Несмотря на то, что воздух полнился запахом цветущей сакуры, а солнечные лучи слепили глаза, не встречая преград на безоблачном небе, для середины апреля было излишне... прохладно. Не холодно — это понятие следовало приберечь для зимы. Только «излишне прохладно», но вполне достаточно, чтобы причинять ощутимый дискомфорт.
Урюу выдохнул весенний морозец вместе с паром, застегивая куртку спортивной формы. Шел урок физкультуры, на котором предстояло сдать стометровку. Бодрый преподаватель, ратуя за закаливание молодежи, намеревался выгнать эту самую молодежь на улицу в одних футболках, но ученики настояли на своем. И — не зря. Урюу поежился и взглянул на обыденно хмурого Куросаки — и тут же едва не поежился вновь, заприметив, что куртка бывшего шинигами расстегнута. Ну что ж, Ичиго никогда не был мерзляком, в отличие от Исиды, и подобное вполне вписывалось в его характер. Но, возможно, причина того, что Куросаки не мерз, крылась в другом. Урюу не удержался от невеселого смешка себе под нос.
Черное солнце палило нещадно. Палило, обжигало и распространяло никому не заметную — кроме, конечно, Исиды — реяцу.
Черное солнце палило нещадно и совсем не дарило тепла. Не дарило никому, кроме себя самого.
Учитель поочередно вызывал учеников на сдачу, оглашая их фамилии. Одноклассники один за другим подходили к стартовой линии беговой дорожки и по сигналу неслись до финишной отметки, мелькая перед стоявшим неподалеку Урюу. Наверное, именно это мельтешение и спасало его от полного погружения в себя.
Но от плохого предчувствия спасения не было.
— Следующий. Исида! — неожиданный оклик физрука вынудил вздрогнуть даже такого невозмутимого человека, как Урюу. Он вздохнул и направился к беговой дорожке, по пути сталкиваясь с Куросаки. И как нельзя кстати; Исида, ничего не говоря, снял очки и всучил их заклятому товарищу. Это уже стало чем-то вроде негласной традиции: с очками бегать неудобно, вечно сползают, так почему бы свободному Куросаки их не подержать?
Ичиго по-дружески пихнул Урюу в бок, сверкнув ослепительной улыбкой, которая создавала занимательный контраст со сведенными бровями. Видимо, так Куросаки желал удачи; твердой уверенности у Исиды не было, поскольку сам он никогда не использовал похожие жесты. Да чего лукавить — Исида вообще не являлся воплощением дружелюбия. Вероятно, семейная черта. Всегда удобно свалить на наследственность то, чем не в силах похвастаться.
Урюу подошел к стартовой линии и в последний раз посмотрел на Куросаки. Вернее, не на самого Куросаки, а на свои очки. Будучи близоруким, Исида не видел этого, но знал: линзы запотели в обжигающих объятиях черных лучей. Ичиго обходился с очками бережно и не трогал стекла, но в его руках они потели постоянно. На каждой подобной сдаче.
Исида снова вздохнул и отметил, что секунды длились медленно — не прошло еще и одной. Белые полосы дорожки расплывались перед мутным взором, заставляя щуриться.
Бег — отменное средство не только от беспокойного ума, но и от назойливого дурного предчувствия.
Учитель дал старт. Исида тут же сорвался с места, и вместе с этим по его душе разлилось приятное, пустое тепло, помогающее расслабиться.
Несомненно, скоро все изменится. И доказательством тому служило не абстрактное «шестое чувство», а реяцу, исходившая от обессиленного Куросаки. Как, когда изменится — неважно. Во всяком случае, пусть и важно, но не тогда, когда Урюу наслаждался свободой от всех мыслей. И пробежкой.
Главное — не перейти в Хиренкьяку в порыве забытья.