин уходит, но с другой стороны, Феликсу очень не хочется чтобы он уходил. Хочется просто проводить вместе время, и не особо важно, чем они при этом будут заниматься: просто молча сидеть, смотреть фильм, играть в уно, лежать в обнимку, просто сидеть рядом — Феликс бы согласился на что угодно, если это «что угодно» значит нахождение Со Чанбина на расстоянии ближе метра.


Феликс хочет просто быть рядом с ним. И у него никто и никогда не вызывал таких чувств, хотя он уже состоял в двух отношениях. И сейчас Феликсу немного страшно, потому что в его голове столько разных желаний, связанных с Чанбином, но он…


Ход мыслей прерывается, когда Ли вздрагивает от ощущения, как на плечо легонько ложится чужая ладонь.


— Ты чего? — обеспокоенно спрашивает старший, поднимая обе руки в обезоруживающем жесте. — Прости, солнце, не хотел тебя пугать.


— Н-нет, всё хорошо, просто задумался.


Феликс нервно оглядывается, замечая, что чайник всё ещё кипятится. Значит, он не долго стоял, пялясь в пустоту и ведя внутреннюю борьбу с самим собой.


— Я. эм. а где. — он суетливо крутится на месте, не зная, за что взяться, — а, да, вот, да.


Он открывает ящик надо раковиной и достаёт две кружки. Зелёную с лягушкой — с одной стороны ободка торчат два глаза, а ручка сделана по форме лапки, — и вторую, точно такую же, но с поросёнком, с ручкой из хвостика и торчащими ушками.


— Т-тебе какую? — неловко спрашивает он, незаметно заламывая пальцы. Чанбин молчит, и Феликсу становится ещё более нервно. Он решается поднять голову на старшего, и видит, что тот улыбается, явно пытаясь сдержать смех. А когда их взгляды встречаются, он прерывисто смеётся через нос. — Чего ты смеёшься? — Феликс пытается звучать немного угрожающе, но в голосе слышны только лёгкая тревога и капелька обиды.


Старший улыбается, потирая шею.


— Прости, — говорит он, пытаясь не засмеяться в голос, — просто это… мило. То, как ты нервничаешь, и кружки милые.


Повисает секундная тишина.


— Мне с поросёнком, кстати.


— Я не нервничаю, — только осознав сказанное, протестует Ли, вытирая вспотевшие ладошки о джинсы на заднице, и в качестве подтверждения своих слов слегка хмурит брови и с вызовом смотрит в глаза старшего. Тот смотрит в ответ, опираясь бедром о кухонную тумбу, скрестив руки на груди и всё так же красиво, чёрт возьми, улыбаясь одним уголком губ, вопросительно приподнимает бровь. — Ладно, да, я нервничаю.


— Не нужно, — голос Со спокоен, и он пытается успокоить младшего, — я не опасен, — он хихикает, — я не сделаю ничего плохого или чего-то, чего тебе бы не хотелось.


— Нет, я не поэтому, — Феликс пытается оправдаться, но язык путается, — типа. я не боюсь, а просто. ну. мне бы хотелось. то есть, не плохое, а. — он руками что-то изображает в воздухе, — блять.


На этих словах он громко выдыхает через нос и вымученно опускает руки, позволяя им упасть и удариться о его бёдра.


Он пытается придумать, что сказать, как объяснить своё волнение перед Со, но ведь не может же он сказать «я волнуюсь просто потому что ты здесь». Или может?


— Ты можешь просто сказать, что я могу и не могу делать, — Чанбин не пытается сокращать расстояние между ними, — я не хочу доставлять тебе дискомфорт, поэтому…


— Я просто хочу целовать тебя, — Феликс закрывает глаза ладонями, краснея ярче самого спелого помидора, — и обнимать. И чтобы ты целовал и обнимал в ответ.


Когда Феликс приглашал сюда старшего, он точно не ожидал, что скажет всё это. Но как говорится, «слово не воробей» и блаблабла, так что сейчас, после сказанного, он просто боится убрать руки, потому что ему страшно увидеть неприязнь в лице Чанбина. Что, если Феликс всё неправильно понял и поторопился с выводами? Да, они уже целовались, да, они ходили на прогулки и свидания, но как такового официального и прямого предложения отношений ему никто не делал, поэтому, может, всё не так, как он думает, и, возможно, он всё слишком торопит, но что он может с собой сделать, если за эти два месяца их общения он настолько сильно привязался к старшему, что не проходит ни дня, чтобы он не думал о нём, не писал ему и не хотел его увидеть?


Ли сглатывает, когда чувствует знакомую ладонь на своём плече и то, как Чанбин легонько гладит вверх-вниз, от плеча к локтю и обратно.


— И из-за этого ты так переживаешь?


Щёлкает кнопка автоматического выключения чайника, а булькатения воды постепенно затихают. Феликс решает, что он не сможет вечно стоять так, словно страус, зарывшийся в песок, поэтому, собрав свои остатки мужества, он убирает руки от лица и снова смотрит в глаза Чанбина.


И не видит там ничего, кроме заботы и нежности.


Он легонько кивает.


Чанбин проводит рукой от его плеча вниз к самой кисти, аккуратно сплетая их пальцы.


— Я могу поцеловать тебя сейчас?


Сейчас.


Это слово эхом отдалось в голове, ударяясь о стенки черепа.


— Д-да, — почти шёпотом ответил Феликс, думая, как бы ещё несколько секунд устоять на ногах.


Старший не торопится. Он отрывает бедро от тумбы и становится прямо перед Ли. Пока большой палец одной руки так знакомо и нежно поглаживает тыльную сторону маленькой ладони, вторая рука невесомо касается щеки. Со с невиданным Феликсу ни у кого ранее трепетом смотрит в его лицо, оглядывая каждую деталь, пальцем обводя скулу, касаясь каждой веснушки. Его взгляд обводит тёмные глаза, полные ожидания и волнения, спускается ниже на вздёрнутый нос, покрытый множеством маленьких тёмных пятнышек, на каждом из которых хочется оставить поцелуй. И, наконец, его глаза опускаются к губам, таким знакомым, но в то же время ещё не изведанным полностью, с такой красивой галочкой на верхней, их чёткому контуру и необычной форме. Он наблюдает, как младший слегка приоткрывает их, дела прерывистый вдох, а потом быстро облизывает.


Феликс закрывает глаза и судорожно выдыхает, когда видит, как Чанбин медленно наклоняется, немного повернув голову. Он останавливается в дюйме от губ младшего, давая тому возможность передумать, оттолкнуть, уйти, как угодно прекратить это. Но Феликс лишь кладёт ладонь на его крепкую грудь, плавно скользя выше, оглаживая сильные мышцы и невесомо касаясь кончиками пальцем голой кожи шеи над воротником свитшота. Касание словно обжигает, но Ли не убирает руку.


Когда старший сокращает этот последний жалкий дюйм, Феликсу кажется, будто земля ушла из-под ног. Они целовались уже не один раз, и для Феликса поцелуи в принципе — не новость, но сейчас он он не может сдержать тихого стона в губы. Они, наконец, целуются нормально, никуда не спеша, не думая о том, что на них кто-то смотрит, не замерзая под подъездом Ли. Они впервые целуются так, что они могут отдаться друг другу полностью, без остатка, что могут позволить своим чувствам быть показанными с подноготной. И от этого голову кружит сильнее, чем во время самого первого поцелуя.


Феликс выпутывает пальцы из пальцев Чанбина и кладёт руку на его бок, несмело поднимаясь выше. Со аккуратно обнимает его за талию, а у Феликса внутри вальс бабочек и сердце вот-вот взорвётся. А когда сильные руки притягивают ближе, прижимая грудь Ли к груди старшего, дышать становится невозможно.


Когда младший приоткрывает рот, чтобы вдохнуть поглубже, Чанбин не теряет этой возможности и снова целует его, всё так же нежно и аккуратно, но немного глубже, обхватывая нижнюю губу своими, немного втягивая, отпуская, отстраняясь и переходя к верхней, и так много-много раз. Феликс руками идёт выше, обнимая старшего за шею, прижимаясь теснее и едва не задыхаясь, когда тот делает то же самое, обеими руками обнимая за поясницу. Движения губ становятся смелее, и одна рука младшего находить путь к волосам Чанбина, вплетаясь в чёрные пряди, а пальцы едва ощутимо сжимаются у корней. Влажные звуки становятся громче, а их касания более жадными, словно их вот-вот кто-то разнимет, кто-то заберёт, и они пытаются взять всё из последних секунд, что им уготованы.


Только у них нет секунд. У них есть, казалось, всё время в этом мире, потому что время близится к ночи, потому что Джисона нет, потому что на улице слишком холодно, чтобы куда-то уходить, потому что Феликс не любит оставаться один по ночам, а ещё потому что руки Чанбина на спине Феликса, его губы на губах Феликса и грудь, прижатая к груди Феликса, выглядят настолько правильно, что кажется, порознь будет совсем не то, и жизнь станет какой-то другой.


Поэтому Феликс даже не думает его отпускать.


Дышать уже сложно, он разъединяет их губы, загнанно дыша и уперевшись взглядом на красные и пухлые губы старшего, и осознание того, что они так выглядят из-за него, осознание, что на них блестит слюна Феликса, заставляет сердце в груди биться в разы сильнее.


Чувствуя, как руки Чанбина скользят вверх-вниз по спине, пока с его губ срывает рваное дыхание, Феликсу не верится, что это правда происходит. Не верится, что он правда стоит в его руках, что они только что целовались неизвестно сколько времени, словно подростки, впервые узнающие, что это вообще такое, или словно звери, изголодавшиеся по близости и потерявшие головы, когда почувствовали тепло около себя.


— Ты правда мой? — шёпот в самые губы срывается раньше, чем Феликс успевает сдержать его, и в любое другое время он бы покраснел, засмущался бы, но сейчас ему так всё равно на это, сейчас он просто решил забить на всё то, что он держит внутри. Впервые Феликс не боится говорить то, что чувствует.


Чанбин одной рукой нежно касается задней стороны шеи младшего, и по нему пробегает табун мурашек. Прислоняется лицом к лицу, утыкаясь губами куда-то около носа, оставляя мелкий поцелуй, пока пальцы расслабляюще ласкают загривок. Ноги у Феликса становятся всё слабее, а пальцы крепче цепляются на одежду на крепких плечах старшего.


— Только твой, — отвечает тот, прошептав в самую кожу и опалив её жарким дыханием.


Чувство реальности всего этого сильнее не становится, и Феликсу всё так же кажется, что это просто сон, слишком хороший, чтобы быть правдой, а наутро скажется лёгким уколом в груди, когда он проснётся один и ему останется только дожидаться Джисона в серой квартире.


— Мой, — шепчет Феликс почти в беспамятстве, утыкаясь лицом в изгиб шеи Чанбина, — мой, — он вдыхает аромат его одеколона, который раньше ловил лишь украдкой и которым всё никак не мог надышаться, — мой.


Это слово ещё долго мельтешит в голове и вертится на языке, и Феликс не может сдержать улыбки. Пряча лицо в его шее, чувствуя его запах и крепкие объятия, младший улыбается, осыпая кожу Чанбина мелкими-мелкими поцелуями. В мыслях только:


«мой, мой, мой, Со Чанбин — мой, только мой»


Про чай все давным-давно забыли, да и чайник, наверное, надо было уже второй раз подогревать. Кружки с лягушкой и поросёнком так и остались стоять не использованные. Никто из них понятия не имеет, сколько времени они стояли так, молча обнимаясь и обмениваясь поцелуями, и в какой момент они перебазировались на диван тоже никто не сможет ответить. Но что Феликс сможет с точностью до мелочей рассказать, так это то, как удобно лежать на груди старшего, как успокаивающе слушать его сердцебиение и в какой безопасности он чувствует себя, когда тот обнимает его. Этот вечер стал тем, что Феликс никогда не забудет, потому что Чанбин целовал его и обнимал в ответ.


