Сергей сладко улыбается и играется пальцами, прежде чем отвернуться и войти в церковь с серьезным, почти одухотворённым лицом. Олег хмурит брови. Спрыгнув с коня, он выжидает, пока в церковь зайдёт ещё несколько человек, и только потом проходит сам. Видеть Разумовского сейчас не хотелось, и почему-то появилась надежда, что небольшая толпа вновь спрячет его.
Видеть не хотелось. Но не встретить было бы невозможно.
Запах ладана давит на голову. От множества свечей тепло. И в глазах плывёт. Или виной тому не свечи, а лукавые голубые глаза и губы, нашёптывющие, кажется, вовсе не молитвы. Олег идёт к чану с водой и наполняет свою серебряную чашу. Выпивает и немного льет себе на лицо. В глазах проясняется.
Сергей смотрит на алтарь перед собой, не поворачиваясь даже плечом. Олегу начинает казаться, что святая вода жжёт изнутри. Он наливает чашу дополна и снова становится средь молящихся.
После службы Сергей целует крест. Даже наклоняясь к Иисусовым стопам, он гордо держит голову. Его волосы кажутся ещё более огненными среди сотни свечей. Олег не может отвести глаз. Сергей, будто упиваясь своей заметностью, поднимает взгляд на Олега и улыбается уголком губ. Тот наконец не выдерживает и подходит.
— Хоть бы в церкви гордыню свою спрятал.
— Где же гордыня? Тут только благоразумие, только оно. Мы же с вами должны держаться определенных рамок.
Олег хмурится. Интересно, всё же жгла вода или нет.
— Возьми, испей.
Пальцы, все унизанные кольцами, цепко хватаются за чашу. Сергей подносит её к губам и пьёт медленно, продолжая поглядывать на Олега. У того не хватает силы высвободить собственную ладонь из-под холодных цепких пальцев. Он только смотрит.
— Что ж так вцепились, князь, али жадность взыграла?
Елейный голос Сергея уводит мысли куда-то далеко. Олег с трудом заставляет себя вернуться, только когда отводит глаза. А его-то, видимо не жжёт. Да, его и адский огонь жечь не будет. Подбородок поднимет и скажет, мол, горячее сделайте.
— Не в жадности тут дело, а в справедливости. Имею ли я права отдавать тебе свою чашу?
Сергей подходит непозволительно близко и тянется к лицу.
— Справедливость всегда впереди, милый князь.
Олег тяжело вздыхает и выпускает из пальцев чашу, когда Сергей уверенно тянет её на себя, направляясь к выходу.
— Приходи на обед.
— Как прикажите, князь, — слишком громко для церкви бросает Сергей и выходит, не крестясь.
Люди оборачиваются и качают головами. Олег делает шаг в тень и краем глаза смотрит на икону Богородицы. Поднять голову не получается. Обещал же себе — ни шагу больше к нему. И снова говорит, снова зовёт к себе. Попался в чарующие сети который раз. Качает головой сам себе. Будто бы не хотел, будто бы не звало сердце.
В церкви больше не пахнет ладаном. Только болотом и брусникой.
Сергей наливает в серебряную чашу красное вино и, чуть пригубив, выливает на землю. Белые розы окрашиваются в алый. Сергей смеётся, прячет кубок и погоняет коня. Вино с лепестков не стекает. Стволы пропитываются им, словно ядом. Розы не будут больше сиять шёлковой белизной, только кровоточить.
Сжимая заговоренный мешочек, Сергей едет через деревню, внимательно всматриваясь во дворы. Никто не выходит. Никто не кричит ему вслед «колдун, демон». Полевые цветы запахли громче. Но дышать здесь всё ещё тяжело.
На обед съезжается вся знать. На столах нет пустого места, бокалы наполняются без передыху, гости
едят и пьют так, словно следующие полгода будут питаться одним сухим хлебом. Шумно и душно, и все говорят, говорят.
Слуга широко открывает дверь и подносит бокал. Разумовский выпивает всё залпом и отдаёт обратно. Гости говорят на порядок тише и оглядываются на боярина. Олег встаёт и машет рукой. Несколько слуг тут же приносят блюдо и стакан, освобождают место слева от Олега.
Сергей идёт неспешно, останавливая взгляд на каждом, кому-то даже улыбаясь. В своих ярких одеждах он выделяется ещё сильнее. Олег велит принести фазана, гости понимают его намёк и возвращаются к своим громким разговорам. Хотя поначалу в них слышится наигранность, но Сергей больше ни на кого, кроме Олега, не смотрит, и все отвлекаются от него.
— Обжорство, — тянет Сергей и берёт со стола только заморский овощ и кусок хлеба, — Смертный грех, князь, — ухмыляется, но как-то по-доброму, будто ребёнка журит.
Олег хмурит брови. Он знал, что Разумовский принесёт с собой смуту и странные разговоры, но позвал всё равно. Не может он не позвать, а если правду говорить — не хочет. Тянет его к этим колдовским глазам. Может отказаться, может прогнать, было такое. Только вот вернуть его хочется ещё до того, как ногу за порог занесет. Ведь сколько бы не говорил себе Олег, что видеть его не хочет, а всё же сердце влекло. Не зря же судьба сталкивала их всякий раз.
Молчание затянулось, да Сергей ответа будто бы и не ждёт. Подливает себе вина и подливает. Олег оглядывает всех обедающих, уплетающих еду за обе щёки, и возвращается взглядов к полупустому блюду Сергея. А пьёт-то как чёрт.
