Солнце теряет лучи

— Сколько мне осталось? 

Вопрос наполовину серьезный, наполовину риторический неловкой обреченностью повисает в пространстве комнаты. 

Стыдливо отведенного в пол взгляда Джейса достаточно, чтобы понять: прогнозы врачей неутешительны. Пока он, съедаемый чувством вины, с видимым усилием давит на свои разгоревшиеся болью виски, Виктор смотрит в слегка расплывающийся потолок. Веки все еще налиты свинцом, но возвращаться в забытье не хочется: ученый заставляет себя смотреть вверх, делая глубокий вдох. 

Как же тяжело уходить, когда ты понравился Жизни: она отпускает неохотно, хотя милосерднее было бы резко выставить засидевшегося гостя за дверь на холод. 

Ощущения возвращаются медленно: резким щелчком бьет осознание, что с тела стащили корсет, Виктор тонет в мягком матрасе, придавленный легким, но теплым одеялом. Боль пока ушла: лекарств сейчас в нем, наверное, хватит на десятерых. 

Но надолго ли такое счастье?

Все кругом медленное, вязкое, непосильно тяжелое: на неловкое шевеление пальцами руки уходят все те немногочисленные силы, что успели накопиться. Мысли не хотят надолго задерживаться в голове, глубоко дышать себя нужно заставлять. 

Душа растрепанным вороном бьется о прутья костяной клетки: не разумнее ли было дать сгнить тюрьме, а не заковывать ее в сталь, оттягивая неизбежное?

Вдруг матрас прогибается под чужим весом: Джейс пересаживается с кресла, берет холодную, бледную ладонь в свою, и осторожно переплетает пальцы. Боится надавить слишком сильно, тут же трещинами пойдет… но склоняется и целует белые костяшки. 

— Вик… — жалобный, почти щенячий зов резко контрастирует с шириной плеч и положением в обществе. — Прости меня. За то, что не был рядом, когда все это произошло… если с тобой что-то случится, то я…

И не может закончить. Забывается: прижимает паучью руку к своей груди. Даже сквозь плотный китель можно почувствовать, как сердце искрит, беря разгон. 

Только не вспыхни.

— Когда уйду, — слово «умру» не подчиняется языку, — то… — ученый не успевает закончить черную шутку. 

— Виктор! Не говори таких вещей. 

Наверное, это прозвучало кощунственно. 

Талис нависает над другом, хлопает себя по плечу: по странному жесту становится понятно намерение. Виктор медлит пару мгновений, отводит взгляд, но все же нерешительно обнимает сильную шею и плавно оказывается усажен на чужие колени. Тощие, слабые ноги ученого даже сейчас, в удобном положении, неловко разъезжаются, как у олененка. Джейс прижимает к себе бережно, но крепко: без хитинового покрова, без раковины, без панциря, Виктор выглядит совсем беззащитным. 

В голове всплывает момент, когда Джейс впервые увидел корсет: во время экспериментов с Хекстеком что они только не делали, а сколько часов было потрачено впустую! В один из подобных вечеров они, уставшие вусмерть, расположились прямиком на полу: Джейс пристроил голову на коленях у Виктора, пока тот стаскивал удавку галстука со своей шеи. 

Именно тогда в небрежно расстегнутым воротнике рубашки мелькает пересекающий грудную клетку поддерживающий ремешок. 

Неровные плечи подрагивают от широких поглаживаний: Джейсу кажется, что они легко прячутся в его ладонях.

«Сбереги его, — зло усмехаясь, шепчет внутренний голос советника, – пока у тебя еще есть шанс…»

— Вик, ты как? Может, я поторопился тебя поднимать… 

— Нет-нет-нет, — мотает головой ученый и жалеет об этом: перед глазами возникают противные черные мушки.

Он жмурится и прижимается теснее, в кольце объятий тепло, уютно, спокойно: до этого Виктор не осознавал, насколько замерз. Джейс гладит острые сбитые колени в синяках сквозь одеяло: сколько они падений пережили – представить сложно. Хочется спрятать его от мира: сияющий золотым блеском Пилтовер оказался не менее жесток к Виктору, чем кишащий отравой Заун.

Еще один долгий поцелуй оседает на виске друга, второй – на впалой желтой щеке, а затем внутри Джейса что-то обрывается с болезненным стоном. Он расцеловывает замученное лицо: веки, скулы, нос, случайно мажет по губе, когда Виктор неловко поворачивает голову, чем вызывает сдавленный хриплый смешок, и не забывает про родинку на шее. Пальцы зарываются во взлохмаченные волосы, нежно почесывают у корней. 

— Мне страшно за тебя, — слова даются медленно, слабости признавать непросто: но советнику кажется, что он задохнется, если не скажет об этом. — Страшно было, когда сказали, что случилось. Страшно сейчас. Страшно за будущее. Каждый день… — Джейс не может договорить: отчаянно не хочет признавать то, что Виктор умирает у него на глазах. 

Нужно что-то сказать, но ученый не знает, что ответить, и поэтому просто доверчиво кладет голову на чужое плечо – как ласковая домашняя птица. 

— Дай мне еще немного времени… — негромко вздыхает Джейс, обращаясь не к другу – к мирозданию.

Оставлять реплику без ответа неправильно, поэтому Виктор шепчет:

— Конечно.