Они ещё долго целовались в темноте, так и уснув на диване в гостиной, в объятиях друг друга, и проснулись лишь утром, когда лучи солнца бесцеремонно лезли им в глаза из-за не задёрнутых штор.



***

настоящее



Феликс снова ругает себя за то, что пришёл сюда. Возле этой долбанной лавочки в этом блядском парке всё и началось, и сколько бы раз Феликс здесь не оказывался, он не мог не вспоминать. Но это не значит, что он скучает. Просто воспоминания так плотно привязались к этому месту, что никак не выходят из головы. Кажется, если бы здесь прямо сейчас упал метеорит или кто-то умер, Феликс бы всё равно помнил лишь то, как они здесь впервые

целовались.


Из глубины парка всё ещё слышна музыка, слишком весёлая для настроения Феликса. Единственной подходящей ему мелодией была бы тишина, звенящая, чтобы ни звука. За этим он мог бы пойти в квартиру, а не морозить здесь задницу и не ворошить старые воспоминания. Но всё же он здесь. Противоречиво, не так ли?


Возможно, он ходит сюда, чтобы доказать себе, что для него это ничего не значит. За год он приходил сюда ровно шесть раз, что значит даже не раз в месяц, учитывая, что раньше он без него и день едва выдерживал. Приходить сюда для Феликса — значит доказать себе, что чувств не осталось, доказать, что эти воспоминания для него пустой звук и живы они до сих пор только потому, что прошло недостаточно много времени, и что через ещё годик или два от этих картин в голове не останется и следа. Когда Феликс в разговоре с кем-то их компании слышал «Чанбин», внутри не было ничего, кроме пустоты. Да, Феликс смог довести себя до состояния похуизма на звук его имени и научился не думать о нём, заново научился возвращаться домой после учёбы один, как делал и до знакомства с ним, научился не проверять телефон на наличие сообщений и вдолбил себе в голову не ждать от него звонков. Их всё равно больше не было.


Вышагивая по кругу и формируя следами своих ботинок какие-то незамысловатые узоры, Феликс подумал, что, в принципе, расставание пошло ему на пользу, в каком-то плане. Он начал учиться ещё усерднее в попытке отвлечь голову, которая первое время отказывалась принимать действительность и то и дело тянулась обратно к Чанбину. Ли соврёт, если скажет, что не было сложно, особенно первое время. Но важен ведь результат, верно? А в результате он справился и больше не нуждается ни в ком, и тем более в…


— Фе-… Феликс?


Нет.


Какого, блять, хрена именно сейчас?


Феликс останавливается. Ему показалось. Да, точно, Феликсу просто показалось, потому что это место всё ещё душит воспоминаниями и потому что он слишком много думал.


Только тихо поскрипывающий снег за спиной говорит об обратном.


Это бы всё равно рано или поздно произошло. Это бы всё равно когда-то случилось. Они не могли вечность бегать друг от друга. Надо просто прожить это и отпустить раз и навсегда. Надо просто ещё раз увидеть его и отпустить, словно его никогда и не было в жизни Феликса. Поэтому он жмурится и делает глубокий вдох, отсчитывая до трёх и, открыв глаза, оборачиваясь.


На выдохе их глаза встречаются. У него всегда были такие обычные глаза? Тёмно-карие, почти чёрные, без какого-то там особенного блеска, без вселенных внутри, без звёзд и без галактик. У 90% населения Кореи глаза именно такие. Глаза как глаза.


Он выглядит удивлённым, словно не ожидал здесь кого-то увидеть, а Феликса так тем более. Хотя, возможно, так оно и есть. Феликс и сам не ожидал.


Его брови немного вздёрнуты, а губы приоткрыты, в то время как в лице Феликса нет абсолютно ничего. Он лишь расслабленно моргает, стоя в круге из своих следов под фонарём.


Чанбин усмехается и один уголок его губ вздёргивается вверх, обнажая клык. Феликсу всё равно.


— Не ожидал тебя здесь встретить, — признаётся Чанбин, медленно подходя ближе.


— Аналогично, — если бы голосом можно было наслать холод, то от голоса Феликса вся Корея бы навсегда замёрзла без шанса на оттепель. Он немного гордится собой, потому что в его голосе не было даже намёка на дрожь. Его собственная маленькая победа.


Повисает тишина, в которой каждый их них опускает взгляд себе в ноги. Между ними каких-то два метра, которые как и раньше, всего с год назад, кажутся чем-то непредставимо огромным. Только если раньше они оба с большим рвением рушили это расстояние, сейчас они позволяют ему существовать.


Уйти. Первым желанием Феликса было уйти отсюда и сделать вид, будто этой встречи не было, будто он его не видел и не говорил с ним. Но тогда это было бы просто жалким и трусливым побегом, а Ли не для этого ходил к этому блядскому фонарю, доказывая себе, что научился быть без Со Чанбина.


Пришло время и ему тоже доказать.


Поэтому Феликс остаётся. Только поэтому.


— И часто ты сюда ходишь? — младший решает первым нарушить давящую тишину, потому что молчание вселяет в него неловкость, а она тут вообще не к месту.


Чанбин шумно вздыхает, задирая голову и глядя куда-то вверх.


— Сейчас четвёртый раз, — говорит он, а Феликс отмечает про себя, что его смогли забыть за четыре раза, всего за четыре, в то время как он сам справился за шесть. — А ты?


Соврать? Сказать, что сейчас третий, или вообще первый его приход сюда, чтобы он не думал, что Феликс скучал по нему и что ему не хватало Чанбина рядом, или что ему было трудно справиться с его уходом? Есть ли смысл врать? С одной стороны, если Феликс соврёт и скажет, что приходил сюда реже Чанбина или же не приходил вовсе, то это сможет задеть его, и он сделает ему хоть чуть-чуть больно, даст ему почувствовать хоть каплю того, что он заставил чувствовать Феликса. С другой стороны, Ли понимает, что это мелочь, и что вряд ли Чанбин на эту ложь хоть моргнёт, потому что это слишком мелочно в сравнении с тем, через что прошёл Феликс.


Он решает, что соврать ему — значит приуменьшить силу своих стараний забыть его. Поэтому, ответив ему честно, Феликс делает это для себя и только для себя, чтобы самому себе напомнить, чего ему стоило не думать о крепких объятиях старшего каждую чёртовую секунду, что они не были рядом.


— Шестой, — признаётся Ли, сжимая челюсти.


И снова между ними тишина. Ещё год назад они бы благодарили всё что только можно за редкие минуты тишины и возможность безмятежно целоваться, нежась в руках друг друга. Сейчас же хочется либо сбежать от этого гнетущего затишья, из-за которого так старательно подавляемые мысли в голове звучат как назло лишь громче, либо говорить больше, не важно что, но говорить, только чтобы не слышать звона в ушах и не топить себя внутри.


— Я слышал от Джисона, что вы недавно выпустили новую песню, — говорит Феликс, топча снег носком ботинка. — Он даже скинул мне послушать. Неплохо получилось.


— Спасибо, — отвечает старший, и Феликс слышит улыбку в его голосе.


Собственные губы тоже вдруг тянет растянуть в улыбке, но Ли вовремя себя одёргивает.


— Почему ты один? — интересуется Со.


— А тебя здесь сколько? — Феликс не смог не съязвить, пытаясь избежать надвигающегося разговора. Хотя он и не особо-то пытался сдерживаться.


Чанбин вздыхает.


— Спрошу по-другому, — он так спокойно говорит, хотя явно видит резкость в голосе Феликса. Черта, которую младший так и не смог у него перенять, — почему ты в Рождество один среди холодного парка, а не с друзьями?


«Потому что у меня нет друзей кроме Джисона, который сейчас со своим парнем, а у меня парня больше нет» вертится на языке, и Феликс почти сказал это, только, к счастью, его мозг ещё держит контроль над чувствами, и он удержался. Сказать это всё равно что «я один, потому что ты ушёл, и у меня больше никого не осталось», а Феликс не может позволить себе это сказать.


Потому что ему более чем хорошо без Чанбина, потому что Феликс может быть без него так же, как был без него и до их знакомства.


— Просто захотелось побыть одному, — и он не врёт, потому что он уже привык быть один, хотя когда-то было время, когда он этого боялся.


Пришлось научиться, как бы сильно он этому ни противился по началу.


— Ну. а ты? — спрашивает в ответ чисто из вежливости, хотя ему абсолютно всё равно, что старший делает на этом месте в эту ночь.


— То же самое.


Удивительное совпадение, не правда ли?


— И правда, — усмехнулся старший, пиная снег.


— Я… сказал это вслух? — доходит до Ли осознание.


С пару секунд они оба молчат, а потом одновременно прыскают со смеху. Ситуация такая абсурдная, но почему-то именно от этого и кажется им смешной.


Они стоят на расстоянии двух метров и как ни в чём не бывало смеются с какой-то тупости, учитывая, что ещё пару минут назад Феликс пронизывал ядом каждую ноту своего голоса.


Он спит? Он уснул в этом парке и ему от холода снится какой-то бред?


Это всё и правда выглядит как самый настоящий бред. Они не виделись год, кажется, намеренно избегая все ситуации, при которых они могли бы встретиться. Даже если Чанбин и не избегал, то Феликс — уж более чем. Ему слишком тяжело это далось. Он знал, что ему было бы слишком больно смотреть на него, видеть его глаза и знать, что он не будет смотреть на него в ответ так же, как смотрел раньше. Поэтому Ли решил, что изолировать себя от встреч с ним — самое правильно решение.


А сейчас, спустя год, они как ни в чём не бывало стоят рядом и смеются с какой-то херни. Как ни в чём не бывало, хотя много чего случилось за этот год. Убитый режим сна и употребление снотворного, -11 килограмм из-за упорных тренировок и нарушенное питание, новоприобритённые недоверие людям и замкнутость — лишь немногое из того, что Феликсу пришлось преодолеть и через что он проходит до сих пор. И как должен он сейчас делать вид, будто ничего не было?


Но возможно, именно так и надо делать. Возможно, именно так и решают проблемы взрослые люди: принимают сам факт её наличия, и делают вид, что она для них не так значима, как есть на самом деле. Как говорится, если делать всё на похуй — то жить становится легче. И, возможно, сейчас Феликсу как взрослому человеку стоит принять сам факт наличия проблемы под названием «Со Чанбин», сделать вид, что он ничего для него не значит, и просто на похуй общаться с ним и дальше.


— Самое скучное рождество в моей жизни, — говорит Феликс, не зная зачем. Просто чтобы не молчать.


— Согласен, — отвечает Чанбин.


И что говорит дальше — Феликс знать не знал. Да и обязательно ли?


Он приседает на корточки.


Руки жжёт морозом, когда он достаёт руки из карманов, и колет кончики пальцев, когда он берёт горсть снега. Чанбин наблюдает за ним, начиная подозревать, что тот задумал.


Снег сухой, как и два года назад. Как и тогда, его тяжело лепить, но Феликс настырно продолжает сминать его, делая более менее ровный шарик. Он поднимает ноги, разминая шею.


