15 июля

Иногда спать без снов — истинная отрада.

Микаса проснулась до официального подъема и некоторое время нежилась под одеялом. За ночь из половиц выросли незримые корни и оплели ее тело, вызвав соблазн остаться здесь. Вставать не хотелось из-за очередной уборки. Аккерман следует: тренироваться, срастаться с УПМ, пробуждать инстинкты, доводить реакции до автоматизма, а не воевать против пыли и плесени с тряпкой в зубах. Однако внизу ждал мясной схрон — грядущие приятные хлопоты у печи подняли ей настроение. Она поймала это воздушное чувство предвкушения, поэтому силы встать и сделать зарядку нашлись сами собой.

Переодевшись в спортивные вещи, Микаса надела одну косынку на голову, а другую — на шею, чтобы при случае натянуть ее на нос. Ткань приятно ласкала горло, и это ненароком напомнило об утраченной вещи. После «разговора по душам» с капитаном, Аккерман наивно полагала, что больше проклинать его не за что. Ошибалась. Ситуации с избиением на суде и тюрьмой в подвале теперь понятны, но выброшенный шарф она ему не простит. Никогда. 

Толстая муха села на чистую гладь зеркала, деловито потерла лапки. 

Симметричные следы на бледных бедрах перестали казаться дикостью. Микаса отдавала себя Разведке — Разведка снабжала ее кровом, едой и силой своих сыновей и дочерей. За все нужно платить. Это честно. Следы от ремней — своего рода значки и ордена, только не на одежде, а на теле. И выглядели они неплохо. Аккерман крутилась перед зеркалом: разглядывала себя со всех сторон, приподнимала штанину шорт, смахивала невидимые пылинки.

Она приняла решение не мозолить глаза Леви: утром, на свежую голову, проснулась неловкость за полуночные двусмысленные фразы. Ночью, особенно в моменты сильной усталости, Микасе следовало зашивать рот. Грех не признаться, что она изредка издевалась над Жаном ради праздной забавы, но чтобы ляпнуть подобное старшему товарищу — никогда. Однако… 

×××

— Зачем пришла, Аккерман? — Скрежет металла. — Я для кого тут рожу брею? Сам к тебе собирался. Цветов нарвать хотел. Чтобы цивильно было. А ты сама приперлась в такую срань. 

— Ч-что? 

— Слишком рано пришла, говорю. 

Аккерман потупила взгляд и замерла мраморной статуей. Капитан сидел перед окном голый до пояса. На бедре лежало сложенное вдвое полотенце, малость заляпанное пеной. В руке — опасная бритва, на подоконнике — кусачки и прямоугольное зеркало, поваленное набок. Через него Леви и наблюдал за ранней гостьей. Его щеки и подбородок комично белые, точно намазаны тоненьким слоем кондитерского крема. У широко расставленных ног покоился таз с мыльной водой, подле него валялась старая тряпка с клочками черных волос. 

«Сжигать будет, — решила Микаса, — вместе с тряпкой. И шарф мой тоже сжег, старый вредитель!» 

— Язык не глотай: скоро завтракать будем. Повторяю, зачем пришла? 

— Руку перевязать. 

— Возьми бинт сама. Знаешь же, где я их прячу.

Аккерман сжала губы, набираясь смелости. Посмотрела на капитана и дождалась ответного взгляда, чтобы убедиться, что у них все по-старому: «никак» с редкими вспышками обоюдного раздражения. 

— Не могу знать, ведь я-то за вами не подглядываю. — Она помнила, откуда он извлек мазь и бинты, но поддеть его за слежку — святое дело. — К тому же не смею рыться в ваших вещах, даже если вы мне разрешаете. 

Эх, молодо-зéлено. Нельзя же молча взять бинт и ретироваться. Нужно обязательно обратить на себя внимание и лишний раз напомнить Леви, что его дрессировка не приносит ожидаемых результатов. 

— Сносно, Аккерман. Парируешь чуть лучше десятилетки. 

— У меня самой не получится так хорошо перевязать, капитан, — продолжила Микаса в попытке умаслить его. — Вчера целый день держалось. 

— Сядь и жди тогда, раз бестолковая такая, — капитан кивнул в сторону кровати. — Только тише будь. 

Он продолжил бриться по второму кругу, оттягивая кожу пальцами. Лезвие любовно кусало лицо, оставляя после себя безупречную гладь. 

Есть что-то неуловимо колдовское в этом мужском ритуале — сложно оторвать взгляд. Аккерман жадно цепляла детали из общей картины. 

Вот помазок в чаше, а в ней — густая пена от специального мыла. Вот Леви наклоняется, чтобы сполоснуть лезвие. Стук-стук. Его лицо — оплот спокойствия. Вот мышцы играют под болезненно-бледной кожей без малейшего намека на загар. Ключицы сильно торчат. На груди волос нет, но ниже пупка — есть. Без рубашки капитан кажется крупнее…

— А говорила, что не подглядываешь.

— Я природой любуюсь. — Микаса отвела взгляд и сжала голые колени. — Красиво тут. 

— Угу. 

Леви закончил бриться — расстегнул пряжку и вытащил ремень из шлевок. Прицепил его к толстому настенному крюку, натянул «хвост» и начал править бритву. 

