Мне было четырнадцать, когда я приехал в этот город. Я сидел на заднем сиденье отцовского «део матиза», и пытался играть в какую-то игру про гонки. Не выходило: голова болела, от прежних мыслей осталась болотная муть. Усталость, которая накопилась за последние дни только нагнала меня. Мне чудом удавалось держать себя в сознании. Я вздрогнул, когда по ушам ударил звук уведомления.
Змейка:
Как ты там? С ума не сходишь?
Я улыбнулся впервые за день.
Вы:
Схожу. Играю.
Змейка:
Как родаки? Не одумались?
Вы:
Какой «одумаются». Сегодня уже выехали
Змейка:
То есть теперь тебя не будет…?
Вы:
До лета. Потом не знаю.
Змейка:
Плохоооо. Но ты от меня не сбежишь))
Вы:
А я и не хотел
Батарейка в углу экрана покраснела. Я выключил всё, кроме приложения с музыкой – наоборот, добавил громкости. Теперь гитарные рифы били по ушам до звона и слёз в углу глаз. Скинул кроссовки под сидение, где сумки и поджал колени. Натянул туже шнур капюшона – теперь я видел мир тёмным в синюю полоску, а понять со стороны что я ещё жив можно было по выглядывающему носу. Вдохнув поглубже я почувствовал легкий запах кожзама, мяты и пыли. Горечь оседала на языке, а в горле скопился ком.
Перед глазами мелькали воспоминания – магазин комиксов в центре города мерцает неоном, прогулки с друзьями в адскую жару и боль в щеках от широкой улыбки. Лужи газировки на старом линолеуме и мокрая тряпка. Закаты, рассветы. Длинная сухая трава. Подсолнухи смотрят на солнце.
Я всё думал о прошлом, а сознание мутнело. Музыка и стук камешком о корпус машины превращались в белый шум.
Прокручивал в голове разговоры с друзьями, а потом резко стал частью этого воспоминания. Вот Лиля улыбается с моих шуток. Пахнет скошенной травой и горячим бетоном. Ещё телефон завибрировал в кармане – всё так как тогда.
- Возьми трубку, - кивает Лиля в сторону моих карманов.
- Не, расскажи лучше, как кончилась та драма с англичанкой, - облокотился корпусом о спинку скамейки. Летний ветер задул в лицо, растрепал волосы и поднял в воздух футболку. – Наверно снова мошенники. Позвонят и сбросят.
Но звонок не кончался. Он дребезжал и выл дурацкой мелодией.
- Возьми давай. - подруга встала рядом, - что если это какой-то охотник на нечисть и ему сро-о-о-очно нужна помощь от пацана с таро?
Говорила она с улыбкой и прищуром. Чем дольше я смотрел в зелёные глаза, тем больше видел в них эту актёрскую хитрость и правоту. Согласись, ну же, Влад. А ведь правда, что я теряю? Может это бабушка. С ней я последний раз говорил зимой. Я передразнил выражение лица подруги и потянулся за телефоном.
Какой-то неизвестный номер. Пять, шестьдесят пять, ноль. И не местный.
- Алло.
- Кира чёрт тебя подери, где тебя носит! – закричал кто-то по ту сторону, - Я тебя по всему городу ищу! Мне уже твоя мать начала звонить! Скажи спасибо что не отец. Ну! Говори где ты, бестолочь рыжая!
Я молчал. Отодвинул телефон от уха и включил громкую связь. Лиля глянула на экран, потом на меня. И стоило ей открыть рот, как незнакомец заорал пуще прежнего.
- Ну конечно, ты молчишь, ты же умная! Пришла на эту заброшку, и пофиг тебе на Пиковую даму, и на бомжей! Тебе же не страшно умереть молодой! Дура! Дура!
В трубке зазвучали всхлипы и шуршание ткани. Этот кто-то сморкался и сглатывал слёзы. Я почувствовал этот страх и мне сделалось так тоскливо, что слова сами сорвались с губ.
- Прости, это не Кира. Ты ошибся номером. Но может ты помнишь где эта Кира часто ходит? Может она вообще домой вернулась. Ты главное не плачь, всё будет хорошо.
Незнакомец молчал. Лиля стояла с открытым ртом и смотрела на меня своими огромными совиными глазами. В лучах июльского солнца она напоминала Прекрасную принцессу – длинные светлые волосы развивались на ветру, а белое платье хлопало птичьими крыльями. Эфемерная, высокая, её окутывало колдовство полудня. Я не мог отвести от неё взгляда.
А голос по ту сторону трубки не доносился. Были тихие вздохи и плачь.
- Простите, - прошелестело оттуда через несколько минут. Короткие гудки отбивали ритм моей тахикардии - колкий взгляд Лили протыкал во мне дыру. Ещё, ещё, ещё. «Тройка мечей» не иначе.
- И что это было? - сказала подруга.
- Не знаю…
Я глядел на этот странный номер, в ушах ещё звучал вопль незнакомца и его плачь. Это же как можно переживать, чтобы так плакать.
- Этому пареньку бы к психологу. Во как кричит. Сирена!
- Ну, кажется он просто переживает за Киру. Заброшки разные бывают. Наверно она пошла на самую страшную.
Я представлял, как эта рыжая девочка бродит по пустым коридорам, касается кончиками пальцев пыльных стен. Шаг у неё отточенный, громкий и перестук каблуков отбивается эхом. Интересно, там откуда она и этот незнакомый парень? Рассвет там или закат? А звонок сюда дорого стоил?
- А ты бы пошёл?
- Что? – я взглянул на Лилю. От потока мыслей я и не заметил, что она села на бордюр и ковыряла ногтем землю. Из-под белых кружев подола выглядывали коленки, испачканные в зелёнке.