— Стой, — говорит Чанбин, пятясь назад, и однобокая улыбка тянет уголок его губ.


— Я стою, — заговорщицки отвечает Феликс, заводя руку со снежком назад и целясь в старшего.


— Феликс, нет, — старший выставляет вперёд руки, готовясь защищаться от атаки.


— Чанбин, да.


Феликс кидает в него комок снега, попадая в левое плечо. Старший замирает, стряхивая с куртки остатки снежинок, и угрожающе смотрит на Ли из-под чёлки, однако несдержанная улыбка портит всю напускную злость. Младший снова приседает перед сугробом.


— Ли Феликс, если ты кинешь в меня ещё один снежок, — между слов прорываются нотки смеха, — я намылю тебе лицо снегом.


Тот игнорирует его, продолжая делать то, что делал, вдобавок начав напевать какую-то мелодию себе под нос.


— Фел-


— Прости, что? — перебивает он, делая завершающие сжимания снежка. — Тут столько снега, тебя не слышно.


— Как это связ-


В Со летит новый снежок, который он успешно отбивает ладонью, но из-за удара с рукой тот разлетается на миллион крохотный частей, большая часть из которых попадает старшему в лицо.


Феликс несдержанно смеётся, хлопая в красные от холода ладони.


— Ну всё, — сказал Чанбин, — пипец котёнку, — и с этими словами двинулся в сторону Ли.


Наматывая круги из стороны в сторону, пытаясь избежать напасти старшего, Феликс попутно успевал ещё и лепить новые снежки, закидывая ими соперника. Сколько времени так прошло — чёрт его знает, но весь снег в пределах света фонаря был полностью истоптан ими. И, видимо, прошло достаточно времени, чтобы Феликсу стало жарко от беготни, и чтобы ноги, уставшие после недавней очень долгой тренировки танцев, начали подгибаться.


Поэтому, со счётом 8:0 в пользу Феликса, его белая полоса в этой игре закончилась.


Споткнувшись о свою же ногу, увязшую в сугробе, Ли с высоким и визгливым «А!», падает на задницу, а когда замечает, что Чанбин уже совсем близко, верещит ещё громче, пытаясь подняться.


К своему стыду, он не успел, и старший настиг его, наваливаясь сверху своим телом и не давая убежать.


— Попался, — сказал он, усаживаясь на Феликсе и беря в руки рассыпчатый снег.


— Только не мыль! — взмолился младший, закрывая лицо ладонями.


— Ты первый начал!


— Ну я же безобидно! — Феликс раздвигает два пальца, открывая один глаз и проверяя обстановку. — Подумаешь, снежками закидал! А ты мне собираешься в лицо этот снег, — он с секунду молчит, думая, что бы ещё добавить для большей выразительности, — фу. Он же грязный.


С несколько секунд висит тишина, а потом Чанбин смеётся, запрокинув голову. Его кадык дёргается вместе с порывами смеха, и Ли, решив, что опасность отступила, убирает руки от лица и приподнимается, оперевшись на локти позади себя.


Он осматривает его шею и улыбку так близко, как не видел всего этого целый год. Ну, у него и возможности-то не было. Лёжа на снегу и чувствуя, как в некоторых местах он растаял и промочил одежу, Феликс не спешит спихивать старшего с себя и вставать, а смотрит в его лицо как-то изучающе, словно выискивая в нём что-то новое, хотя знает каждую его деталь наизусть, потому как не так давно смотрел в это же лицо с сердечками в глазах. Сейчас этих сердечек и след простыл, будто их никогда и не было. Чувств не осталось. У Чанбина лицо как лицо, и улыбка самая что ни на есть обычная, а его клыки совсем не что-то особенное, и Феликс понятия не имеет, почему ему так нравилась эта улыбка раньше.


Чанбин опускает голову, замечая взгляд младшего. Надо бы встать, потому что сидеть на Ли слишком компроментирующее, да и колени, на которых Со стоит по бокам от талии Феликса уже промокли из-за впитавшегося снега, и тот ком, которым он собирался мылить ему лицо, уже тает и тоненькими струйками течёт в рукава и морозит и без того замёрзшие пальцы. Оба загнанно дышат из-за их маленькой войны и выдыхают в пространство между ними клубы густого пара. И вид его полуоткрытых губ для Феликса совершенно ничего не значит.


— У меня дома есть пиво, — говорит младший. — Зайдёшь?


Пока они шли в сторону квартиры Феликса, он успел сто миллионов раз пожалеть о своём предложении. Но тогда ему это показалось неплохой идеей, потому что Рождество, как никак, да и они всё равно одни. В смысле, по отдельности одни. Один Чанбин и один Феликс.


Но ещё Ли подумал, что это хороший способ примирения. Не могут же они вечно сторониться друг друга, притворяясь, что между ними ничего и никогда не было. Даже если они уже не вернутся к прошлым отношениям, они могут просто идти дальше. Даже если для них всё кончено как для бойфрендов, они могут принять факт, что они ими были, и идти дальше как просто друзья.


Ну, ещё весомым аргументом послужило то, что они насквозь мокрые из-за их валяний в снегу. Мокрыми были их штаны, куртки, снег даже в ботинки попал, там и растаяв. И рукам было чертовски холодно. И этот аргумент был, пожалуй, основным из всех.


Они идут в тишине, видимо, каждый думая о своём и пытаясь понять, как спустя год порознь они снова находятся плечо к плечу, вышагивая по узкому тротуару. Феликс нервно кусает губы, пока в голове вертятся сотни мыслей относительно правильности своего предложения, а Чанбин в кармане промокшей куртки крутит кольцо на указательном пальце, сомневаясь в правильности своего согласия. Оба сомневаются, но оба продолжают идти.


Уже у самого подъезда Чанбин немного притормаживает, вздыхая.


— Ликс, — зовёт он идущего впереди младшего, — ты уверен?


Тот даже не думал останавливаться, лишь повернул голову набок, отвечая через плечо:


— А ты?


Тут и отвечать нечего, потому что никто из них не уверен.


Ещё раз вздохнув и бросив взгляд на тёмное небо, на котором из-за огней города не видно ни одной звезды, Чанбин пошёл следом.


В квартире Феликса всё точно так же, как и год назад. Оно и не удивительно, потому что год — совсем небольшой срок для перемен. Ну, по крайней мере, перемен в квартире.


Стянув обувь и оставив ту около батареи, Феликс расставил рядом сушилку, вешая на неё куртку. Пока Ли ушёл, Чанбин сделал то же самое.


Выйдя из спальни уже в домашней одежде, Ли всучил старшему его стопку чистых и сухих вещей, в другой руке держа свои мокрые джинсы.


— Держи, — сказал он, сразу же после этого развернувшись к нему спиной и развешивая свои джинсы на сушилке. — Ты оставил.


Чанбин держит в руках свои спортивные штаны и футболку. Те, которые в одну из их совместных ночёвок у Ли он оставил, потому что Феликс сказал «чтобы здесь было что-то твоё на случай незапланированной встречи». Эти слова никогда не казались настолько ироничными, как сейчас, когда Со стоит посреди квартиры, где не был год по его же собственному желанию, но где до сих пор хранят его вещи.


— Спасибо, — тихо сказал Чанбин, направляясь в ванную, чтобы наконец снять с себя ледяные джинсы.


Выходить обратно почему-то было боязно. Он уже давно переоделся, но всё ещё сидит в этой чёртовой уборной, присев на край ванной. Он до последнего пытался оттянуть момент встречи с Феликсом, не учитывая того факта, что он буквально у него в квартире. Чанбин усмехнулся себе под нос, глядя в своё отражение и осознавая всю абсурдность своего поведения. Жалок.


Как бы сильно ему хотелось не выходить, рано или поздно пришлось бы, так что он решил сделать это как можно скорее.


Развесив свою одежду рядом с одеждой Феликса на сушилке, Чанбина заходит на кухню. Феликс ставит на стол упаковку пива из четырёх банок. Старший садится на место, на котором обычно сидел. Феликс усаживается напротив, но с тихим «о» снова встаёт. Со наблюдает, как тот, встав на цыпочки, из-за чего кончики его пальцев выглядывают из широких штанин его домашних брюк, достаёт с верхней полки упаковку печенья. Oreo.


Чанбин не сдерживает смешка.


— Чего? — недоверчиво хмурится Ли, наконец, снова усаживаясь на своё место и поднимая одну ногу на стул, сгибая её в колене.


— Пиво с печеньем, — старший открывает свою банку, продолжая тихо хихикать себе под нос, не скрывая улыбки, — ты совсем не изменился.


— А сам-то, — звучит оскорблённо, но Феликс старается не показывать этого, открывая упаковку. — Тебе напомнить про твоё мороженное из огурцов?


— Эй! — если кто-то и был действительно оскорблён в этом разговоре, так это Чанбин. — Вообще-то, оно очень освежает.


— Ага, — только и говорит Ли, закидывая в рот печенье.


— И полезно, вообще-то, — дополняет старший, пытаясь отстоять это чёртовое замороженное пюре из огурцов, от которого Феликс в своё время чуть не облевался.


— Да-да, — младший намеренно отвечает так сарказтически-снисходительно.


— Дя-дя, блять, — передразнивает его Чанбин, от чего Ли чуть не давится пивом, усмехнувшись.


Так, слово за слово, они говорят чёрт пойми о чём. Рассказывают, что пропустили в жизнях друг друга за год порознь. Феликс рассказал, как участвовал в конкурсе по уличным танцам, соревнуясь с представителями других университетах, и занял второе место, от чего, конечно, было немного обидно, но хотя бы в тройку вошёл. Чанбин сказал, что он всё равно молодец, сделав вид, будто впервые это слышит. Сам он рассказал, как после выпуска их с Джисоном и Чаном первой песни они записали ещё и мини-альбом, после которого Со предлагали коллабы довольно известные в некоторых кругах творческие личности. Феликс издал восхищённое «вау», будто не знал этого.


Первые банки пива подходят к своему победному концу, а оставшиеся две выходят на замену. Феликс уже чувствует лёгкую пустоту в голове, которая, как он знает, не продержится долго, и он думает, что продлить это чувство покоя и беззаботности, которые он уже успел позабыть, будет хорошей идеей. Поэтому он делает ещё один глоток, недолго удерживая жидкость во рту и чувствуя, как пузырьки шипят и лопаются, а потом щекочут горло, опускаясь вниз новой расслабляющей волной.


Так странно сейчас быть здесь и с ним. Словно ничего и не было. Словно они всё те же, и словно они всё ещё принадлежат друг другу. Странно, но Феликсу, наверное, нравится это. Наверное.


Когда пиво было выпито, все возможные и невозможные темы обсуждены, повисла тишина, в которой они бессмысленно смотрели друг на друга, замолчав на полуслове. «Как в сопливых дорамах» — подумал Феликс, посмеявшись потоками воздуха через нос, опуская взгляд и вертя пустую банку в руке.


— Ты, кажется, перебрал, — сказал Чанбин, тоже посмеявшись абсурдности ситуации.


— С двух банок? — удивлённо возразил Ли. — Да ты прикалываешься. Я когда с тобой знакомился выпил раза в четыре больше, и ещё каким-то образом соображал.


Со смущённо посмеялся, запуская руку в волосы и лохматя их.


— И почему из всех, кто там был, ты заметил именно меня?