— Подойди, — наконец сказал он, хлопая себя по скулам. Слабо тянуло одеколоном. 

На этот раз перевязка заняла куда меньше времени, потому что никто не осторожничал. 

— Мне нравятся цветы. Однако когда их срезают и дарят для красоты, они становятся мертвыми, — вдруг уведомила Аккерман. 

«Значит, подарю в горшке! Или семена. Ишь какая разборчивая», — мысленно огрызнулся капитан.

— Мне плевать, Аккерман, — раздраженно сказал он вслух и закрепил крючки на бинте. Ему спалось дерьмово… отчасти из-за ее вчерашних слов. Они вальяжно сидели на задворках подсознания и напоминали о себе. Всем известно, чем могут закончиться подобные визиты к красивой девушке. Особенно ночью, когда держать воронов в узде сложнее всего. Леви скривился и вновь нацепил глухую броню, о которой почему-то периодически забывал в компании Микасы. — Выметайся. 

Вот бы запихнуть второй моток бинта ей в рот, чтобы острый язык впредь не говорил ничего провокационного. 

Аккерман послушно ретировалась. Ее не трогало чужое ворчание: все слова капитана бахнули о стену из спокойствия, отскочили и вылетели в окно. Он не те снаряды выбрал, чтобы пробить ее покой. Это совсем не похоже на намерение задеть по-настоящему. Так — привычная рутинная песня. 

Командир у них такой: любит бухтеть спозаранку. Пусть бормочет гадости на здоровье, пока его снова не атакует мигрень из-за чрезмерного раздражения. Себе же хуже делает, а не окружающим. Дурак.

×××

На завтраке снова каша, приготовленная Петрой. Микаса съела все: голод накануне следовал за ней по пятам. 

Она вооружилась: перчатками на пару размеров больше, ведром ледяной воды, хлипкой шваброй, тряпками — и пошла в комнату отдыха. В ней: два дивана, стеллаж с книгами, несколько письменных столов и кресел. Аккерман задержали книги. Она читала корешки и стряхивала пыль, старалась избавиться от клещей и их кладок, а после аккуратной стопкой складывала книги на столешнице. 

Пауки недовольно пялились из верхних углов  — пришла Браус и смахнула шваброй их узорчатые труды. 

— Так это на вас одну вчера обрушилось недовольство капитана? — спросила она между делом. 

— Не отвлекайся. Он будет тщательно проверять, а я не хочу глотать пыль до отбоя. 

Они убрались на совесть: им же здесь жить. Самая гадость скопилась в душевой — ребята густо побрызгали средством на прель и сели пить чай на крыльце. У каждого в чашке оказалось по веточке чабреца. 

«Как там Эрен? Как он себя чувствует? До их возвращения осталось несколько часов, если отталкиваться от предыдущих дней». — Раньше Эрен ежечасно занимал мысли Микасы, но в последние дни она практически не думала о нем. 

После короткого отдыха ребята разлили кипяток по чашкам (чтобы выпить чай залпом, когда остынет) и снова увязли в работе. Из-за грибка никто лишний раз не открывал рот — поток мыслей вновь захватил Аккерман. Она старательно гнала все ненужное — недопустимое — и лишнее, пока глупые грезы о командире не усугубились. Власть Леви над ней сложно отрицать, и дело не только в его звании. Все намного тоньше. 

Следует понять (и принять), что кроме службы их ничего не объединяет, поэтому справедливо ждать только наставничества. Микаса дала себе установку: прикинуться деревом или глыбой льда. Главное, чтобы в его компании эта установка не дала сбой. 

Закончив с душевой, ребята вышли в коридор. Аккерман стянула косынку с головы и промокнула бисеринки пота. Майка липла к телу, но вставать под ледяную воду сейчас желания нет. Микаса вяло поинтересовалась, не слышно ли чего об исправности котлов, — Жан и Саша пожали плечами. 

Сейчас бы сигануть в речку, где вода согрета знойной любовью солнца. Поплавать там вдоволь как в детстве и не думать ни о чем. Хотя бы десять минут желанного покоя… истинного, а не имитации. 

Аккерман вспомнила, как заходила в воду не снимая штанов из-за страха, что голодные пиявки присосутся к коже, будут пить кровь, разбухать и лопаться от жадности. Отец смеялся — и она тоже смеялась. Хорошее воспоминание. 

Микаса загребла влажные волосы назад, уткнулась затылком в стену и спрятала ладони в карманы. Под веками мелькал муаровый узор — в черепе засел вопрос: способна ли плесень вызывать галлюцинации? Может, не стоило так глубоко лезть в рассадник грибка? 

Двойной хлопóк — Кирштейн с Браус резко выпрямились и посвятили сердца идущему мимо Леви. Аккерман все равно, поэтому она осталась стоять на месте, привалившись лопатками к камню, — типичная поза хулиганья в переулках. Для правдоподобности осталось свистнуть капитану вслед. 

Воздух трещал от его энергетики. Она манила к себе, как сладкие, но лживые сны. Ее незримые языки лизали стены и вздымались до потолка. Леви всегда такой после вылазки? Микаса не замечала этого раньше. 

Он не в духе: это видно невооруженным глазом. Его левое предплечье опухло и покраснело, кожа хаотично разодрана. Что-то случилось на опушке, служившей полем для первичных экспериментов. 

