Придется

Даби знает, что ему придется убить Ястреба. Даби знает это наверняка, чувствует каждой клеточкой своей живой кожи, чувствует, как от этого знания мелко вибрируют скобы, как назойливо зудят шрамы.

Даби знает, что Ястреба убьет именно он — не Твайс, не Тога, тем более не Шигараки. Он. Своими руками.

Теми же самыми руками, которыми он гладит его тело. Руками, которыми доводит Ястреба до исступления, до скомканных простыней, до закусанных губ, до сорванных стонов. Руками, к которым Ястреб так доверчиво жмется, целуя, которые никогда не скидывает со своего тела, а прижимается только ближе.

Теми же самыми пальцами, которыми так приятно касаться теплой золотистой кожи. Пальцами, которые сжимают бедра почти до синяков, пока он смотрит на то, как Ястреб дрожит и как трепещут мелко крылья за его спиной. Пальцами, которые Ястреб так вызывающе берет в рот, бросая взгляды из-под полуопущенных ресниц.

Тем же самым огнем, которым они прикуривают сигареты, сидя на самом краю крыши. Огнем, которым он как-то раз зажигал свечи и капал расплавленным воском на голую грудь и поджавшийся живот. Огнем, о который Ястреб довольно греется, прячась в переулке от холодного ветра.

Даби закрывает глаза и видит яркую картинку: он сворачивает Ястребу шею. Ломает крепкой хваткой птичьи косточки.

Ту самую шею, которая так послушно откидываяется, позволяя зацеловать каждый ее миллиметр. Шею, на которой даже под толстым слоем тональника видны следы его засосов. Те самые косточки, которые так здорово целовать, чувствуя солоноватость чужой кожи и ее запах.

Даби убивает легко, Даби убивает, не задумываясь.

Но об этом убийстве он думает. Не планирует, а именно думает и пытается разобраться в самом себе, пытается понять. Пытается предугадать, будет ли он целовать утром губы в тот день, когда на них вздуются кровавые пузыри? Услышит ли он гортанный стон удовольствия накануне того дня, когда изо рта Ястреба вырвется предсмертный хрип? Проснется ли он в тот день, слыша чужое сердцебиение, которое через несколько часов сам заставит умолкнуть навсегда?

Даби знает, что убить Ястреба придется. Потому что Ястреб — чертова крыса, шпион и марионетка комиссии. Потому что если он не убьет Ястреба — Ястребу придется убить его.

Теми же самыми руками, которые он однажды покорно позволил связать, а после, бессильно метаясь по простыням, задыхался в стонах. Руками, которыми он бережно обводит скобы. Руками, которые он все время забрасывает Даби то на спину, то на грудь, постоянно ворочаясь во сне. Руками, которыми он крепко держится за его плечи — также крепко, как в тот, первый раз; никогда не ослабляет хватки, как будто боится, что если отпустит, то Даби попросту уйдет.

Теми же самыми пальцами, которыми он зарывается в его волосы, привычно, расслабленно, но каждый раз заставляя плечи и спину покрываться сладкими мурашками. Пальцами, которыми он аккуратно трогает его нижнюю губу перед тем, как поцеловать. Пальцами, которыми выводит невидимые узоры на здоровом плече, которыми потом соскальзывает на шрамы, минуя скобы, чтобы чуть погодя сменить их губами.

Теми же самыми перьями, в которые так щекотно и тепло зарываться носом. Перьями, которые неизбежно каждый раз оказываются разбросаны по всей кровати, путаясь в складках одеяла и волосах. Перьями, одним прикосновением к которым можно ввести его в сладкую предвкушающую дрожь.

Думает ли Ястреб о том, как он убьет его? Видит ли картинку также четко, как и Даби: как он пронзает грудь насквозь. Как рвется на скобах оборевшая много лет назад кожа.