И что тут отвечать? Феликс понятия не имеет. Сказать что-то в духе «ты приковал мой взгляд и я понял, что пропал», как в самых дебильных подкатах, выдав за шутку, хотя шутки тут никакой нет? Звучит хреново, потому что пусть в виде шутки, сказать это — значит выдать себя. Мутные мысли Феликса метались от «скажи правду» к «скажи так, чтобы задеть его, чтобы ему стало больно», но он не мог решить, чего из этого ему бы хотелось или не хотелось больше всего.


— Просто попался на глаза, — он выбирает полуправду, пусть и звучит она немного обидно.


Чанбин молчит, глядя куда-то в ноги, и Феликс уже начинает думать, что это и правда было слишком, что надо бы извиниться, и что как бы больно ему не было из-за их прошлого, на то оно и прошлое, что прошло, а прямо сейчас он должен перестать вести себя как маленький обиженный ублюдок и…


— Я тоже тебя тогда видел, — прерывает молчание старший, глядя всё так же вниз. — Получается, мы оба просто попались друг другу на глаза.


Теперь черёд младшего замолчать, не зная, что ответить. Эту небольшую перепалку можно завершить со счётом 1:1, потому что, кажется, у каждого из них остался неприятный осадок от этих слов. И Феликс первый начал, он и не ожидал другого эффекта от своих слов, но… всё равно, задевает.


Когда пауза затянулась, казалось, слишком сильно, Чанбин, тихо прокашлявшись, встал и пошёл к своей куртке, висевшей на сушилке около двух часов и всё такой же мокрой. Феликс напрягся, думая, что сболтнул слишком много, что обидел настолько, что тот решил уйти.


— Перекурю, — сказал Чанбин, доставая пачку сигарет и зажигалку из внутреннего нагрудного кармана, каким-то образом уцелевшем от снега.


Феликс лишь тихо угукнул, почему-то расслабляясь и провожая его взглядом. Когда дверь в лоджию закрылась за ним с обратной стороны, и Феликс остался на кухне один, он подумал, что его проверка самого себя идёт вполне неплохо: его не тянет к Со так, как тянуло раньше, и он запросто может пересидеть здесь несчастные десять минут, пока тот курит через стенку. Хотя лёгкое чувство вины и снова закравшейся где-то внутри пустоты после их разговора всё же осталось.


Феликс запросто может это сделать, ему даже не нужно прикладывать каких-либо усилий, заставляя себя сидеть на месте. Потому что Чанбин для него сейчас — не более чем просто имя и не более чем просто обычный человек, которых в жизни Ли огромное множество. Просидеть десять минут без этого обычного человека для Феликса — проще, чем прочитать скороговорку на английском, носителем которого он является.


Только Феликс не хочет.


Потому что он достаточно выпил, чтобы не хотеть оставаться одному. Потому что из-за выпившего его гложет вина и хочется извиниться, а ещё потому что Феликс устал находиться в этой квартире один, и как бы он не обижался на старшего, он рад, что тот сейчас здесь. Ведь сегодня Рождество. Их перв-


Чёрт.


Сжав двумя пальцами переносицу и вздохнув, Феликс встаёт.


Чанбин стоит спиной к двери, оперевшись локтями на край открытого окна, и выдыхает изо рта поток дыма. Феликс зависает в пороге, почему-то засмотревшись. Из-за открытого окна и высоты в девять этажей здесь довольно холодно, и голые руки мгновенно покрываются мурашками. Феликс закрывает дверь, на что Чанбин оборачивает, стряхивая вниз пепел с сигатеры.


Он молча смотрит на Ли через плечо, пока тот подходит ближе и опирается спиной на стену, глядя в ответ.


— Ч-что? — неловко спросил он, почему-то смущённый взглядом старшего.


— Ничего, — невозмутимо отвечает тот, затягиваясь новой порцией едкого дыма.


Они стоят в тишине, пока Чанбин медленно и расслабленно курит, а Феликс отчего-то нервно заламывает пальцы.


— Я... — начинает он спустя две минуты молчания, — я пришёл просто потому что мне скучно сидеть там одному, а не потому что я решил составить тебе компанию.


Чанбин с улыбкой и лёгким смешком выдыхает, и дым вырывается резкими потоками. Он указательным пальцем стряхивает пепел, и Феликс почему-то, как и всегда раньше, смотрит на это и его напрягающиеся сухожилия.


— Разве это не одно и то же, Ликси? — спрашивает он, поворачивая голову на младшего.


— Не- — внутри что-то паршиво дрогнуло, — не называй меня так.


— Тогда как ты хочешь, чтобы я тебя называл?


Феликс не скажет ему, какое прозвище хочет слышать от него, потому что они больше не в тех отношениях, когда это было допустимо и когда это не делало бы ему так больно.


— Феликс, — отвечает он, — называй меня Феликс.


Чанбин снова улыбается.


— Как скажешь, Феликс.


Из его уст звучит странно, потому что Ли не привык слышать это от него. Потому что Чанбин всегда называл его так, как не называл больше никто, а сейчас он ничем не отличается от других. Но Феликс сам этого попросил, так что нет смысла удивляться. Потому что Чанбин для него теперь просто Чанбин, ничем не отличающийся от других.


— Т-ты куришь всё те же, — зачем-то тихо отмечает Ли, уловив запах табака и ментола, который раньше любил, и от которого сейчас чувствует лишь отдалённое чувство ностальгии.


— Мало что изменилось, — на выдохе говорит старший, вертя почти дотлевшую палочку в пальцах.


— А ты? — язык Ли сейчас почему-то работает быстрее его головы. Виной тому, считает он, либо выпитый алкоголь, либо долгое одиночество, в которое он сам себя и загнал.


Чанбин молчит, смотрит на него, и в полутьме лоджии, которую освещает лишь слабый свет с улицы и немного с кухни, задёрнутой шторой, на его лицо падают тени, от которых его глаза становятся почти незаметными. Феликс отрывается от стены, подходя немного ближе и кладя ладонь на выпирающий узкий подоконник.


— И я, — Со глубоко затягивается, немного хмуря брови, и выпускает дым.


Ответ очень неоднозначный, думает младший. Возможно, именно на это и рассчитывал Со. Потому что ответ хоть и неточен, кажется более чем очевидным. «И я нет» или «и я да» — хрен поймёшь, но Феликс склоняется к первому. Потому что он курит всё те же сигареты, потому что духи у него всё те же, потому что в его брови всё то же украшение с острыми конусами, а ещё потому что на его большом пальце левой руки всё ещё то самое кольцо, которое ему дарил Феликс. Из нового разве что пара мелких татуировок на руках.


По коже Феликса снова пробегает волна мурашек, потому что стоять ближе к окну холоднее, а ещё потому что Феликс не понимает, что творится в его голове. Это точно всё из-за пива, не иначе.


— Прости за то, что сказал, — смущённо говорит он, не смотря в его сторону.


Чанбин просто обычный человек. Чанбин для Феликса просто знакомый, больше даже не друг. Он просто знакомый, с которым они по воле случая вместе отмечают это скудное Рождество.


— Всё нормально, — он легонько улыбается, совсем чуть-чуть, самыми уголками, так понимающе ласково. — Ты меня не обидел.


Чанбин просто обычный человек. Почему тогда, чёрт возьми, Феликс с перебоями в груди тянется к его ладони, наблюдая, как его губы обхватывают фильтр сигареты?


«Это просто часть проверки» — думает Феликс, всовывая дрожащие пальцы в его. — «Мне просто нужно убедиться»


Когда Чанбин поворачивается к Ли, без замедления сплетая их пальцы, младший замирает, прислушиваясь к своим ощущениям. Рука как рука. Его ладонь, как и всегда была раньше, тёплая. Феликс медленно проводит подушечкой большого пальца по костяшкам. Такие же, как и были всегда, немного шершавые. Обычно Феликс мазал их ему кремом. Ли смотрит вниз, на их сцепленные руки, и чувство в груди от этого какое-то странное. Вроде как он отвык от этого, потому что научился быть без него и привык не держать его руку, но с другой стороны это какая-то чисто мышечная память, чисто подсознательная привычка. Держать Со Чанбина за руку — всё равно, что сесть на велосипед после того, как годами этого не делал, а когда уже едешь, всегда вспоминаешь где и когда ты падал, раздирая колени и ладони о неровный асфальт.


— Феликс, — слышит Ли своё имя, — посмотри на меня.


«Сложно», — думает он, — «эта часть проверки самая сложная».


Но ведь если он этого не сделает, то не проверит, ведь так? Если он не посмотрит в его глаза, то ничего не докажет. Ни ему, ни себе.


Поднимая голову и ловя взгляд старшего, Феликс задерживает дыхание, чтобы яснее чувствовать себя. В полутьме лоджии и из-за тени спадающей чёлки он едва видит его глаза. Но зрение привыкает, и спустя несколько секунд молчания он замечает его миндалевидный разрез, сверкающие блики от света с улицы.


Это не было запланированной частью проверки. Ли скорее импровизировал, достраиваясь под обстоятельства и продолжая проверять себя на прочность, когда наклонился и коснулся его губ, наконец выдыхая углекислый газ, уже начавший жечь лёгкие. Они оба замирают, ожидая друг от друга дальнейших действий. И когда они одновременно поднимают глаза, встречаясь взглядами, Феликс едва не задыхается.


«Это из-за пива» — думает он.


Оно и правда, потому что лёгкая горечь хмеля ощущается не только на собственном языке, но и на кромке губ старшего. Касание будто обжигает, но отстраниться — значит сдаться, а Феликс не хочет этого.


Старший осторожно отвечает, чмокнув в ответ почти невесомо. Феликс краем глаза замечает, как сигарета из пальцев его другой руки падает вниз из окна.


Когда вторая рука Ли по старой памяти находит своё место на груди старшего, а губы вновь прижимаются к губам напротив, он прерывисто выдыхает.


«Это из-за привкуса его сигарет» — мелькнуло в голове, когда движения их губ стали напористее, а влажный язык коснулся верхней, побуждая младшего задушено выдохнуть, приоткрывая рот.


И это тоже правда, потому что вкус ментола, хоть и был уже чем-то отдалённо забытым, всё ещё оставался знакомым настолько сильно, что от него становилось трудно дышать. Феликс ненавидит сигареты, но ему нравится вкус ментоловых сигарет Чанбина.


Он не смог не вздрогнуть, когда такая знакомая ладонь легла на талию и аккуратно притянула ближе.


Ничего. Феликс ничего не чувствует. Феликс никогда и ни с кем не целовался без хоть каких-либо чувств, но сейчас он не чувствует ни-че-го.


Старший аккуратно выпутывает свои пальцы из руки Ли и накрывает его щёку, выбитым на подкорке движением поглаживая острую скулу. Младший льнёт к его ладони, словно маленький котёнок, про которого забыл его никудышный хозяин. В глазах от этого появляется знакомое, не предвещающее ничего хорошего жжение, а брови заламываются от укола в груди.


Нет.


Он не будет плакать.


Феликс не будет плакать.


Вот сейчас он запросто отстранится от его губ, посмотрит в его самые обычные глаза, стряхнёт с себя его обычные руки и скажет Чанбину, что он ему больше не нужен. Но вместо этого руки ползут вверх по его груди, одной обнимая за шею и притягивая ближе, а другая вплетается в волосы за ухом.


Феликс научился. Он потратил год на это. Целый год он постепенно приучал себя быть без него, и всё происходящее сейчас — не более чем способ убедиться в своём успехе.


Феликс может быть без него.


Феликс может быть без Со Чанбина.