Аккерман мысленно отмахнулась: не ее забота. Капитан каждый раз напоминал ей об этом и почему-то тихонько бесился, словно ему противна даже мысль, что кто-то хочет о нем заботиться. И все же он сегодня позавтракал, но едва ли это что-то значило. Вдруг у него особый ритуал: завтракать по определенным дням недели? 

Спустя полчаса девчата оккупировали кухню. Они нацепили передники и чистые косынки, чтобы случайно не приправить еду волосами. Возиться в плоти мертвого кабана — сомнительное удовольствие, но Микаса разделывала мясо с жутковатым равнодушием. Пока Саша рассуждала вслух, как им приготовить суп, она разминала запястье: крутила нож в руке. Этому ее научила Энни. 

В ход пошли: грибы, картофель, сухие сливки, мясо и подсушенный хлеб — вскоре на обеденном столе окажутся деревянные миски с супом-пюре и кусочками вепрятины. Аккерман сделала над собой усилие и испекла ягодные кексы: они (по ее задумке) должны порадовать Эрена. 

— Разбуди меня часа через два, ладно? Голова что-то болит, — сказала она и, получив от Браус твердый кивок, ушла в комнату. 

Микаса упала на матрас и забылась тревожным сном. Когда в дверь постучали, вереница беспокойных и бессвязных образов оборвалась — она подскочила на месте, сонно озираясь. Войди Саша и потряси ее за плечо, получила бы в ответ не самую приятную реакцию: ушиб, растяжение или короткое, но настойчивое удушение. В условиях нынешней обстановки о долгом и спокойном сне можно только мечтать, но двух часов вполне достаточно, чтобы избавиться от дневного бреда. 

После уборки скулила поясница — Аккерман все равно пойдет рубить дрова в попытке отвлечься. Поленья никогда не лишние, ведь капризы погоды угадать крайне сложно. Сегодня неумолимо светило солнце, а завтра (кто знает) — зарядит дождь длительностью в несколько суток и загонит разведчиков под крышу замка. Выбрав подходящий топор, Микаса почистила его и подогнала лезвие до необходимой остроты мокрыми точильными камнями. Этот процесс успокаивал, несмотря на малоприятные звуки. 

Аккерман занималась рубкой около полутора часов: порой с безразличием и сосредоточенностью лесоруба, порой — вкладывала в удар эмоции и скалилась. Собрав поленья в удобные вязанки, она перетаскала их в большую дровницу. Легкий спазм в желудке напомнил о пропущенном обеде.  

Суп, на ее взгляд, удался, да и кто будет воротить нос от горячей мясной похлебки? Настроение выправилось — нагрянула леность. Микаса не сопротивлялась ей: заварила чай, взяла кексы и отправилась в свою комнату наслаждаться чтением. К хорошему легко привыкнуть — она уже слабо представляла, каково это жить в казарме, где коек в разы больше.

Когда познаешь радость отдельной комнаты, намеки командора о повышении обзаводятся особенным шармом. Да, в одиночестве кошмары множатся, но уже не надо гадать поутру: кричал ты наяву или только во сне? 

Аккерман легла на матрас и подобрала подушку под грудь. Книга увлекла ее в дебри человеческих взаимоотношений. Скоро приедет командор. Микаса до сих пор плелась в начале пути, а к выполнению его поручения и вовсе не приступала. Да и как это провернуть теперь? То у нее рука болит, то капитан теперь ходит подбитый. 

Снова гулкий стук. Чтиво настолько увлекательное, что Аккерман пробормотала «открыто», даже не задумываясь о том, кто может оказаться за дверью.

— Аккерман, мне нужна твоя рука и красивый почерк, идем, — сказал Леви тоном ближе к императивному. 

«Почему опять я?» — возмутилась Микаса. Неужели нельзя поручить бумажки кому-нибудь из его личного отряда, той же Петре, например? Или у такой изящной барышни почерк лекаря, который приговорил в одиночестве бутылочку горячительного? Поток вопросов нужно срочно пресечь, иначе можно сойти с ума от обилия догадок. Просто очередное поручение капитана, без всякой подоплеки, вот так должен воспринимать это хороший солдат.

— Шевелись. 

— Иду, — глухо отозвалась Аккерман, упав лицом на книжные страницы. Она нарочно медлила: нехотя уселась в излюбленную позу — «сейдза» — и сладко потянулась, разгоняя кровь. 

— Может, еще в позу «скорпиона» встанешь? — полюбопытствовал Леви, привалившись к дверному косяку и сложив руки на груди. 

Такой «домашней» он Микасу еще не видел. Любопытная картина, которая очень неплохо смотрелась бы в его комнате. По утрам.

Почему она? Да потому что это — негласная провокация.  

— Это как, капитан? — Аккерман подхватила личную кружку: пусть капитан платит чаем за услуги персонального секретаря.

— Потом тебе покажу. Шагай за мной, — сказал он, обменявшись с ней колким взглядом. Этот обмен происходил на уровне чего-то обыденного и оседал мерзкой оскоминой во рту. 

Они вышли в коридор. 

— У Армина тоже есть рука и красивый почерк, — заметила Микаса, привычно следуя за командиром. 

