Майкл стоял у дверей своей спальни и не мог заставить себя сделать шаг за порог. Даже поднять руку, чтобы повернуть дверную ручку, казалось ему сейчас непосильной задачей, и дело было вовсе не в физической слабости, а, что ещё хуже, в слабости душевной.

      Майкл все-таки схватил ручку, сжав её так, что пальцам стало больно. Он прислонился лбом к двери. У него было полное ощущение, что он в лихорадке. Образ Вьюрка, такой взрослой, возбуждающей, смелой, чертовски сексуальной, не выходил из головы даже сейчас.

      Майкл сам не знал, почему проснулся ночью, наверное, сбитый гастролями и его образом жизни в общем биоритм дал о себе знать. Он мог то несколько суток кряду спать по четыре-пять часов, то мог проспать и двенадцать-четырнадть часов подряд.

      В эту ночь он проснулся и не мог заснуть. Его по привычке потянуло в танцевальную студию. Он практически всегда шёл репетировать, когда настигала бессонница.

      Каково же было его удивление, когда, войдя в студию, он услышал знакомую музыку. Его новая песня играла на всю.

      «В тайне» ему нравилась именно такой, какой она в итоге и получилась. Пожалуй, это была одна из самых жарких его песен. Сначала он огорчился, что с Мадонной они не сошлись во мнениях о том, как должна звучать композиция, но услышав голос принцессы Стефании, Майкл тут же перестал переживать и, уговорив её озвучить партию вначале и в середине песни, пообещал, что её имени никто не узнает, если Стефания сама этого не захочет. «Таинственная незнакомка» — именно так он собирался написать в будущем альбоме, и эта «шутка» веселила его не меньше, чем саму принцессу.

      Майкл с любопытством заглянул в зал и так и замер в дверях, забыв на миг, как дышать…

      Танцующая Ханна была одновременно и собой, и не собой. Столько чувственности и страсти было в каждом движении. Она словно заигрывала с музыкой, каждым своим движением соблазняя, флиртуя, подчиняясь ей.

      Майкл и сам не заметил, как оказался рядом с девушкой. Прикосновение к коже как ожог. Её взгляд встретился с его, и если бы в нём хотя бы на секунду возникла нерешительность или страх, то и этого бы хватило, чтобы он очнулся. Но её взгляд горел страстью, желанием, и это желание поглотило и его.

      Им не нужны были слова. Ритм музыки подхватил их, диктуя уже свои правила. Его руки, скользящие по её телу. Ханна, податливая, с малейшего движения подхватывающая следующее.

Они словно снова играли в «кто кого перетанцует», но только уже по взрослым правилам.

      С каждым новым па их танец становился всё откровеннее. Ладони Майкла с женской талии опустились на бёдра, обтянутые лишь тонкой джинсовой тканью. В желании почувствовать Ханну ещё ближе, Майкл подхватил её под ягодицы, притягивая и приподнимая над собой.

      Горячая волна желания пробила током, как только он почувствовал её тело — напряжённое и при этом гибкое как струна, прижатое к его телу так сильно, что он почувствовал все её изгибы, пульс, стучащий в висках, расширенные зрачки, в которых отражался он сам и, одновременно, вся Вселенная.

      Когда её руки вцепились в его плечи, а взгляд на мгновение перешёл на его губы, этого хватило, чтобы отпустить последние тормоза.

      В их поцелуе не было и намека на нежность, — страсть, захватившая их обоих в свой водоворот, требовала выхода, и Майкл осознал, что готов взять её прямо тут, у зеркала, на гладком полу.

      Стон Ханны окатил его как ледяной душ. Это была Ханна, чёрт возьми! Его маленький Вьюрок, пусть даже и страстно обнимающая и целующая его в ответ.

      Руки сами выпустили её из объятий — куда-то вниз и назад — подальше от него и от этого чёртового наваждения!

      А сейчас он стоит перед дверью своей комнаты, словно ему самому нет ещё и восемнадцати лет, и боится выйти за порог, боится снова встретиться с Вьюрком взглядом и увидеть в нём… что? Осуждение? Разочарование? Или всё то же желание?

      Он и сам не знал, но прятаться, как трус, тоже не мог.

***

      Ханна сидела за столом, держа в руке стакан с соком.

      — Доброе утро, Майкл, — и её взгляд, и её голос были абсолютно обычными, без тени смущения или флирта.

      Майкл на миг даже подумал, что всё произошедшее ночью было лишь бредом, сном. Странным, волнующим, возбуждающим, но лишь сновидением, но лишь на миг.

      Вьюрок была хорошей актрисой, очень хорошей актрисой, и если бы он не знал её так долго и так хорошо, то и не заметил бы более прямой и напряжённой спины, нервных движений пальцев, которые дёргали край салфетки. Она волновалась, хоть и пыталась сыграть непринуждённость.

      Майклу даже стало любопытно, что будет дальше, и он поддержал эту игру.