- Говорю, ты бы попёрся в эту заброшку?
- Пф! Конечно нет! Что мне там делать?
- А я думаю, пошёл бы.
- Почему это?
- Послушай ветер.
Я сел рядом с ней. Ветер всё ещё дул над нашими головами. Он раскидывал ветки в стороны, вертелся вокруг памятника Екатерине. Он гудел, шуршал, нёс с собой запахи скошенной травы и первоцветов. Я смотрел как качаются сиреневые люпины и красные тюльпаны, слушал гомон детских голосов. А Лиля смотрела куда-то далеко. Её коса уже полностью растрепалась, а на белой ткани уже темнели пятна гряди и травы. Но она уловила мой взгляд и тут же помрачнела.
- Перемены идут. Вот что.
- У нас всегда такой ураган. Какие тут…перемены.
- Я не об этом, - проворчала она, качая головой, - в твой жизни что-то изменится. Или в моей. Как карта ляжет.
Я уже не вспомню чем закончился этот сон. Но кажется тем же, что и воспоминание. В тот день мы с Лилей пошли на Пушкинскую площадь – искать ту самую выпечку. Мы всю дорогу обсуждали булочки с маком и «пустышки», а когда набрели на ту пекарню, повернулись назад. Отдавать все карманные деньги на худой сэндвич не очень хотелось. Зато мы поели те самые «пустышки». Клянусь сердцем, ещё не полностью проснувшись я чувствовал этот запах сдобы и разливного лимонада.
Сон развеялся. После себя он оставил лишь слова Лили. Знала бы она в тот момент как будет права…
Ком рыданий подкатил к горлу.
Скоро меня съест темнота дверные проёмов. Ослепну, глядя в мутные стёкла. Ржавые арматуры разрежут на части душу. Я навсегда останусь там – в посёлке, где нет ничего, кроме руин и призраков советской жизни.
Тиховеевск стоял в глубине Ставрополья, среди равнин. Маленький, пятиэтажный, всего три ресторанчика, но шесть мотелей. Выбирай на вкус и цвет. Одежда продавалась на рынке или крытых магазинчиках армянских тётушек, которые знали каждого жителя посёлка. В супермаркетах продавались местные газировки и сладости. Ты не мог так просто сходить в кино или купить любимый комикс - садись лучше на междугородний автобус часов эдак в шесть утра. Езжай, главное остановку не забудь. В детстве мы с родителями так и поступали. Когда тебе шесть лет в принципе любая мелочь запоминается. У меня это запах освежителя «Ёлочки» и вкус кислых ленточек. В дороге я мог есть всё что пожелаю – от «Кока Колы» до пончиков из кафешки у дороги. Руки липкие от сахара, глаза слезятся от лучей солнца. Тогда папа обнимал меня за плечи, трепал волосы, а мама читала книги, одну за одной.
Сейчас практически то же самое.
Только я не увидел улыбки на их лицах. Угрюмые, худые лица не походили на те румяные щёки и тёплые ладони из моих воспоминаний.
***
- Влад, это всё временно. Несколько месяцев. Походишь в эту школу для галочки, а потом вернёшься, - мама наконец-то отвернулась от плиты и посмотрела на меня.
- Я не хочу возвращаться. Я хочу быть здесь! – я сжал руки в кулаки.
- Это не тебе решать.
У мамы карие глаза. В желтом свете лампы они всегда отливали золотом, и папа шутил, мол нашел свою жену на берегу Клондайка. Самое настоящее сокровище, солнышко. Сейчас же от одного взгляда на маму я ёжился и обнимал себя за плечи. На вытянутое лицо лег свет и очертил острые скулы и подбородок, длинные пальцы стукали по предплечью.
Слова застряли в горле. Одна моя сторона дрожала, еле сдерживала слёзы, а вторая кричала «Это моя жизнь, а не твоя! Я уже взрослый!».
Если бы я жил в американском сериале про подростков, конечно же заорал, убежал в комнату, обязательно хлопнув дверью.
Только я не в Америке. За такие простые слова можно не только телефона лишится.
Так что я опустил голову и сказал:
- Хорошо, мам.
Я заперся в ванной. В тишине капли воды отстукивали ритм военного метронома. Запах плесени и соли окутал меня. Пряча лицо в грязном ворсе полотенца, глотал слёзы. Солёные. Тело тряслось, пальцы не разгибались, а к голове приливала боль. От шеи к вискам и лбу. Я плохо слышал, что было за тонкой дверью без замка, но мой разум зацепился за голос мамы. Говорила она с хрипотцой, устало, повышая с каждым словом тон.
- Марина Алексеевна, а что ещё делать? Оставлять его жить чёрт пойми где? Лишь бы он со своей Лилей пообщался? Чушь. Лучше пусть у вас поживёт. Так будет лучше для всех. […] Его мнение? Упирается. Дитё ещё. Никак не повзрослеет. Не понимает, взрослые хотят, как лучше для него, но ничего. Подрастёт и поймет…
Я не выдержал.
Бросился в белое судно-ванну и дрожащими пальцами выкрутил максимальный напор. Вода едва коснулась моих рук, как слёзы полились с новой силой. Струи забирались за шиворот, стекали по ногам и рукам, оставляя красные пятна. Дрожь не проходила, но силы её иссякали. Вместо этого из горла вырвался вопль. Не повзрослел? Ничего не пойму? И что вам Лиля сделала? Почему она вам не нравится?
Тук-тук-тук по плитке - кулаках взрывалась боль от каждого удара. Моей силы не хватало, чтобы испортить стену. С злостью уходила боль, отчаяние и надежда. Лицо расслабилось, дрожь в теле прошла. Слёзы высохли на щеках.
В могильной тишине уставшего разума зазвучали стихи Маяковского.