Ее поступь практически не слышна: она босиком. «Или моя рука вам нравится больше?» — Остро́та застряла комом в горле. Видимо, да, раз запястье часто страдало то от крепкой хватки, то от подошвы сапог. 

— У Армина — другое дело. Он занимается анализом или чем-то таким, я не вникал, — раздраженно ответил Леви. 

— Шульц? 

— Он занят, — градус раздражения повысился.

— Браус? — не унималась Аккерман.

— Тоже, — не слово, а плевок. 

— Пе… 

Микаса врезалась в грудь, а по ощущениям — в живую стену. Капитан даже не шелохнулся, только вовремя отвернулся, чтобы не столкнуться лбами. 

— Аккерман. Не ушиблась?.. Жаль, — он приподнял подбородок. Играл в игру: «У кого мрачнее взгляд». У него: десять туч из десяти. — Я не понял… В чем проблема? Служба в разгаре. Ты там жопой кверху валяешься, книжонки читаешь. Перечишь командиру. Чтоб я такого больше... А, ну. Не отводи взгляд. Смотри на меня. 

— Рука болит, да? — тихо-тихо спросила Аккерман и с трудом сглотнула. 

Леви не ожидал такого вопроса. Покорного молчания, криков, оскорблений, слез или пощечину — да, но только не гребаного сочувствия. Он прочистил горло, прежде чем ответить. 

— Допустим. Слегонца… Короче, мне нужна твоя красивая рука и твой красивый почерк, — невольно мазнул взглядом по искусанным губам. — Это не обсуждается. Поняла? 

— Мои… да, поняла. Простите, капитан. 

Микаса склонила голову в попытке спрятать румянец, а Леви так и не понял, что проболтался. 

×××

Важно заметить, что после утреннего визита Микасы, день у капитана совсем не задался. Завтрак тоже прошел мимо: ни вкуса, ни удовольствия, ни насыщения. Подсунь ему кто деревяшку в тарелку, он бы ее тоже съел, даже не заметив разницы. Поистине странное поведение для человека, который голодал в детстве. Страшно голодал. 

Окончательно добил его Армин. Пришлось выбирать: подбитая рука или раскроенный череп мальчишки. 

Однако все началось с Эрена. Ему поставили весьма понятную и простую задачу: вырвать несколько деревьев, оторвать ветки и аккуратно сложить на земле. Все шло неплохо, пока титан не взбесился и не пнул постройку, которую скрупулезно строил. Массивные бревна полетели в стороны. Моблит с Ханджи сразу разлетелись по укрытиям, а Арлерт застыл, как восковая слеза свечи. Такой же бледный и несуразный. Испуганный. Леви успел оттащить его и спрятать за толстым стволом, а сам выставил руку как щит. Выставил и болезненно замычал от удара.  

По приезде в замок, он первым делом подставил ссадину под струю ледяной воды. Рядом крутились Армин с Эреном и бубнили наперебой: наверное, выражали сожаление после произошедшего. Некогда сопли размазывать.

— Идите жрать и отдыхать, — бесцветно сказал капитан, стряхивая лишнюю воду. — Бестолочи. Молитесь, чтобы у меня рука не опухла. Старательно молитесь. Все. Кру-гом! Шагом-нахер-марш! 

Пацаны послушно ретировались, а Леви отправился в свою берлогу. «Утром мотал руку Аккерман, а теперь придется себе. Иронично», — размышлял он, шагая мимо горе-охотников и лишь мельком бросая взгляд на чересчур расслабленную Микасу. Ей позже воздастся за пренебрежение субординацией, а пока пусть живет. 

В пределах комнаты маска безразличия спа́ла. Соблазн раздолбать всю мебель настойчиво дернул за рукав. Еще два раза. Нет. Капитан подавил жажду разрушения — прибил буйный нрав толстыми гвоздями к половицам. Позже это обязательно аукнется дрожью в пальцах или беспокойством в ногах.

Во время перевязки Леви заметил подсохшую траву, которую ему вчера всучила Аккерман. Он взял кусок растения, покрутил в пальцах и убрал в блокнот. В блокноте записей совсем немного. Капитан писал там только в минуты острого одиночества, когда требовалось выговориться хоть кому-то. Бумага умела слушать и помалкивать. 

На обеде Леви задумчиво наблюдал за белыми голубями, уткнувшись кулаком в щеку. Птицы фланировали, изредка тычась клювом в траву, и останавливались, чтобы почистить перышки. Мысли заняты Йегером. Чего теперь делать? Капитан прикрывал Эрена на бумаге, а мальчишка взял и потерял контроль. Подгадил. Не первый же день испытаний, в конце концов! Подобные фортеля плохо скажутся на грядущих операциях. Без сомнений. 

«День другой, а дерьмо все то же»¹. — Леви мысленно подвел черту. 

Стоит обратиться к Арлерту. Он часто выдавал толковые вещи чередой артиллерийских выстрелов. Они обязательно подсластят горькую пилюлю для Эрвина, потому что капитан больше не собирался скрывать правду. 

— Ты совсем не ешь, коротышка. Влюбился? Кто он? — прошептала Зоэ сослуживцу на ухо. 

Леви собрался предложить ей сходить кое-куда вольным шагом, но вовремя прикусил язык. Негоже снова обижать Ханджи на глазах молодых солдат. 

— Эрвин. Разве не очевидно? Люблю высоких.