Целуя его последний раз, младший отстраняется, облизывая губы. Он оглядывает его лицо в слабом свете фонарей и окон квартир напротив, словно в первый раз изучает его пухлые губы, приоткрытые и влажные от собственной же слюны. Скользит взглядом выше, по его идеальной спинке носа, так хорошо подчёркнутую игрой света, и немного опущенному скруглённому кончику. И наконец достигает его глаз.


Собственные застилаются слезами, потому что видеть его глаза так близко спустя столько времени — больно и хорошо одновременно. До Феликса немного запоздало доходит осознание, что года и правда слишком мало, чтобы что-то изменилось. Он поздно понимает, что нихрена не научился, и от этого в груди становится нестерпимо больно.


Сколько бы он себе не внушал, сколько бы не врал себе и ему, он не смог.


Года слишком мало, чтобы он отвык от Чанбина.


И сейчас, держать его за шею и ощущать его густые волосы в пальцах, чувствовать жар под его ладонями, там, где одна лежит на пояснице Феликса, а другая держит лицо, словно этого не было сто миллионов лет, хотя прошёл всего один год, слишком больно.


Феликсу страшно представить, что будет дальше и как он будет справлять с этим дальше. Чувство жалости к самому себе и отвращение от своей слабости душит изнутри, сжимая лёгкие и не давая возможность нормально дышать. Слёзы продолжают наступать, застилая обзор и делая всё мутным, но младший продолжает смотреть в его глаза, которые одновременно топят и держат на плаву.


— Я скучаю, — ему стыдно, что он не сдерживает всхлипа после этого, и слёзы позорно катятся по лицу. Но он уже достаточно опозорился и перед ним, и в первую очередь перед собой, так что это уже не играет никакой роли.


Он уже понял, что не прошёл свою же проверку.


Феликс ненавидит себя за это.


Чанбин, не разрывая их зрительного контакта, шепчет «ну же» и смахивает слёзы с его щеки, и от этого Феликсу становится ещё хуже, отчего солёные капли лишь льются новым потоком.


— Тише, — повторяет он, поглаживая спину младшего и продолжая вытирая его слёзы, — ну же, родной…


Больно.


Феликсу никогда, кажется, не было настолько больно. Быть в его объятиях и не принадлежать ему — худшее, что только может быть.


— Я скучаю, хён, — повторяет он почти шёпотом, сжимая пальцы на его футболке. — Я так скучаю, я…


Он повторяет словно в беспамятстве, и с каждым словом его лицо становится всё более мокрым, а костяшки белее.


— Феликс, — это обращение режет слух, потому что он никогда его так не называл, пока младший сам не попросил, — всё хорошо, слышишь?


Чанбин всегда умел обнимать. Из всех людей, кого Феликс когда-либо знал, у старшего были самые тёплые объятия, самые крепкие и самые нежные. Феликс всегда чувствовал себя в безопасности в его объятиях.


И сейчас, когда Со прижимает хрупкое тело вплотную к себе, одной рукой за поясницу и второй за голову, ласково поглаживая затылок, Феликс чувствует себя в безопасности, несмотря на то, как бы больно ему от этого ни было.


— Я скучаю по нам, — говорит старший, прижимая лицо Феликса к своему, упираясь своей щекой в его, мокрую от слёз. — Я тоже скучаю, родной.


Феликса разрывает изнутри, и от этих слов ему хочется улыбаться и плакать ещё сильнее. Не особо важно, почему Со это сказал: под влиянием ситуации или потому что это правда то, что он на самом деле чувствует. Важно то, что Феликс для него не пустой звук.


— Поцелуй меня, — Ли нехотя отстраняется от его лица, касаясь шеи пальцами, — пожалуйста, хён…


Выпитый алкоголь тут совершенно не при чём, потому что от него давно уже и следа не осталось.


И Чанбин целует. Как всегда целовал, нежно, но глубоко, крепко держа за голову. И Феликсу больше ничего не надо.


— Будь моим, — в поцелуй говорит Феликс, хватаясь за плечи старшего, — хён, пожалуйста.


— Я всегда твой, — отвечает Бин в самые губы, поглаживая кожу на затылке Ли.


Феликсу хочется возразить, что это ложь, но его губами завладевают раньше, чем он успевает. И он не может не ответить, пытаясь подстраиваться под темп старшего.


Пальцы путаются в волосах, руки касаются везде, где могут: шеи, плеч, спины, груди, лица. И в лоджии уже вовсе не так холодно, хотя окно всё ещё открыто.


Они по памяти идут в спальню, так и не оторвавшись друг от друга, кое-как обходя все углы стен и мебели. Феликс первый опускается губами ниже, влажно мазнув по подбородку и накрывая открытым ртом участок под челюстью.


— Чёрт, Ликси… — на выдохе ругается Чанбин, и Феликс улыбается в его кожу: он слишком хорошо знает старшего, поэтому знал, куда надо целовать.


Из-за немного кружащейся головы Ли не сразу замечает, как его аккуратно опускают спиной на кровать, но всё встаёт на свои места, когда Чанбин нависает сверху, оперевшись коленом на кровать между слегка раздвинутыми ногами Ли и опустившись на локоть около его головы.


Они снова так близко, спустя такой долгий год они снова касаются друг друга так, словно этого года и не было в их жизни, словно они не познали горечи осознания, что они больше не принадлежат друг другу, и не познали холода нахождения не в руках друг друга. Феликс предплечьями обнимает шею старшего и тянет того к себе, заставляя опуститься на локти и вынуждая их губы снова коснуться. Феликс целует жадно, потому что ему очень этого не хватало, и как бы он не убеждал себя в том, что Со Чанбин для него никто иной, как просто обычный знакомый, каких в жизни Ли огромнейшее множество, он знал, всегда и с самого начала, что этот самообман не увенчается успехом.


В груди что-то сильно ноет и тянет от осознания своей беспомощности и понимания, что Феликс вряд ли когда-либо сможет научиться быть без Со Чанбина, даже если для самого старшего это сущие пустяки.


За год Феликс привык чувствовать боль и вроде как научился справляться с ней, поэтому сейчас, чувствуя новый прилив желания разрыдаться в его руках, Феликс думает, что не справился и с этим.


Не смог поверить своей собственной лжи, не смог доказать это Чанбину. Потому что Чанбин не просто «кто-то» ничего не значащий. Он кто-то, кого Феликсу хотелось бы вечность целовать и поцелуи кого хотелось бы чувствовать на себе.


Феликс слабак, он признаёт это, хмуря брови в попытке сдержать слёзы от разочарования в самом себе, и целует напористее, сталкиваясь языком с языком старшего.


Чанбин разрывает их поцелуй, тяжело дыша и глядя Ли прямо в глаза, немного застланные пеленой слёз. Кончиками пальцев Со очерчивает контур приоткрытых красных губ, заново изучает линию острой челюсти, скул, проводит по немного вогнутой спинке носа, наблюдая, как при этом дрожат и немного намокают ресницы Феликса. Младший глубоко вдыхает, закрывая глаза и пытаясь сдержаться, потому что он не хочет больше плакать, но он просто не может, потому что нежные губы Чанбина на его закрытых веках выше его сил. Лицо Ли искажается болью, и он прерывисто всхлипывает, тихо шмыгнув носом, крепче обнимая плечи старшего и не давая тому отстраниться ни на милиметр.


— Самый прекрасный, — шепчет Чанбин, продолжая покрывать лицо младшего поцелуями-бабочками, — самый драгоценный, — он мажет губами по виску, спускаясь всё ниже, — самый замечательный, — целует в угол челюсти, на что Феликс покорно наклоняет голову в противоположную сторону, — самый нежный, — легонько прикусывает мочку уха, получая в ответ тихий писк от младшего, — самый ласковый, — целует чувствительный участок кожи за ухом и обводит языком раковину, на что Ли сдержанно стонет и от лёгкой шекотки рефлекторно пытается прижать ухо к плечу, зарываясь пальцами в волосы на затылке Чанбина и немного сжимает их у корней.


— Прошу, не останавливайся, — Феликсу немного стыдно от того, что Со так быстро довёл его до такого состояния, когда он начинает умолять, но он решает, что раз позориться, так до конца, поэтому повторяет: — Пожалуйста, только не прекращай.


И Феликс знает, что Чанбин ответит.


— Всё, что ты скажешь, родной, — отвечает Чанбин, выцеловывая его шею и выпирающий кадык.


Феликс для него всегда был в приоритете, и даже сейчас. От этого в груди младшего становится немного спокойнее, потому что знать, что Чанбин до сих пор так трепетен в отношении его, заставляет полумёртвых бабочек внутри постепенно оживать. А тихое «родной» оседает на коже до болезненного нежно.


Младший сжимает ноги, сдавливая между ними торс Со, и сильнее путает пальцы в его волосах, превращая их в настоящий беспорядок и прижимая его голову плотнее к своему телу. Чанбин как и раньше самозабвенно целует ключицы над широким воротником немного растянутой домашней футболки, выученным движением запускает руки под ткань, касаясь худых боков и пробегаясь пальцами по рёбрам. Феликс выдыхает, немного откинув голову на подушки и оперевшись на затылок.


— Сними, — шепчет Феликс, пытаясь дышать ровнее, — пожалуйста, сними её…


Чанбин крепкими руками поддевает подол одежды и тянет вверх, поднимая до груди и помогает младшему избавиться от неё, когда тот поднимает руки вверх. Одежда летит куда-то в комнату.


Губы касаются кожи обнажённой груди, пока пальцы уверенно ласкают живот. Феликс тихо стонет, когда рядом с соском чувствует влажный язык, и, крепче хватаясь за голову Со, тянет ближе, практически вжимая его лицо в свою грудную клетку. Чанбин обнимает его, повинуясь каждому намёку со стороны младшего, обвивает его худое тело своими сильными руками и касается языком одного соска, накрывая его всем ртом и немного втягивая. Феликс скулит, сильнее сжимая ноги вокруг него.


Дрожащие пальцы опускаются с головы на спину, оглаживая лопатки через ткань чёрной обтягивающей футболки и пытаясь уцепиться за неё.


— Разденься, Бин, — Феликс мысленно даёт себе пощёчину за то, что назвал его так, но он понимал, что рано или поздно у него снесёт все тормоза выдержки, и, кажется, это начало происходить. — Сними, хочу видеть тебя.


Чанбин с лёгким рыком отталкивается руками от постели и встаёт на колени между ног Феликса, заводя руки за спину и сталкивая с себя футболку, и младший смотрит на это, словно впервые, словно первый раз видит его крепкое тело, подсвеченное слабым светом из окна, словно раньше он не видел как красиво падают тени на рельефную грудь и живот, и будто Феликсу не знакомы очерченные светом перекатывающиеся мышцы на руках старшего.


— Ты такой красивый, — шепчет Ли, не находя в себе сил для более громких слов.


Чанбин смотрит в его глаза, отползая немного назад и укладываясь на живот в ногах Ли. Грудь старшего ложится на нижнюю часть живота младшего, когда он опирается на локти по бокам и обхватывает его руками, поглаживая выпирающие рёбра. Феликс вздыхает, когда Со опускается губами на его живот, выцеловывая каждый кусочек кожи.


— Это ты красивый, Феликс, — говорит в самую кожу чуть выше пупка, сразу после припадая поцелуем, — самый что ни на есть.


— Прошу, прекрати меня так называть, — несдержанно просит Феликс, опуская руки на плечи старшего, одной поглаживая объёмную руку, а второй зарываясь в волосы его головы на уровне своего живота. Слишком непривычно слышать такое обращение из его уст, как-то неправильно оно звучит от него.


