- А у стационара сейчас время обеда…

Глубокий вдох и шелест перевёрнутой страницы – громче обычного во вновь нависшей в кабинете тишине. С самого полудня всё пространство светом залито, и ярко так, ослепительно, словно в дымке. На фоне белых стен теряются очертания стеклянных стеллажей, размываются границы рамочных дипломов и информационных плакатов о кровеносной системе (где венозная кровь всё так же по старинке обозначена синим цветом). Завеса вакуумная, сдаётся, даже коридор окутывает, раз шаги из-за двери эхом отдаются, объемные, приглушенные, будто бы не подошва шаркает – вода булькает.

Слышно, как по скрипящей новизной бумаге царапает шариковая ручка. Малейшее движение скрежетом отзывается, до дрожи неприятно. И звуку бы сгладиться под общим защитным облаком, так нет же – усиливается нарочно, по тонким струнам воздуха вибрирует и до барабанной перепонки просачивается, постукивая, почесывая, щекоча. А вкупе с раздражающим запахом лекарств, крепко цепляющимся за одежду, это просто пытке подобно.

- Хочешь в стационар? – голос мягкий, как суфле, пронзает тишину тонкой иглой, и та опадает на паркет россыпью разноцветных леденцов. – Могу устроить.

- Ты мог бы просто отпустить меня. Честное слово, я осознал свои ошибки, я больше так не буду.

- Нет.

- Не отпустишь?

- Будешь, – голос равнодушный, но краткость эта обиднее подзатыльника. Шорох одежды, попытка вывернуть запястье из невидимой хватки, поворот головы – дышать, кажется, становится немного легче.

- Ну Чан…

Пара светло-голубых, почти прозрачных глаз показывается над горой папок и осматривает просящего. Его всклокоченные вьющиеся волосы торчат беспорядочно, еще и примятые слева над виском, большие раскосые глаза жалостливо глядят из-под свисающей челки, и пальцы заведенных за спину рук сложены в маленькие сердечки – для ублажающего эффекта. Как вишенка на торте – мелодичность каждого слова, ласковые интонации, чарующие улыбки, но они – будто брызги пульверизатора, только рассеиваются в выстроенном воздушном рукаве, тонкие нити которого связывают чужие запястья.

- …-хён?..

- Не сработает, Джисон, – Чан подхватывает стопку папок и, развернувшись на стуле, переставляет её на тумбу позади. Прочесывает левой рукой волосы – пепельно-серые, с темнеющими корнями, будто грозовые тучи; правой трёт глаза – краснеющие от перенапряжения и недосыпа – устрашающе-выразительные, серо-дождливые, обрамлённые густыми черными ресницами.

Он выглядит моложе большей части врачей небольшой поликлиники чуть поодаль от центра города, хотя даже тот же Джисон, проводящий с ним поразительно много как для среднестатистического загруженного уроками подростка времени, не может точно сказать, сколько ему лет. На вид-то все двадцать, от силы двадцать один, когда хмурится, структурируя записи по своим пациентам, как вот сейчас, например. Но выведи его из себя, чем систематически Джисон и занимается, так где-то там, в глубине бушующего океана души, просыпается сорокалетний офисный планктон с сальной залысиной, в роговых очках и с огромным пивным животом, вытесняющим письменный стол и личную жизнь.

Таким, по крайней мере, его описывает Джисон, в очередной раз отхватывая за несносное поведение.

- Вот ты зачем пришел сегодня? – Чан облокачивается на стол, сцепив руки в замок, и склоняет голову вбок, пытаясь выглядеть максимально спокойно и даже дружелюбно. Как с медленно выздоравливающими.

Джисон кое-как приподнимается с кушетки, поворачиваясь к Чану лицом, а не заплаткой на заднем кармане джинсов. Всё еще по рукам повязанный, он ведёт плечами, изгибается креветкой, но с горем пополам усаживается ровно, свесив ноги, и хлопает глазами невинно.

- Ты жаловался, что работы – край непочатый. Я хотел тебе помочь.

- Я ценю твои старания. Вон, смотрю, даже бейджик себе распечатал, – старший парень подхватывает заламинированный пропуск со стола и хмыкает, сощурив глаза. – Но воровать халат в ординаторской и общаться с моими пациентами в коридоре под видом специалиста – такая себе помощь.

- Да им скучно там сидеть! – Джисон цокает языком, чуть повышая голос. – Я привнёс в их жизнь немного радости!