— Правда? — Зоэ заинтересованно подалась ближе. — Бедняжка, так тоскуешь, что совсем нет аппетита. Он скоро приедет. Ты держись!

— Из последних сил, Ханджи, из последних сил. — Капитан драматично вздохнул, а потом поманил Ханджи двумя пальцами, чтобы та подставила ухо. — Мне полегчает, если ты мне отсосешь. Лезь под стол. 

— Леви! — Зоэ ткнула его в ребра за тихую издевку. — Ага, бегу и падаю, сейчас только зубы почищу! 

— Правильно. Какая умница. — Леви невзначай оттопырил щеку языком, продолжая глумиться с абсолютно равнодушным лицом.

— Не Эрвин? 

— Не Эрвин. Никто. Я не голоден. 

— Ради всего святого… — Ханджи подвинула тарелку супа. — Ешь. Это приказ. Ну что за идиот… зря, что ли, наши девочки старались?

Капитан подчинился. Суп оказался вкуснее всех прежних похлебок вместе взятых. Леви показал пустую тарелку Зоэ и получил в ответ заливистый смех и ободряющий хлопóк по плечу. Эта женщина явно намерена довести его до точки невозврата. 

— Не подавись, — напутствовал он, прежде чем выйти из-за стола. 

Капитан долго корпел над очередным отчетом и пил чай. Из его чайной казны снова исчезла пара знатных горстей, и Леви дал себе пустое обещание, что когда-нибудь точно придушит невыносимую Ханджи. 

А пока ему нужна помощь с другим делом. 

×××

— Капитан, — позвала Микаса, сидя за офицерским столом. 

— М? — Леви занимался чаем. 

— Вы потренируете меня лично, когда заживет рука? Командор Смит дал мне задание, правда, я не уверена, что верно истолковала его слова, но… — Аккерман вонзила взгляд в его спину. Прикусила нижнюю губу изнутри, готовясь к войне. — Думаю, он имел в виду именно это. 

Но война не наступила. 

— Само собой. По вечерам. Уж выделю время, чтобы заняться тобой, раз командор Смит сказал, — согласился Леви. Он сам не всегда понимал замысловатых речей и загадок Эрвина. Главное, чтобы они с Микасой не перегрызли друг другу глотки на тренировках. — Думаешь, эта царапина, — капитан указал на забинтованную руку, — даст тебе преимущество на спарринге со мной? Ты святая наивность, Аккерман.

Он причислял себя к бойцам, которые станут непригодными разве что после смерти… впрочем, даже при таком исходе еще можно послужить годным удобрением. Леви разложил бумаги, поставил новую чернильницу. Склонился над Аккерман, оперевшись здоровой рукой на столешницу. 

— Так, гляди. Этот отчет ты красиво перепишешь, — он ткнул в лист. — Как закончишь с этим огрызком, почитай наш с Арлертом вчерашний доклад. Дальше я буду диктовать, а ты — писать доклад уже сегодняшний, ориентируясь на вчерашний. Поняла?

— Угу, — отозвалась Микаса — в этом коротком звуке проклюнулась толика участия. Она слушала указания капитана, невольно сжав ткань на внутренней стороне бедер и тычась носками стоп в пол. — Поняла.

Получить его персональные тренировки — честь для любого солдата, и, если отбросить неприязнь и капризы, для Аккерман тоже. Чтобы стать лучшим, надо учиться у лучших и стремиться их превзойти.

— Не смотри на меня так, Аккерман… эти сраные бумажки как отдельный вид медленной пытки. Так, в отчете у нас — сухие факты, а в докладе можно писать более-менее в вольной форме. Приступай.

Леви сел на гостевой стул, вытянул ноги и скрестил руки на груди. Намеревался вздремнуть — устало откинул голову, прикрыл веки. Замер. 

Микаса изучала вчерашний доклад: взгляд гулял от строчки к строчке, но неминуемо возвращался к чужой шее. Ей уже не хотелось вонзать ножницы в горло или сдавливать его шнурком. Хотелось иного — и оно казалось еще более безрассудным. Она нервно мотнула головой, трижды моргнула и попыталась спрятаться за завесой угольных волос. Отчасти этот трюк помог, но проклятые эмоции все же вытолкнули Аккерман из-за стола. 

Теперь она читала у окна, спиной к капитану. Неспешно разлила кипяток по чашкам и, не отвлекаясь от документа, перенесла их на столешницу за два захода. 

Судя по записям, вчера Эрен был послушным титаном. В докладе между строк сквозило Армином: он способен разложить по полочкам даже самые хаотичные и непокорные мысли. Микаса гордилась ребятами. Она всегда считала их особенными мальчиками, рожденными для великих дел. 

Рукопись подошла к концу — настала очередь отчета. Аккерман тихо царапала бумагу пером и лениво размышляла о разных вещах. Почему Леви так странно держит чашку? Был ли он обучен грамоте до вступления в Разведку? Про Подземный город ходит множество слухов. Люди там сызмальства учатся выживать, и воровство — куда более ценный навык, нежели чтение и письмо. Микасе до жути интересно, как капитан жил до службы здесь. Был ли чистюлей в мире, где грязь, сырость и крысы — неотъемлемые декорации? Были ли у него люди, на которых он мог положиться? А семья?..