— Ты сам сказал мне называть тебя несколько минут назад, — с лёгкой усмешкой отвечает старший, почти в открытую издеваясь над отчаявшимся Феликсом и продолжая целовать его напряжённый живот.


— Я передумал, — с вызовом отзывается младший, сильнее сжимая пальцы на плече и в волосах Чанбина, когда тот опускается ниже и целует нежную кожу над поясом домашних штанов.


— Тогда как мне тебя называть? — спрашивает старший, отрываясь губами от тела Ли только чтобы сказать это, сразу же после вырисовывая языком понятные только ему самому рисунки, сжимая пальцами стройные бёдра.


— Как… как обычно, — Феликс поднимает одну руку к лицу и закусывает костяшку указательного пальца, поглаживая кожу головы на макушке Чанбина, пока тот продолжает опускать дорожку поцелуев ниже. — К-как ты обычно называл.


Феликс ругает себя за неустойчивость в голосе, потому что он хотел звучать уверенно, но провалился, потому что Чанбин, смотрящий на него снизу вверх на уровне ширинки — что-то слишком непосильное, так что Ли не особо-то ругает себя, потому что при таких обстоятельствах он бы ни за что не смог держать голос твёрдым.


— Как скажешь, — говорит между поцелуями, — Солнце.


Феликс облегчённо стонет, потому что наконец снова услышать это от него сравни самому чистому удовольствию. Это создаёт видимость того, будто Чанбин до сих пор его, а Феликс — до сих пор Чанбина. И пускай это всего лишь видимость, и Ли уже может предположить, насколько больно будет завтра, когда осознание накатит неизбежной волной и сотрёт в пыль все минуты блаженства, оставляя после себя лишь пустоту и новые воспоминания, которые потом он будет очень упорно пытаться забыть, но сейчас ему нужно хотя бы на время, пусть и ложно, но ему необходимо считать Чанбина своим, а себя — его.


— Я так скучал, — с болью в сердце снова признаётся Феликс, потому что он никогда не любил ложь, пусть и пытался врать что может быть без Чанбина.


Не может.


Не научился.


Вряд ли научится.


— И я, родной, — последний раз прикусив кожу у пупка, Чанбин поднимается к лицу младшего и, взяв за подбородок одной рукой, несдержанно целуется, словно давно не касался его губ, хотя просто всего несколько минут. Феликс сразу же отвечает, не менее пылко, обвивая старшего ногами и хватая его лицо ладонями. Целуются до смешного жадно, словно их вот-вот кто-то разнимет, но в комнате только они вдвоём. Они и их общая на двоих страсть и боль.


В какой-то момент Феликс находит в себе смелость и силы поменять их местами, переворачивая Чанбина на спину и собственнически усаживаясь на его бёдрах. Это как было его любимым местом год назад, так им и осталось, поэтому он немного елозит из стороны в сторону, усаживаясь удобнее и вырывая изо рта старшего сдержанные стоны, которые охотно ловит губами.


Руки Чанбина по-хозяйски ложатся на бёдра Ли по бокам от себя, сжимая плоть пальцами. Феликс опускается на его грудь своей, накрывая губами шею и лаская руками везде, где может достать. Ему очень мало, поэтому он не хочет сдерживаться. Феликс уже что так, что так проиграл свою главную битву, поэтому как проигравший он хочет взять как можно больше, по максимуму.


Уткнувшись носом в грудину старшего он глубоко вдыхает, наслаждаясь запахом его разгорячённой кожи, маленькие пальцы оглаживают бока и грудь. Он целует, задерживая касание, не спеша отстраняться. Ладони Чанбина играют в его волосами, словно давая зелёный свет, и Феликс продолжает, отстраняясь и снова припадая губами к участку кожи рядом.


Феликс слишком быстро опускается вниз, оставляя за собой хаотичную влажную дорожку поцелуев. Немного дрожащими пальцами он цепляется за край штанов старшего, поднимая на него глаза и спрашивая:


— М-можно?


Чанбин не спешит отвечать. Он шумно выдыхает, накрывая лицо ладонями и растирая его, пытаясь освежить мысли.


Феликс не делает лучше, когда утыкается носом в бугорок между ног Со. Чанбин тихо стонет, пытаясь собрать остатки разума, а Феликс обхватывает губами поперёк длины прямо через одежду.


— Ликси, стой, — Чанбин берёт голову младшего, поднимая от своего паха и садится.


Феликс сидит в его ногах и смотрит в закрытые глаза, слушая, как старший тяжело дышит и ведёт какую-то внутреннюю борьбу с самим собой. Феликс понимает его, потому что сам это проходил. Пока не осознал, что проиграл, он тоже боролся за остатки здравого смысла и гордости.


— Я… — начинает Чанбин, сглатывая, — …я не хочу делать глупостей.


Он всё ещё держит ладонями голову младшего, направляя на себя. Тот молча и внимательно слушает.


— Я не хочу сделать ещё больше ошибок, чем сделал, — говорит старший, наконец, открывая глаза и глядя в глаза Ли, — я не хочу сделать всё ещё хуже, чем уже сделал.


Ему тоже больно. Феликс может сказать это по тому, как сдвинуты его брови и как в глазах блескнула влага, отражающая свет из окна.


Большие пальцы Чанбина нежно гладят скулы Феликса, и он всматривается в его глаза, которые знает лучше чьих либо, в которых всегда находил покой и ощущение дома. Он всё ещё видит всё это, но имеет ли он право вернуться к этому? Открыты ли эти покой и ощущение дома для него?


Он не уверен.


И он не может себе позволить снова сделать Феликсу больно.


Одного раза хватило, чтобы возненавидеть себя настолько сильно.


Пока Чанбин мечется от одной мысли к другой, на автомате продолжая гладить скулы младшего и вглядываться в его спокойные глаза, Феликс произносит:


— Мы оба достаточно ошибок сделали, — он говорит тихо, и голос его ровный, — мы оба виноваты.


— Ты нет, — отрицает Чанбин, мотая головой в стороны и касаясь лбом лба Феликса, — это всё из-за меня, Ликси, ты-


— Я слишком быстро влюбился, — перебивает его младший, обхватывая пальцами запястья Чанбина. — Если бы я не погрязал в тебе так сильно, возможно, не надоел бы тебе так быстро.


Надоел.


Надоел.


Надоел.


Чанбину больно от одного только этого слова. Год назад он ушёл, оставив Феликса с мыслями, что он ему надоел. Сердце замирает, а ком в горле разрастается.


Чанбин ненавидит себя.


Перед глазами мутнеет от влаги, и Со пытается не моргать, чтобы слёзы не потекли по лицу.


Феликс видит это, он слабо улыбается и подаётся вперёд, невесомо касаясь губ старшего. Тот неуверенно отвечает, так же нежно касаясь губ Ли в ответ. Феликс снова заползает на его колени, обнимает за шею и прижимается максимально близко. Чанбин обнимает за талию крепко-крепко, целуя упоённо, медленно, долго, чувственно.


— Я устал быть без тебя, хён, — успевает вставить Феликс между очередными касаниями их губ.


Они оба замирают, в миллиметре друг от друга и вдыхая один горячий воздух. Чанбин не выдерживает напора его смелых глаз, которые совсем недавно плакали горячими слезами, но сейчас выглядят так, будто вот-вот заставят Чанбина разрыдаться. Он опускает взгляд, фокусируясь на том, как идеально младший вписывается поверх его бёдер.


— Давай ненадолго снова будем друг для друга, мм? — продолжает младший, играясь пальцами с волосами Чанбина и разглядывая его так хорошо выученные черты лица. — Давай снова ты будешь моим, а я — твоим.


Чанбину хочется сжать младшего в ещё более крепким объятьях и говорить да да да дададададададададада пока не закончится воздух в лёгких, потому что Феликс — всё, что ему когда-либо было и будет нужно, но что он потерял по собственной глупости. Поэтому Чанбин не уверен, что имеет право владеть Феликсом хотя бы на это самое «ненадолго», не уверен, что заслуживает Феликса ещё на несколько мгновений. Хочется сжать самое дорогое сердцу тело в объятиях крепче и уткнуться носом в его шею, вдыхая самый родной запах во всём мире и кричать о любви, кричать пока не сорвётся голос, пока горло не начнёт раздирающе болеть, пока кроме его имени и слова «люблю» рядом в голове больше ничего не останется, но…


— Я не хочу снова делать тебе больно, — всё, что отвечает Чанбин.


И старший ожидает чего угодно в ответ. Ожидает, что Феликс оттолкнёт, потому что осознает, что и правда не хочет снова ставить своё с таким усилием востанавливающееся сердце под удар; ожидает, что Ли заплачет и продолжит спорить; ожидает, что он молча встанет с его бёдер, оставляя после себя лишь холод и чувство пустоты. Но Феликс не делает ничего из этого, и просто смеётся. Слабо, хрипловато и заметно натянуто, будто устало, через силу.


Чанбин поднимает глаза, смотрит в его лицо.


— Ты не сделаешь мне ещё больнее, — говорит младший тихо, словно это самая большая тайна в мире, о которой можно знать только им двоим.


Осознание, что Чанбин сделал ему настолько больно, что Феликс с такой уверенностью заявляет, что ничего хуже он уже сделать не сможет, бьёт под дых, и сдерживаемые слёзы, наконец, текут по щекам, сопровождаемые прерывистым выдохом. Чанбин пытается держаться стойко, раз уж он дал слезам волю, он хотя бы пытается не дать своему лицу исказить в сильных рыданиях, пытается быть тише и не всхлипывать, но брови то и дело тянутся вверх, а дыхание обрывается спазмом.


Феликс замечает. Конечно, он замечает. Он ловит всхлип своими невесомыми губами и берёт лицо старшего в свои маленькие ладони, большими пальцами вытирая влагу с его щёк. Он смотрит в самые глаза, из которых не прерывающимся поток льются всё новые и новые ручьи слёз.


Как же Чанбин себя ненавидит.


А Феликс любит. Как бы ни пытался врать себе и окружающим, что это не так, но он любит, так, как никогда и никого. Несмотря на то, как больно эта любовь ему делает. Всё, чего Феликс хочет от этой жизни, это как можно крепче обнимать Со Чанбина и никогда никуда его не отпускать.


Поэтому он наклоняется к лицу всхлипывающего Чанбина и аккуратно сцеловывает дорожки его слёз, и сердце рвёт от боли и любви одновременно, и Феликс чувствует, что вот-вот в груди что-то лопнет, взорвётся. Но плакать уже от этого не хочется, не осталось сил.


— Я просто хочу любить тебя, — шепчет младший, упираясь лбом в лоб старшего, продолжая гладить большими пальцами его лицо. — Позволь делать мне это хотя бы сегодня, всего ещё одну ночь. Пожалуйста, дай мне ещё одну ночь.


Лицо Феликса опаляют горячие выдохи старшего, пока тот пытается успокоиться. Своей грудью Ли чувствует, как бешено колотится сердце напротив, и он так счастлив чувствовать это. Он спускается губами ниже, нежно мазнув по острой челюсти и поцеловав в самый центр грудины, туда, где непрекращающе тарабанит.


— Пожалуйста, Бин, — тихо говорит он своим спокойным, глубоким голосом, не отстраняясь от кожи.


Проходит несколько секунд, пока Чанбин собирается с силами и, наконец, отвечает ему хриплым от плача голосом:


— Я дам тебе целую вечность, Солнце.