— А против того греха — умеренность, — говорит негромко Олег и забирает бокал с ещё недопитым вином.
— Сразу заговорил об умеренности. Не так говорил, когда твои губы в чужом вине были.
У Сергея взгляд хитрый, за ним много прячется. В голове у Олега тотчас проносится вихрь. Так же хитро смотрел он тогда, а говорил слаще.
— Ты не путай меня со своими колдовскими склянками.
— Что ж ты, князь, — смеётся громко, а потом тянется ближе и шепчет, — Похоть-то колдовством вызвать можно, а любовью никакими зельями не опоишь.
— А ты докажи, колдун.
Глаза Сергея сверкают огнём. Не любит он, когда его колдуном кличут, а из уст Олега и вовсе как удар такое имечко. Сергей отворачивается, улыбка его пропала вовсе, молча крутит перстни. А Олег напирает, потому как понимает: только сейчас узнать можно, только сейчас подтвердить точно все свои догадки. Сердце всегда верило, да голова подвох искала, не может же колдун только с ним быть честен. Но Сергей всё молчит.
— Что же ты сидишь, или леность тебя совсем одолела? Ходишь только людей пугаешь своим взглядом, а сделать ничего не хочешь? — Сергей всё молчит, только перстни крутит злее. — Ты ведь был рядом со мной и в палате, и в бою. Что же случилось, мужество растерял?
Сергей вскидывает подбородок и смотрит открыто, пугающе горят его глаза. Только сердце верит — ему боль не причинит
— А хватит ли твоего мужества, чтобы узнать?
— Ты ведь знаешь.
Сергей отворачивается, чтобы не видеть ясной его улыбки и собирается с мыслями. Давно бы надо показать всё, только не хотелось рушить, идти вперёд не хотелось. Всё же привык он окольными путями добираться, а по дороге идти — в новинку.
— Только молчи.
Олег кивает, Сергей кладёт ладонь ему на плечо и шепчет старые наговоры. Комната в Олеговых глазах кружится, и он видит совсем другой терем.
Слишком темно, окна занавешены все, только на столе три свечи горят. Сергей склонился над столом с маленьким ножом в руке, сосредоточенно что-то разрезая. Волосы его перевязаны лентой, на теле только рубаха, даже ноги босы. И бормочет себе под нос незнакомые Олегу слова.
Но вдруг он резко выпрямляется и хватает с полки книгу, листает, читает что-то, а потом бежит к бочке с водой, говоря уже громче.
— Княже, княже… Улыбка чистая, улыбается им всем, всем. Что же ты, князь, посмотри на меня, посмотри.
Олег видит собственное лицо в бочке с водой и холодок бежит по его спине, он не выдерживает и шепчет:
— Что за зависть тебя обуяла?
Картинка тут же распадается, исчезает тёмная комната, снова перед глазами стол и увлечённые едой люди. Сергей почти шипит ему на ухо.
— Молчи же, князь, молчи, коли хочешь смотреть. Всякую зависть побеждает вера.
Олег кивает, и вот снова перед ним Сергей в той комнате. Сергей сбрасывает с себя одежды и спешит к бочке.
— Как ты мил, сегодня, Волче, как ты мил со мною.
В бочку летит какой-то цветок и странный шёпот. Сергей почти прыгает круг бочки, больше всего походя на сходящую с ума ведьму, чем на боярина. Но на лице его удовольствие, почти чистая радость. Вода в бочке вдруг кипит и окрашивается в тёмно-красный.
— Прости, Волче, ничего не сделаешь. Коли зелье ставишь, надо кончать. Обязательно надо.
Лента спадает с волос и они сыпятся костром ярче, чем что-либо в комнате. Сергей громко смеётся.
Комната погружается в темноту. А после она сменяется Олеговыми воротами. Сергей смотрит на Олега, сидящего на коне, снизу вверх так трепетно, почти осторожно. И протягивает бутыль. Олег пьёт тут же. И расцветает в улыбке.
Сергей прыгает к нему на коня и обнимает крепкий стан. Олег пришпоривает коня.
— Хватит.
Снова исчезает прошлое. Снова перед ним не меняющееся застолье. Сергей прикусывает губу, но не может спрятать улыбки.
— Ну же, князь, неужели не хочешь увидеть? Со стороны глянуть?
— И ты не боишься моего гнева? Не боялся тогда?
Олег кладёт свою ладонь на Сергееву, сильнее прижимая её к плечу. Сергей напугался бы, коли не знал его, не изучил всего наизусть.
— Что ты, — легонько смеётся, — Я и тогда-то уже надеялся.
— Как же ты мог надеяться?
Сергей встаёт со своего места и подходит близко, почти обнимает Олега, наклоняется к самому его уху.
— А забыл ты, как скакали мы ране по полю после битвы? Как ты захмелел от деревенской настойки и всё стремился куда-то вперед? И как целовал меня на берегу реки, уснул там же на моих руках, будто и не князь ты, и нет на твоих плечах бремени?
Олег молчит и дышит тяжело, и тяжело провожает взглядом слуг. И вдруг встаёт и тянет Сергея за собой, уводит подальше от людей, от стола. Хлопает дверью в своих покоях и прижимает его к стене.
— Ты смертный грех мой, Серёжа, — шепчет в самые губы, но не касается.
— Похоть греховна, Волче, любовь — добродетель.
Сергей тянет его на себя и целует, унося все мысли о колдовстве дальше, чем они могут вспомнить.