— Знаете, капитан… — не выдержала Аккерман, — в вашем возрасте так может и шею защемить. 

Она не планировала портить ему настроение, но желание «ляпнуть что-нибудь» мучило изнутри невыносимым зудом. Микаса выбрала самое безобидное, что вертелось на языке. 

— Аккерман… — Шумный выдох. Леви коснулся шеи (она сразу тихонько заскулила) и хрустнул позвонками, получив мнимое облегчение. Выпрямился. — Тогда мне пора в отставку? В моем возрасте уже тяжело справляться с УПМ, как думаешь? 

Аккерман коротко пожала плечами и продолжила, не отвлекаясь от письма: 

— В комнате отдыха есть компактный диван. Такой же скрипучий, как и ваш в главном штабе. Он не займет много места здесь… так что вы можете впредь диктовать с дивана. 

— Реально считаешь меня старым? Чушь. Я пока не планирую превращаться в ветошь. — Капитан пощупал окантовку чашки, тихо отхлебнул. Отставил ее в сторону и подался ближе, укладывая локоть на столе. — А диван твой мне не нужен. Тот скрипящий ужас, к которому привыкла моя спина, ничем не заменить… Ага, закончила? Ладно, я буду рассказывать, а ты попытайся раскрутить это во что-то приличное. 

Микаса трудилась усердно. Изредка тормозила его, чтобы точнее оформить мысль, и вновь твердо кивала в ожидании продолжения. Прерывалась на пару глотков чая, еле заметно кривилась: это уже не те травки, которыми Леви поил ее раньше. Слишком крепко. 

Рассказ начался довольно безобидно — чем ближе к развязке, тем сильнее волновалось сердце Аккерман. 

— Именно поэтому Армин сейчас беседует с твоим любимым и старается вправить ему мозги. Я, например, считаю это бесполезным занятием. — Капитан откинулся на спинку, взял чашку. Перешел в атаку, проверяя слабые места Микасы. — Я просил у Зоэ разрешения измордовать его, но… она мне отказала. 

Аккерман поджала губы. На лекциях по технике безопасности говорили, что опытный и сильный солдат должен нести вдвое больше ответственности за свои действия и лишний раз не махать руками во избежание несчастных случаев. Микаса понимала: дури в ней много, поэтому старалась не встревать в неприятности. Она пропускала мимо ушей гадкие комментарии полицейских и провокации сослуживцев, но порой чаша терпения переполнялась, и в ход шла грубая физическая сила. 

Эрена действительно иногда заносит — здесь есть место отрезвляющей оплеухе, но не избиению. 

— Я рада, что решения здесь принимает человек, который мыслит здраво, — сдержанно ответила Аккерман, не поддавшись порыву вылить на Леви чернила. Она многое отдаст и стерпит за возможность любоваться злым и пятнистым командиром, что раз за разом безуспешно моется в ледяной воде. 

— Вот уж спорно. 

Об адекватности Зоэ, конечно, впору слагать легенды, но она как минимум не желала причинить вред Эрену. Открыто. 

— Ваши зверские методы дисциплины похожи на обычное желание потешить свое эго. И что же? Мечтаете сковать моего любимого и единственного брата цепями? Заиметь живую грушу? Это было бы предсказуемо…

Ответа нет. 

— Ваш ход, капитан. Мне так нравится с вами спорить. Боюсь, я становлюсь от этого зависима. 

— А ты не бойся, Аккерман. 

Микаса потупила взгляд (можно обойтись и опрокинутой чашкой чая!) и вновь посмотрела в пытливые глаза. Плавно встала, сделала шаг, касаясь столешницы кончиками пальцев. Леви неосознанно раздвинул колени чуточку шире, будто приглашая ее встать у себя между ног. Встать плотнее. Он неотрывно следил за Аккерман, подмечая любое изменение на застывшем лице. В его глазах горел огонек азарта. Да какой там огонек… кострище!

«Нападай, не сдерживайся, просто говори… — молил капитан, задрав подбородок. — Кто бы знал, какая ты кайфовая, когда злишься». 

Они смотрели и молчали, маринуя друг друга в ожидании. Леви хотел медленно скользнуть к ее пальцам, коснуться разок, разведать обстановку, но Микаса уже вышла из оцепенения: 

— Вы пока думайте, чем меня побольнее уколоть, а я, пожалуй, принесу кексы. Чай у вас крепкий, с горечью, совсем как вы. 

Она вышла, ожидая услышать «пошла вон» и получить пяток нарядов вне очереди. Плевать. Капитан прекрасно знал, что спесивая Аккерман молчит в его компании только до поры до времени. Захоти он спокойного вечера, вызвал бы другого солдата. Но он вызвал ее. 

Дверь закрылась — Леви усмехнулся. Шалость удалась. Пламенные речи Микасы были адресованы ему и только ему. Пожалуй, он слишком многое ей позволял: в этих попытках словесно укусить друг друга было что-то, чего ему не хватало все эти годы. Накал… жизнь. 

И ответный ход у него имелся (еще какой!), но пока рано. Аккерман еще не созрела. 

Микаса вернулась — поставила тарелку с выпечкой на стол, предварительно отодвинув безликий блокнот. 

— Без яда. Могу каждый надкусить, если хотите, — выдохнула она. Взялась за перо, чтобы закончить с докладом. 