И это всё, что нужно Феликсу, чтобы найти пальцами пальцы Чанбина, а губами и влажной дорожкой поцелуев спускаться ниже, по новой очерчивая каждый кубик крепкого живота; аккуратно прикусывая и тут же зализывая, извиняясь; провести языком над краем домашних штанов, второй рукой ослабив шнурок и подцепив резинку. Чанбин приподнимается, когда Ли тянет за штаны сразу с бельём, помогая раздеть себя.


— Ф-феликс, боже, — слабо стонет старший, когда светлый парень обводит головку языком. Его пальцы сильнее сжимают пальцы младшего, удобнее их перехватывая.


Проведя кончиком языка по уздечке и уретре, Ли не сдерживает лёгкой улыбки, наконец снова имея возможность слушать его стоны. Наконец снова имея возможность доставлять ему удовольствие.


Когда он берёт головку в рот, плотно смыкая губы, они оба стонут: Чанбин не сдержанно и на выдохе, чуть оторвав спину от спинки кровати, а Феликс упоённо, закатив глаза, тая от ощущения его тяжести на своём языке.


Свободная от хватки пальцев старшего рука опускается ниже, поглаживая напряжённый живот и накрывая пах, проводя по очерченным косым мышцам, чуть царапнув их короткими ноготками, и в конце всего пути обхватив твёрдый ствол, ту его часть, куда губы пока не доставали, едва смыкая пальцы в обхвате. Когда маленькая рука делает движением вверх-вниз с проворотом, Чанбин задыхается вздохом, судорожно хватаясь за голову Ли.


И Феликсу так этого не хватало. Так не хватало того, как сильная рука слегка давит на затылок, прося взять больше, опуститься ниже. И он делает всё это, расслабляя горло и осторожно опускаясь ниже. Пальцы в волосах сжимаются сильнее, натягивая пряди, а большой палец другой руки нежно поглаживая костяшки.


— Боже мой, Феликс, — Чанбин стонет, запрокидывая голову, и Феликс не может себе отказать в довольствии поднять глаза и осмотреть его крепкую шею, с каждой очерченной мышцей и приоткрытыми в удовольствии губами. — Боже, блять, я так люблю тебя, Феликс, я… ммх!


Его голос срывается едва не на визг, когда Ликс вынимает свою руку из его руки, и кладёт её на его таз с одной стороны, несильно прижимая к матрасу, опускаясь головой ниже, почти до конца, и сжимая горло. Обе руки старшего судорожно хватаются за волосы Ли, за его руки, потому что ему нужно держаться за Феликса, потому что без Феликса он пропадёт.


Младший выпускает член изо рта, давая Чанбину наблюдать, как между его покрасневшими губами и такой же красной и мокрой головки натянулась ниточка слюны. Чанбин смотрит, но его мутный взгляд даёт знать, как тяжело ему даётся вообще быть на плаву сейчас.


— Я тебя тоже, — хрипло говорит Феликс, глядя запыхавшемуся старшему прямо в глаза, рукой влажно надрачивая. Он с таким удовольствием наблюдает, как Со размазывает по постели, как он пытается держать лицо и сдерживать стоны, но получается у него очень так себе: брови всё равно сведены и немного вздёрнуты, нижняя губа чуть прикушена, а ноздри и грудь трепыхают при каждом вдохе. — Ты такой красивый, Бини, ты даже не представляешь.


Не отрывая глаз от его лица, Феликс немного наклоняет голову вбок и целует член поперёк, с чмоком отстранившись и сделав то же самое и паре миллимертов выше.


— Ликс, прошу, — он едва способен говорить, — прошу, хватит, я не выдержу так…


— А ты не сдерживайся, у нас есть время.


С этими словами он снова вбирает в рот, сразу почти всю длину, отчего старший громко стонет. Феликс доволен собой.


— Боже, Феликс, — на выдохе стонет Бин, и младший сразу понимает, насколько тот близок, — Феликс, Феликс, боже… Ликс…


Тот даже не думал останавливаться или хотя бы замедлиться, продолжая работать ртом и рукой, даже когда в рот брызнула горячая, немного горьковатая жидкость. Феликс сам почувствовал себя на грани, просто слушая непрерывающиеся стоны старшего и плавясь под хваткой его подрагивающих пальцев в своих волосах.


Ему так этого не хватало.


Когда старший более менее успокоился от пережитого оргазма, на всём протяжении которого Феликс гладил его горячую кожу и шептал в неё всякие нежности, он смог, наконец, сфокусированным взглядом посмотреть в глаза парня в своих ногах.


— Поцелуй меня, пожалуйста, — всё, что смог он сказать, и Феликс, дрожащими руками стянув с себя мешковатые домашние штаны и выкинув их за пределы кровати, оставшись в одних боксерах, немедленно залезает на него, по-хозяйски усаживаясь и беря его за лицо и затылок руками, выстанывая в любимые губы, когда крепкие руки старшего обнимают за поясницу, прижимая к себе так, что ни миллиметра между их телами не остаётся.


Они лениво сминают губы друг друга, целуют глубоко, сплетают языки, хватая ртом воздух. Так правильно.


— Хочу, чтобы тебе тоже было хорошо, — прошептал Чанбин в поцелуй, сжимая Ли в объятиях.


— Мне хорошо уже от того, что я с тобой, — Феликс запрокинул голову, когда губы старшего спустились на подбородок и челюсть, давая ему больше пространства.


Вместо каких либо слов Со прикусывает левую ключицу, заставляя младшего вскрикнуть от лёгкой боли, а затем шипяще втянуть воздух через сжатые зубы, когда он зализывает и зацеловывает это место.


Феликс гладит его сильные плечи и спину, пока губы старшего так собственнически касаются его шеи, ключиц и груди. И «собственнически» здесь самое подходящее слово, потому что это может делать только он. Потому что он единственный, кому Феликс бы позволил.


— Хочу тебя, — на выдохе шепчет Ли, проезжаясь своим твёрдым уже довольно долгое время членом по чувствительному члену Чанбина, и тот скулит, уткнувшись в яремную впадинку носом. — Пожалуйста.


— Что именно ты хочешь?


Раньше Феликс всегда стеснялся таких его вопросов. Смущался, как будто для него всё впервые. Иногда злился, когда в моменты особой взвинченности вместо того, чтобы уже начать действовать, Чанбин, ни капли его не жалея, выпытывал каждое слово, заставляя лицо Ли загораться бордово-красным, а язык заплетаться. Он явно наслаждался таким видом младшего, Феликс ещё давно это понял.


Но сейчас, хоть щёки всё же поалели, младший смело смотрит в глаза Чанбина, почти с вызовом, и, облизнув губы, отметив про себя, как глаза напротив проследили за этим движением, говорит:


— Хочу твои пальцы.


И, как всегда раньше, Чанбин даёт ему то, что он просит. И в следующую секунду Феликс оказывается на коленях, вжимаясь лицом в одеяло.


Спину рефлекторно выгибает от ощущений, как старший пристраивается сзади и кладёт ладони на ягодицы, поглаживая. Расставив ноги чуть шире и прогнувшись глубже, Феликс толкается тазом назад, натыкаясь на пах Со и медленно проезжаясь по нему, глядя на это через плечо.


Чанбин сжимает челюсти и закрывает глаза, поднимая лицо к потолку.


— Так нетерпится? — Феликс облизывается, когда понимает, что ему нужно сделать.


Попросить.


— Да, очень, — со стоном отвечает он, снова делая движение назад и закатывая глаза от того, как пальцы сживаются на ягодицах. — Пожалуйста, Бин, пожа- гмх!


Он глухо стонет от удара по одной ягодице и с улыбкой подаётся навстречу с тихим «боже», прошепченным он в ткань одеяла.


— Где обычно? — спрашивает Чанбин, и Феликс едва понимает его, потому что голову мутит так, что соображать тяжело.


— Д-да, — отвечает он спустя пару мгновений.


Он слышит шелест простыней, чувствует, как продавливается матрас и как руки исчезают с его кожи. Их сразу же хочется обратно.


Звук выдвинутого ящика тумбочки, задвинутого, снова копошения сзади, и вот снова тёплые ладони касаются выгнутого позвоночника пальцами.


— Пожалуйста, — снова просит младший, — прошу, быстрее.


— Ты сам сказал, что у нас есть время, — тут и поспорить не с чем.


Феликс понимает, что сболтнул глупость тогда.


Одной рукой Со медленно стягивает бельё, отчего Феликс то и дело виляет задом, то ли пытаясь помочь боксерам сползти быстрее, то ли таким образом намекая, чтобы старший был быстрее. Но когда те всё же оказываются внизу у колен, задевая плотной резинкой чувствительную головку, Ли машинально вздрагивает и стонет резко, на выдохе через нос.


Удар прилетает слишком быстро и неожиданно, провоцируя на новые стоны, хотя воздух для них ещё не набран. Феликс уже задыхается своим же дыханием, а это едва только начало.


Ли Феликс такой чертовски слабый на Со Чанбина и это не лечится. Да и не то чтобы ему так уж хотелось от этого лечиться.


Потому что Феликсу нравится то, как губы на покрасневшей коже заставляют его всхлипывать от нежности желания большего. Потому что язык, влажно очерчивающий след ладони, кажется чем-то слишком грязным и в то же время самым что ни на есть правильным. Потому что то, как Чанбин прикусывает ягодицу, блуждая ладонями по внутренней стороне бёдер, слишком разрушающе для Феликса.


А про язык старшего, влажно и широко мазнувший по ложбинке между ягодиц, Феликсу и говорить нечего. Он может только всхлипывающе выстанывать его имя и просить о большем.


— Блять, ну же, — Ли уже злость берёт от того, как медленно Чанбин всё это тянет, и он уже собирается встать и взять дело в свои руки.


Но его останавливает ладонь, которая обратно прижимает его голову к матрасу.


— Нет, родной, — ласково говорит Чанбин, всё ещё не убирая своей руки. — Сейчас ты либо слушаешься и я в полной мере даю тебе то, чего ты хочешь, либо ты пробуешь делать это сам, что, очевидно, будет так эффективно, как ты любишь.


Как ты любишь.


Блять, этот парень знает Феликса как облупленного.


Феликс стонет от осознания этого, крепче хватаясь за одеяло.


— Я жду ответ, — возвращает его к реальности немного более строгий голос сзади, но несмотря на эту строгость, пальцы в волосах Ли гладях кожу головы слишком нежно.


— П-первое, — отвечает ему младший, получая новый шлепок. Он понимает, за что.


Он пытается восстановить дыхание, чтобы говорить чётче, но это, чёрт возьми, так сложно, когда Со Чанбин прижимается пахом между ягодиц. Горячо и влажно.


Феликс готов заплакать.


— Ты жестокий, — говорит он вместо ответа, аккуратно подаваясь навстречу тазом.


— Прости, Солнце.


Ли слышит нотки улыбки в его голосе, и это заставляет его тоже слабо улыбнуться.


Это всё выглядит так, как обычно, даже если это "обычно" длилось недолго.


— Я буду слушаться, — немного успокоившись, наконец, отвечает младший.


Пальцы отпускают волосы на затылке, немного разминая, и горячая ладонь скользит назад вдоль позвоночника, пальцы задевают каждый позвонок, оглаживают поясницу, копчик. А потом холодно касаются сжатого колечка мышцы, заставляя вздрогнуть и задохнуться на вдохе.


Феликс и не услышал, как старший открыл бутылочку.


— Боже... — стонет Феликс, когда первый палец входит на две фаланги, — боже, Бин, Бин...


