инумаки сбивает с ног ударной волной, но сначала он слышит нарастающий шум, писк и – т и ш и н у.

вокруг кричат люди.

рушатся здания.

инумаки зажимает рукой рот, кусает ребро ладони, чтобы не сорваться.

он видит взрыв – далеко. ярко-красный, с черной каймой на фоне фиолетового неба. расцветающий пионом, заворачивающийся внутрь себя же, и – почти не успевает среагировать.

почти.

маленькая девочка впереди него ищет маму, но всё, на что хватает времени – протянуть руку и толкнуть её назад, под завалы, к земле. прыгнуть самому – нет.

ударная волна бьёт под ноги, а потом накрывает, как подлый океан, обдает жаром и тут же – холодом, тошнотой, мигренью. маленькая девочка в темноте дёргается вперёд, она видит маму (в ядовитом-то воздухе?), и инумаки хватает её почти рефлекторно, одной рукой, не слыша себя кричит «не двигайся».

всё замирает на доли секунды. 

начинает затягивать назад.

когда жар накрывает их с головой, инумаки перебирает в голове все известные молитвы, но натыкается только на баюльную песнь. жар заполняет собой пространство, изолирует, застревает в трахее сухим комом – инумаки не пытается откашляться, только сильнее задерживает дыхание. гремит взрыв. пион затягивает воронкой обратно. инумаки выключает свет.

* 

после взрыва небо на них хмурится. 

инумаки видит всё размыто, глаза щиплет от золы и сухости, дыхание тяжёлое, пригвождает к земле. он пытается встать, но кто-то его держит, крепко, за руку – едва может разглядеть сквозь дым, едва может почувствовать.

боль приходит не сразу. сильно позже, осколками ртутного градусника в поражённых лёгких. 

боль скашивает в кротовую нору сознания, до этого ясно пропищав ровной кардиограммой.

*

юта в помещении – осколочный, чёрный, как дым. инумаки давится.

юта говорит с медсестрами непозволительно долго для того, кто отсутствовал несколько лет.