— Предлагаешь мне есть после тебя? Вот спасибо.

Капитан редко ел сладкое (пусть лучше девочкам больше достанется), но иногда накатывало желание полакомиться чем-нибудь эдаким. 

— Знаешь, Аккерман, — он потянулся поврежденной рукой к тарелке, подцепил кекс и начал вертеть его в пальцах любопытства ради, — я недурно мучаю людей. Но только тех, кто этого действительно заслуживает. Они не люди уже. Падаль. А твой пацан пока что в списке тех, кого я оберегаю. Если он станет угрозой человечеству, я его убью. Все просто. — Леви говорил спокойно, без раздражения, что тащилось за ним хвостом весь день. 

Кекс вкусный — он аж удивленно вскинул брови, слизывая крошки с губ. Ягодный. Сладковатый, но не приторный. Сочный внутри, мягкий. 

После короткой паузы капитан продолжил: 

— Если тебе удобно делать из меня врага, а из Йегера — жертву и мученика, то пожалуйста. Твое право. Вот только страх — двигатель прогресса. Он заставляет думать и действовать так, как того требует ситуация. Слабаки сдаются, сильные борются. И твой Йегер — покаместь боец. Не смей его ослаблять и вытирать сопли. Я его закаляю, чтоб не размяк. 

Когда речь зашла об Эрене, Аккерман навострила уши. Повернула голову вполоборота и вцепилась мрачным взглядом в командира, как голодный пес — в кость. Она молча пропускала его слова через призму жизненного опыта, а после разочарованно покачала головой, мол, ничего вы не понимаете, капитан. 

Микаса вернулась к документу. Нет нужды говорить вслух, каким она видит Леви, и что замечает, когда смотрит украдкой, потому что все это — путь в никуда. Когда он становится таким сговорчивым, ей очень надо уткнуться носом в его грудь, пусть даже для этого придется неудобно согнуться. А вот обнимать Эрена — другое дело, однако… он больно-то и не горел желанием обнимать ее в ответ. 

От подобных мыслей тошно и грустно. Одиночество подступило с тылов и принесло с собой душевный холод и пустоту. С этими врагами Аккерман пока не в силах совладать. 

Она подперла скулу кулаком, чтобы не видеть капитана, и продолжила писать доклад по памяти. Ей необходимо облечь маленькую катастрофу на опушке в нечто менее ужасное, ведь абсолютно во всяком начинании есть свои взлеты и падения. Микаса тихонько жевала губы. Задумчиво водила опахалом по скуле, прихватывая волосы, ловила правильную мысль и вновь погружалась в рукопись. 

— Ну и? — Леви нарушил тишину — Аккерман выпрямилась и отложила перо. Он закинул ногу на ногу, руку положил на спинку стула, а кисть спустил по ту сторону. — Чего там Эрвин сказал? Ты вполне сносно со всем справляешься. 

— Я думала, вы в курсе. 

Микасе не хочется повторять фразу командора точь-в-точь, пусть она и выжжена в памяти. Странный приказ от главнокомандующего Разведкорпусом. Аккерман тихо отхлебнула остывший чай — ощутила горечь на языке, но не спешила от нее отказываться, как и от компании капитана. Он язвил, плевался желчью, грубо отталкивал и вводил в смятение, но с ним она не чувствовала той ненавистной пустоты. Забавный парадокс. 

— Наверное, он хочет, чтобы я приблизилась к вашему уровню еще на пару ступеней. Сказал, что проверит, но я не представляю, как это можно отследить. Капитан, сносно — это недостаточно. Слишком низкий показатель. Возможно, мне следует больше работать с УПМ и сражаться с противником выше по уровню, а здесь — это вы. Я должна стать вашей силой. Так мне сказал командор. 

— Мда, без бутылки тут явно не разобраться. 

Микаса коротко пожала плечами и дописала заключительное предложение. Осторожно отодвинула пергамент, чтобы чернила подсохли и не размазались. Она озвучила только первую часть приказа Эрвина Смита, потому что вторая казалась ей еще более нелепой и мутной. Иногда командор напоминал ей старца, который любит загадывать загадки, а после наблюдать, как молодые умы силятся их разгадать. 

— Ладно, решим. Я читал ваши дела из кадетского корпуса. Шадис отчего-то не заметил в тебе ни одного промаха. Либо ослеп, либо подхватил маразм. Недостатки есть у всех. 

— Не заметил, потому что я их не допускала, капитан, — деликатно возразила Аккерман. 

Шадис разговаривал с ней только по делу, никогда не орал, как на других, но всегда внимательно наблюдал и строго оценивал. Никаких поблажек, даже похвала была скупой: одобрительно кивнет и чуть просветлеет в лице, не более. Тогда Микаса напоминала заточенный под войну механизм, поэтому ей было легче контролировать эмоции. 

Недостатки. Это слово режет слух, ведь у Аккерман их нет, если говорить о навыках боя или владении устройствами. Она много и усердно работала, чтобы стать лучшей. У нее лопались мозоли, сдиралась кожа, пот мешался с кровью, мышцы горели огнем под скулящей плотью… ей часто хотелось просто сигануть со стены вниз головой. От усталости, боли и мыслей о тварях, которых ей предстоит встретить. Микаса с трудом, но нашла гармонию со всеми боевыми сферами Разведки. У нее есть отличная база ресурсов, ее надо ежедневно поддерживать в тонусе и совершенствовать — да, но недостатки? Чушь. Что Эрвин в ней такого увидел? 

