die Leidenschaft

      Тацухико обожает разные черепа. Животных и людей. Их эстетика в прямом смысле сводит его с ума, заставляя каждый раз долго, будто пребывая под воздействием сильного гипноза, смотреть в пустые глазницы и протирать пальцами чуть шершавую поверхность кости до появления неестественного блеска.

      У него есть целая коллекция, каждый череп в которой чуть ли не хрустальный.

      Пациенты и коллеги, заметив на полке прямо над рабочим столом в его кабинете жуткий череп антилопы, всякий раз невольно вздрагивают, но озвучивать пару мгновенно возникших из ниоткуда вопросов не спешат, вместо этого поторапливаясь, скорее, сбежать отсюда и не возвращаться, если только не понадобится свежий рецепт на антидепрессанты или направление к другому специалисту. К терапевту, например, или психологу. Пусть расспрашивают там. Шибусава в любом случае не ответит. Никому и никогда.

      А Достоевский лишь смеётся после смены на его усталый, преисполненный тяжести вздох, внимательно наблюдая за тем, как чужие пальцы аккуратно массируют область висков черепа, словно он всё ещё живой, в любую минуту может дёрнуться на коленях своего хозяина и тоже заговорить, неумело копируя его измученный голос. Интересная картина вырисовывается.

      Обыкновенному человеку этого искусства не понять. Определённо.

      Фёдор знает насколько глубоко Тацу погряз в своей одержимости и не смеет или, вернее, просто не находит смысла отказывать, когда тот приходит к нему под двери с трупом какой-то зверушки… или же со своей новой подружкой, чтобы «познакомить» и «хорошо провести время». Без разницы какую тварь он притащит к нему в дом.

      Исход одинаковый.

      Он точно знает, что сердце Шибусавы сжимается в сладкой дрожи, воспламеняясь, будто фитиль заскучавшей стоять без дела среди темноты свечи, когда тому в поле зрения по неосторожности, быть может, даже по собственной глупости попадает новая игрушка: человек с уникальными чертами лица или миловидное животное. И Достоевский любит каждый раз замечать огненный азарт в его леденящих душу одним только равнодушным взглядом глазах. Обожает просто.

      Фёдор единственный умеет слушать его молчание, не перебивая, и умудряется понимать каждую мысль, принимать самое дикое в нём и даже находить среди этого буйного шабаша сознания что-то весёлое. Сам ведь ничуть не лучше будет. Тацу так или иначе обыденно этого не замечает, игнорирует, как и многое другое. Вместе с пропажей препаратов, которые из его шкафа чудесным образом мигрируют каждый раз на стол одного конкретного хирурга. Что поделать, если ему нравится часами засиживаться у того в кабинете, когда можно и нельзя, и пить всякую дрянь, подаренную благодарными пациентами, скрашивая рутину забавными философскими беседами. Очень нравится.

      Он восхищается, но не хочет теперь добраться до костей, расцарапав бледное лицо. Желает его живым. Хотя сам по ощущениям давно мёртв.

      — Я влюблён в твой мозг, ты знал?

      — С самой первой игрушки в твоей коллекции.

      — А ты…

      — Хотел бы вырвать твоё сердце и присвоить его себе.

      — Романтично.