Феликс не знает, для чего повторяет его имя как мантру, но он продолжает повторять тихо, иногда со вскриками, когда подушечки пальцев Со касаются простаты, будто произношение его имени помогает окончательно не потерять голову. Или же наборот — помогает полностью в нём раствориться. А Феликсу очень этого хотелось.


И это окончательно происходит, когда к уже двум мокрым пальцам добавляется язык. Если до сих пор у Феликса не остановилось дыхание, то сейчас для этого самое время. И с очередным "Бин", слетевшим с полуоткрытых в стоне губ, он понимает, что произносить и слышать его имя, значит максимально сильно себя им окружить. Это заставляет его понимать, что всё взаправду, что Чанбин и правда здесь, что это не сон и не кошмар, не мираж и не видение. Что это правда он, и все эти неземные ощущения Феликсу, как и всегда, дарит он.


Сквозь непрерывающиеся потоки своих всхлипов и влажные звуки сзади Феликс слышит звонок телефона где-то с кухни. По мелодии звонка он сразу понимает, кто это.



Мама.




— ...но ты не волнуйся, всё нормально.


— Надеюсь на это. Ладно, солнце, не буду тебя отвлекать. Созвонимся вечером по видеосвязи, хорошо?


— Конечно, буду ждать. Счастливого рождества, мам.




Мерзкое чувство от самого себя медленно расползается где-то в груди, но Феликс даже не пытается всё прекратить, встать, пойти и ответить на звонок, как обещал.


Глаза снова щиплят капельки слёз, но он прогоняет их, решив, что будет ненавидеть себя за это завтра.



"Прости, мам", — проскакивает в голове. — "За то, что я такой".



— Чёрт, пожалуйста, — младший уже давно сбился со счёта, солько раз за эту ночь он сказал это слово, — пожалуйста, достаточно... я готов, просто.. войди, прошу тебя...


Чанбин отстраняется, оставляя после себя остывающую и немного холодящую влажность от слюны и смазки, и Феликс едва находит в себе силы перевернуться на спину.


Из-за долгого пребывания в прошлой позиции сейчас у него ощутимо болит спина, и он слегка потягивается, пока старший отрывает один квадратик от ленты презервативов. Тех самых, которые сам же купил год назад.


Феликс думал их выкинуть, но решение просто не пускать их в ход ни с кем другим показалось ему оптимальнее.


У него едва не отвисает челюсть, пока он наблюдает за тем, как Чанбин разрывает пакетик и раскатывает презерватив по своему члену, слабо выдохнув при этом. Феликс видел это зрелище не один раз, но каждый раз для него просто ошеломляющий. Он никогда не сможет спокойно к этому относиться, просто потому что Со Чанбин никогда не сможет не действовать на него.


Старший берёт колени Ли ладонями и раздвигает, подходя на коленях ближе. Он так внимательно осматривает его распластанное на белых простынях тело, касается взглядом каждого миллиметра кожи, веснушчатой груди, трепетно оглаживает руками его уже немного подрагивающие бёдра, пытаясь унять напряжение, но делает только хуже, от чего бордовый в полутьме комнаты член Ли дёргается на животе и истекает, оставляя заметный влажный блеск на коже.


— Ты такой красивый, — кажется, эти слова уже были сегодня сказаны, но никого это не волнует, потому что Чанбин готов сколько угодно это повторить. — Самый красивый, Ликси.


Феликс слишком слабый. Поэтому тянет старшего за руку на себя, вынуждая его упасть на локти возле своей головы, и накрывает губы, по которым уже успел соскучиться. Как-будто был хоть день, чтобы он это не делал.


Чанбин держит вес своего тела на локтях, когда Феликс обхватывает его ногами, прижимая к себе максимально тесно. Их члены зажимаются между ними, оба стонут в губы друг друга.


— Хочу целовать тебя, пока ты это делаешь, — тихо и хрипло говорит Феликс в паре миллиметрах, опаляя влажные губы старшего горячим дыханием.


Чанбин подаётся навстречу, снова сокращая расстояние и вырывая вздох из Ли.


Одной рукой на ощупь находит подушку и подкладывает младшему под таз, удобнее пристраиваясь.


Феликс уже видит звёзды перед глазами просто от ощущения головки, касающейся его входа. А в момент, когда она, наконец, входит, перед закатившимися глазами вспыхивают миллионы фейерверков.


Старший плавно входит до конца, упираясь пахом в ягодицы Ли, и замирает. Чтобы дать Феликсу время вспомнить эти ощущения, чтобы он снова к ним привык. Чтобы самому вспомнить и снова привыкнуть.


Оба даже не заметили, как одновременно задержали дыхание, и сейчас в унисон выдохнули со стоном. Губы снова нашли друг друга, будто только так они и могут быть.


Ноги Феликс вокруг поясницы старшего сжались теснее, его маленькие руки блуждали по плечам, периодически оставляя полосы от ногтей; по голове, сжимая пальцами волосы; по шее, нежно оглаживая; по сильным руками по бокам от себя. И Феликс снова за чертовски долгое время чувствует себя там, где он должен быть.


— Я люблю тебя, — не сдерживает Феликс, когда старший аккуратно выходит и снова плавно толкается, влажно целуя челюсть и подбородок. — Я так тебя люблю.


Он хмурится и со всхлипом вскрикивает, крепче хватаясь за Чанбина, когда очередной плавный толчок превращается в более резкий.


— Я так... теб-бя.. — с нарастающей силой толчков говорить становится всё труднее, потому что каждое столкновение их бёдер выбивает воздух из лёгких и подкидывает вверх-вниз по простыни.


— Я тоже, Солнце, — у Феликса наворачиваются слёзы, и он утыкается лицом в изгиб шеи старшего. — Я тоже люблю тебя так, как больше ничто на свете.


Феликс плачет, потому что для него всего слишком много. Потому что ему очень хорошо. Потому что он чувствует запах любимого одеколона. Потому что сильные руки так крепко его обнимают. Потому что несдержанные стоны возле уха заставляют волосы на голове вставать дыбом. Потому что слова любви не кажутся ложью или чем-то вынужденным. Потому что Феликс чувствует слишком много для его маленького измученного морально тела.


Потому что всё это с ним делает Со Чанбин. И только он может заставить Феликса чувствовать столько всего и сразу.


Они снова целуются, и по мере того, как хаотичнее становятся толчки, их стоны и всхлипы становятся громче и несдержаннее.




Они (точнее, Чанбин) едва нашли в себе силы, чтобы привести в порядок себя и постель. Феликс практически не чувствовал свои ноги, поэтому старший взял на себя ответственность пойти в ванную за полотенцем. Когда вернулся и тщательно вытер Феликса, кое-как заправил выдранные углы простыни, возвращаясь обратно в постель.


Феликс свернулся клубочком на одной половине кровати. Несмотря на то, что он едва чувствовал самого себя, в голове было слишком много всего.


"Это конец", — подумал он. — "Теперь это точно конец".


Слёзы снова застлали глаза, потому что тяжело и больно принимать тот факт, что на этом им надо разойтись. Феликс старается держаться, пытается думать о чём-то другом и изо всех сил старается притвориться, что уже спит.


Но слова из прошлого настырно звучат в голове, отдавая эхом от черепной коробки.




***





— Феликс, — заметно нервно и с какой-то долей злости говорит старший, выпутываясь из рук Ли и заставляя того затаить дыхание.


Чанбин окидывает младшего взглядом, задерживается на его заламывающихся пальцах. Он вздыхает и сморит в его глаза.


— Меня это... всё это, — он делает какой-то жест руками, который Феликс не особо понимает, — это... отвлекает? — в итоге говорит он.


— П-прости, — тихо говорит Ликс. — Прости. Я постараюсь меньше приставать к тебе, когда ты загружен.


Феликс понимает, что последние несколько недель у его парня выдались очень сложными. Загруженная учёба, подготовка альбома, работа, сессия. Феликс вдруг чувствует себя виноватым в том, что довёл его своей приставучестью.


Он смотрит в пол, не находя в себе силы посмотреть на Чанбина. Потому что тот никогда не был таким вымотанным, нервным и, кажется, рассерженным.


Со вздыхает.


— Я не про это, — говорит он, потирая двумя пальцами переносицу.


Феликс не совсем его понимает.


— П-про что тогда?


Ликс наблюдает, как старший растирает лицо ладонями, нервно вышагивая по комнате, лохматит волосы, глядя куда-то в никуда. Брови его сведены в каких-то глубоких и, видимо, сложных для него самого мыслях.


— Бин? — тихо зовёт Феликс, делая маленький шаг навстречу и собираясь протянуть руку и взять его ладонь. — Давай мы сядем и-


— Давай расстанемся, — говорит он быстрее, чем Феликс успевает закончить свои слова.


Младший будто чувствует какой-то странный и очень неприятный треск в груди. Он делает судорожный вдох, пытаясь принять всё за какую-то очень дебильную шутку. Но серьёзность в лице старшего и то, как... с сожалением? болью?... он смотрит на Феликса в ответ, говорит ему о том, что нихрена это никакая не шутка.


И тогда треск превращается в почти ощутимый хруст.




***




Феликс закрывает глаза ровно в тот момент, как из них скатываются первые слёзы. Он пытается дышать ровно, чтобы Чанбин не услышал перебоев и всхлипов, поэтому приоткрывает рот и делает медленный глубокий вдох. Кажется, незаметно.


— Ликс, — шёпотом зовёт Чанбин из-за спины, будто проверяя, спит ли младший.


Феликс сглатывает, делая ещё один вдох через рот. И спазм сжимает горло, заставляя всхлипнуть.


Рука Чанбина несмело ложится на его плечо, а из глаз Ли льётся всё больше слёз, пока он пытается дышать как можно тише.


— Я... — начинает старший, пару раз прокашлявшись и прочищая горло, — я не знаю, имею ли права просить об этом, но... — кажется, ему самому тяжело это говорить, потому что Феликс слышит, как он тяжело сглатывает и как дышит менее ровно, — ....прости меня, если можешь.


Дыхание летит к чертям, перебивается спазмами, вынуждая шумно и громко вдыхать. Рука поднимается к лицу, закрывая рот и частично нос, стараясь заглушить нахлынувшие рыдания. Слёзы продолжают течь даже через закрытые глаза.


— Я знаю, что я облажался, — продолжает Чанбин, и Феликс слушает его, каждое слово, пытаясь слушать глубже, чем просто слова, и он слышит, что старший тоже на грани слёз по тому, как дрожит его голос, — и я понимаю, как больно сделал тебе, и я не прошу от тебя...


Он не заканчивает, потому что Феликс разворачивается к нему лицом и обнимает. Так крепко, как никого и никогда. Так, чтобы тот больше никогда и никуда не посмел уйти. Феликс утыкается носом в его крепкую грудь, где кожа впитала запах одеколона, дышит этим воздухом так, как-будто другим дышать не может. Не плакать не получается, но Феликс хотя бы больше не пытается прятаться.


И Чанбин обнимает его в ответ, так же крепко, так же жадно и собственнически, уткнувшись лицом в светлые волосы на макушке.




В груди растёт вера в то, что утром Феликс не проснётся один.

Примечание

насчёт пукнувшего преподавателя вы чё думали, я шутки шучу


вообще я понимаю что это не должно быть смешно, потому что типа ну это естественно, все мы это делаем, но блять, когда это произошло я чуть не уссалась, извините, я отвратительная Т-т


насчёт лифтов и страха чанбина, я тут решила самую малость впихнуть себя, потому что тоже недолюбливаю лифты. потому что очень часто такое случается. просто загуглите "оборвался лифт", и вы увидите кучи самых свежих подобных новостей