Проблемы с агрессией? Леви тоже этим грешит, но все равно считается самым лучшим. 

Привязанность к людям? Возможно… но разве Леви не бросится защищать командора, окажись тот в опасности? Или Зоэ… или Армина. Он ведь ни секунды не думал — принял удар на себя и спас Армина. 

Так как почувствовать эту проклятую грань, когда рисковать, а когда уходить, ведь ты можешь быть последней надеждой для кого-то… 

— Закончила с бумажками?

— Да. 

Аккерман встала позади стула, сложила ладони на его спинке. Она больше не претендует ни на офицерское место, ни на его эмоции: настроение как ветром сдуло из-за чертовой тревоги. Пора отвлечься: сделать растяжку, чтобы не терять ни миллиметра в поперечном шпагате, а на крайний случай — выбраться на пробежку. Босиком. Физическая нагрузка и свежий воздух — лучшие помощники в борьбе с суетными мыслями. 

— Чем я могу быть еще полезна, капитан? 

— Много чем, но… идем. — Просить ее о массаже неудобно. — Ты свободна, а я пока проверю, как вы там убрались за сегодня. 

Они вышли в коридор — пошли в разные стороны. Шаг. Два. Три. 

Леви остановился. Желание воспитать в Микасе самостоятельность и независимость перестало разрастаться со скоростью плесени, но не исчезло. Оно обернулось крошечным маяком, к которому волей-неволей приходится возвращаться. 

— Эй, Аккерман. — Микаса остановилась и медленно развернулась всем телом. — Ты сама-то знаешь, чего хочешь? Можешь не вслух. Для себя определись. 

Странный вопрос. Ей хотелось того же, чего и другим людям, наверное. Выбраться за пределы стен без тяжести УПМ и страха, увидеть что-то помимо улочек, казарм и солдат. Чувствовать не только разочарование и горечь потерь. Стать тем, кем хочется, и быть с тем, с кем хочется. Еще собственный домик и сад. Чтобы пахло цветами и свежестью, а не кровью и гнилостным дыханием. 

На ум приходили и другие желания, более реальные и скорые в достижении, но на них банально не хватало смелости. 

— Много чего… В том числе, хочу сказать: вы не старый. Нормальный. Обычный, то есть не совсем обычный, конечно… — Аккерман тихо цокнула языком, слегка запрокинула голову и принялась елозить ладонью по шее. Но на потолке не оказалось ни нужных слов, ни разящего молота, который непременно свалится на голову, чтобы уберечь от косноязычия и стыда. — Я лучше пойду. 

— Иди, бестолковая. 

Микаса ушла прочь, а точнее, на кухню. Ладони вспотели, поэтому она вымыла не только кружку, но и их с куском мыла. Следующая остановка — тайник. Завтра можно будет смело разложить травы по тканевым мешочкам. 

Контрастный Леви вновь осел в мыслях Аккерман. С ним сложно, потому что невозможно предугадать реакцию: то он вспыхивает от пустяка, то остается спокойным в момент намеренных провокаций. Это цепляло. Цепляло как новая интересная дисциплина, которую хотелось изучить вдоль и поперек, но… страшно. Страшно ударить в грязь лицом, ведь Микаса зарекомендовала себя способной ученицей. 

Вечерняя прохлада, свежий воздух действовали целебно — после пробежки Аккерман села, привалилась спиной к дереву и уставилась в сумеречное небо. Вокруг простор, не ограниченный четырьмя стенами. Он ломал придуманные барьеры и рамки, позволял мыслить шире. Микасе нравилось сидеть здесь и спокойно мечтать, ведь это — огромная роскошь. 

Бóльшая часть тягостных мыслей запуталась в траве, листьях, корнях, не поспевая за ее ловкими ногами. Теперь можно признаться, что ей хотелось сделать именно в тот момент. Не молчать, не мямлить чушь, а подойти близко-близко, мазнуть носом по командирской шее, чтобы украсть чуточку его запаха.  

Это сродни физическому голоду, ведь Аккерман не удалось сберечь шарф, что долгое время служил ей переносным убежищем с родным запахом и воспоминаниями. Понюхать капитана Леви — одна из самых сумасбродных затей, но она хотела именно этого. 

Как он отреагирует на такую дерзость? Это определенно будет грубым внедрением в его личное пространство, но… разве их жизнь настолько терпеливая, чтобы позволять себе откладывать все на потом? Как же сложно. 

Плавать в фантазиях намного безопаснее, чем воплотить хоть одну из них в реальность. Микаса боялась наткнуться на отторжение, презрение или разочарование. Свое или его. Глупо терять даже шаткое расположение Леви просто из-за того, что глупое сердце дает кульбиты, когда тот маячит рядом. 

И дело вовсе не в страхе или ненависти. Дело в острейшем азарте. Насколько далеко они зайдут в этих переглядках и перепалках? 

Нельзя. Нельзя играть в такие игры со взрослыми мужчинами, но адреналин и чувство «на грани» слишком притягательны, чтобы просто так от них отказаться.