Та самая грудь, на которой он уютно устраивается головой почти каждый вечер. Грудь, на которую он опирается обеими руками, раскрывая рот в беззвучном стоне, пока его бедра поддерживают горячие руки. Та самая кожа, в которую он утыкается носом и тихо шепчет: «Мне нравится, как ты пахнешь».

Даби подозревает, что БестДжинс далеко не первый, кого Ястреб убил — он был спокоен и собран, когда принес на встречу сумку с бездыханным телом; Ястреб даже не задумался, когда Даби сказал ему, что он должен сделать. Задумывается ли он теперь?

Думает ли о том, что засыпая любовниками, в тот день они проснутся врагами? Что будет целовать с неспешным наслаждением шею, которую в тот же день перережет? Укроет ли привычно крыльями далеко за полночь, чтобы в тот день вскоре после рассвета запустить в него сотню заостренных перьев?

Даби пытается понять, пытается уловить тот самый миг, когда изменится все. Гадает: успеет ли он насытиться касаниями, поцелуями и взглядами, успеют ли они заполнить тринадцать лет пустоты? Успеет ли насмотреться, как Ястреб открывает утром глаза ярче золоченого солнца, заглядывающего в окно? Продолжит ли до того момента сердце так сумасшедше колотиться в груди каждый раз, когда Ястреб рьяно стаскивает с него футболку, оказавшись, наконец, наедине? Успеет ли признаться и Ястребу, и самому себе, что любит?

Даби знает точно: не успеет. Не напьется допьяна этими поцелуями и вздохами, не насмотрится на колосящуюся рожь волос, не налюбуется на задорную улыбку и едва заметные ямочки на щеках.

Не успеет, потому что это заняло бы всю жизнь. А одному придется у другого эту жизнь отнять.

Поэтому он обреченно ведет обратный отчет, котором есть только одна цифра — ноль; в котором каждый день как первый и последний. Просыпается в теплых объятиях и беззвучно благодарит за то, что вчерашнее утро оказалось не последним. Благодарит, но держит всегда на подкорке мозга: все это скоро случится в последний раз.

Совсем скоро Ястреб опустится перед ним на колени в последний раз. Скоро он проведет длинно языком по чувствительной внутренней части бедра, упиваясь тем, как Ястреб схватится за постель, в последний раз. Мучительно скоро — может быть завтра — Ястреб посмотрит расширенными зрачками прямо в глаза, все еще скрещивая ноги за его поясницей и потянется привычно поцеловать в последний раз. Может быть, даже сегодня, Ястреб, пачкая семенем их животы, выдохнет прямо в губы: «Даби». в последний. чертов. раз. 

Даби перестал бояться много лет назад — он думал, что ему не станет страшно больше никогда, он успел даже умереть, чего стоит бояться еще. Теперь знает, чего. Теперь боится большей самой смерти — не своей даже — боится дня, когда она заберет Ястреба. Боится дня, когда в ее холодные объятия толкнет его туда своим огнем.

Поэтому, когда тот день настает, Даби старается забыть страх. Старается забыть поцелуи и смех, ласковые запястья и сладкие ключицы.

Даби полнит себя злостью, Даби заливает расплавленной яростью свои вены, Даби сжимает скобы на руках так, чтобы потекла кровь, чтобы боль напомнила, кто стал ее причиной.

Даби вспоминает все — годы боли, голода, пустоты и тьмы. Даби вспоминает сияние пьедестала, который ослепил всех, вспоминает опустевшие лица, оказавшихся таких же не таких.

Даби вспоминает, что красный — цвет не крыльев, а волос. Что золотой — цвет не глаз, а пламени.

Даби вспоминает всю свою ненависть к героям, к тем, кто их боготворит, к тем, кто им помогает. Вспоминает всю свою злость к тому, кто его убил, кто испепелил всю его жизнь.

Даби вспоминает.

Чтобы Тойя Тодороки забыл, что перед ним на коленях, задыхаясь от боли и гари, стоит Кейго Таками.