- Ты хватался за сердце, читая их карточки и результаты анализов, и плакал навзрыд, чем испугал буфетчицу с уборщицей! Нет, ты, конечно, потом заверил их, что сейчас всё лечится, даже кариес и жидкий стул, но ты вообще в курсе, что я просто массажист? У меня не такая глубокая специализация.

- Странно это слышать от того, у кого чувство юмора покоится на дне…

- Последнее предупреждение, Джисон. Еще дна подобная выходка, и я тебя утоплю. Отправишься к маме на перевоспитание.

- О нет, только не к маме! – Джисон, со страху глаза расширив, подползает к краю кушетки. – Я не хочу следующий десяток лет распутывать рыбацкие сети и наспех латать дыры в тонущих кораблях, пока не созреют новые кораллы. Ну Чан-хён, ну пожалуйста, ну хочешь, спою тебе? Мужчины любят наши песни, мне бабушка не раз рассказывала, а ты с виду мужчина, вроде как, только такой себе, на троечку, хотя бровь себе красиво выбрил, мне нравится…

- Просто помолчи немного, Джисон-а, – Чан подтягивает к себе очередной журнал и открывает аккурат на последней заполненной странице, даже без закладки. – Хватит почем зря воздух сотрясать, мне больно. Знаешь, сколько всего я за день выслушиваю от пациентов? И ладно бы, если бы только о болезнях всей родословной – так еще и свадьбы, разводы, разделы имущества, измены, интрижки, рождение детей, имена всех детей, гороскопы на день, на неделю, на месяц, и список не полный! Я устаю после каждого первого кабинет проветривать, чтобы хотя бы до сумерек продержаться. А как позавчера завод загорелся, и горожанам запретили окна открывать? Весь день на кислородных ингаляциях и ватных ногах…

- И ты точно не хочешь вернуться в бункер? – Джисон произносит под вздох Чана. – Да-да, я знаю, что работа для тебя важна, и что пациенты тебя любят, несмотря на то, какой ты нудный, но тебя уже несколько дней дома не было. Ну не верю я, что во всём городе не найдётся других лечащих массажистов, которые могут тебя заменить, если у кого-то вдруг поясницу прихватит. А вот в том, что второго такого стихийного мага, как ты, нет, искренне убеждён. Посему поберёг бы ты себя немножко, отоспался, сил поднабрался. Ты давно свои глаза видел? Ты давно видел их карими? Смотреть же страшно!

- Не смотри. И вообще, почему ты не в школе?

- На литературе «Русалочку» разбирали, а я не люблю, когда копошатся в делах моей родни.

- Справедливо, – Чан кивает, мыча. – Но после уроков ты должен был пойти домой, чтобы за детьми следить. Не говори мне, что они остались на попечении друг друга. Их в бассейн с крокодилами безопаснее бросить, чем предоставить самим себе.

Джисон пожимает плечами, чувствуя, что может двигать руками свободно. Если Чан успокаивается – это хороший признак, а значит, надо быть еще осторожнее в своих словах, потому что примету про затишье перед бурей еще задолго до их рождения придумали, а бурю устроить в их ситуации – как градусник разбить. То есть, даже если деликатные пальцы и не дрожащие от нервов руки растут не из того места, которым Джисон таки чует неладное.

- Думаю, если бы что-то серьёзное произошло, они бы сообщили – телефоны есть, сила мысли есть. Но, насколько я помню, им запрещено пользоваться магией в твоё отсутствие, а просто так им выходить незачем – еды и видеоигр у них достаточно, чтобы жить в счастливом затворничестве еще полгода минимум.

- Мы говорим о Феликсе.

- Тогда максимум пять минут. Ох, – Джисон похлопывает себя по щекам, и сразу после – по карманам куртки, нащупывая телефон. – Хотя, не то чтобы я не хотел звонить, но посуди сам: территорию мы проверяли – там безопасно, а лес им не навредит, ты сразу сказал. В худшем случае, они только дома что-то сломают, но это потом можно починить, и тут уж за каждым их шагом следить не требуется. Вот когда точно надо начинать волноваться – это если они выйдут далеко за пределы территории, но для этого им надо будет разбить твою защиту. А значит – нарушить правила и применить магию, что немаловажно, твоего уровня, а для многих волшебников их возраста это фактически невозможно.

- Невозможно, да, – Чан выравнивает стопку журналов уголок к уголку, и глаза его обеспокоенно мутнеют. – Но мы говорим о Феликсе.