      — Доброе утро, Вьюрок, — поздоровался он, сев напротив.

      Дальше завтрак проходил в напряжённой тишине и, видимо, даже играя сейчас только известную ей одной роль, Ханна, не могла что-то придумать, чтобы её разрушить. Есть не хотелось совсем, но она заставила себя дожевать круассан и посмотреть на Майкла, который сидел за противоположным концом стола и также, как и она, бездумно крутил стакан с соком в руках, видимо, даже не собираясь из него пить.

      Он нервничал, впрочем, как и она.

      Отодвинув от себя тарелку, Ханна резко встала и одернула футболку, край которой измяла.

      Она подошла к Майклу и тихо спросила:

      — Поговорим?

      Майкл молча кивнул, указывая на дверь кабинета. Ханна на миг замерла, будто боялась, что пол впереди разверзнется под её ногами с первым же шагом.

      Отступить?

      Отступать ей было некуда, на кону стояло слишком многое.

      Ханна прошла в кабинет первая, Майкл последовал за ней. Девушка облокотилась о стол. Майкл остановился у двери, словно боялся подойти ближе.

      Молчание затягивалось, становилось тяжёлым, повисало на шее неподъемным камнем, мешая говорить.

      Ханна глубоко вздохнула. Она не знала, с чего начать этот сложный разговор. Ей почему-то вспомнилось изречение какого-то актёра, который рассуждал о том, что роли, которые ему предлагали, были давно ему и не по статусу, и не по таланту: «Некоторые пытаются на меня натянуть все тот же костюмчик юного комедианта, не понимая, что он давно мне мал».

      Она повернулась к Майклу и, встретившись с ним взглядом, вновь почувствовала, как по спине бегут мурашки, а сердце устремляется в бег.

      — Ты до сих пор пытаешься нарядить меня в платье, которое мне уже давно мало.

      — Что? — не понял он.

      — Майкл, скажи, только честно, кого ты во мне видишь?

      Ещё вчера днём этот вопрос не составил бы для него особой трудности. Она была его Вьюрком. Девочкой, с которой по причуде судьбы у них было одинаковое чувство музыки, ритма, танца. Девочкой, чьи отношения с отцом были так схожи с его собственной историей. Девочкой, которую он должен был оберегать от жестокости шоу-бизнеса.

      Кто же она для него теперь?

      Друг?

      Однозначно.

      Близкий по духу человек?

      Бесспорно.

      Возлюбленная?

      Здесь и сейчас, когда он смотрел на неё, такую юную и хрупкую, его разум и сердце бежали в абсолютно разные стороны, а совесть тут же начинала излагать абсолютно менторским тоном о том, что этой девушке перед ним нет и восемнадцати.

      «Она, мать твою, ещё школьница! — орал этот голос ему прямо в ухо. — Тогда все те ужасные вещи, что пишут о тебе журналисты скандальных газет, правда!»

      Это взрывало мозг, и Майкл не находил правильного ответа.

      Ханна же с каждой минутой этого молчания нервничала всё больше и больше. Ей казалось, что ещё немного, и она либо устроит истерику, либо лишится чувств, и поэтому она заговорила сама:

      — Майкл, я совсем не ребёнок. Уже не та девочка, что ты увидел в танцевальном зале с трясущимися коленками, и даже не та, что рыдала на твоём плече из-за обид и неудач. Я выросла, или скажешь, что ты этого не заметил? — не смогла она удержаться от некой доли ехидства.

      — Вьюрок, — на миг закрыл глаза Майкл. — Всё очень сложно и очень запутано. Дело не только в твоём и в моём возрасте.

      — А в чем же ещё? — Ханна на шаг приблизилась к нему. — Я тебе не нравлюсь?

      Произнести это с такой искренней обидой и печалью в голосе могло только такое юное существо, особенно, после вчерашнего.

      Майкл не выдержал и несколькими быстрыми шагами приблизился к Вьюрку, обняв её.

      — Ты — прекрасна, и не верь никому, кто скажет иначе, — прошептал он ей на ухо. — Ты — чудесна, талантлива, удивительна.

      Ханна почувствовала, как буквально тает от его слов, от его объятий, нежных, заставляющих сердце биться чаще, но когда он продолжил, она невольно вздрогнула:

      — Я в твоей жизни первое увлечение, а возможно, даже первая любовь. Это настолько сильное и захватывающее всё твое существо чувство, что весь остальной мир просто исчезает, меркнет, стирается под напором этой волны эмоций и впечатлений. Сейчас ты живешь, дышишь им, но…

      Договорить он не успел, стук в дверь прервал их.

      — Мистер Джексон, мисс Ханна, это вас, — протянула Мэри телефонную трубку.

      Ханна высвободилась из объятий мужчины, все ещё настороженно хмурясь. Майкл взял трубку, послушал пару минут, и с каждой минутой его лицо становилось всё мрачнееи мрачнее.

      Короткое:

      — Да, миссис Беккер, мы сейчас приедем, — было окончанием разговора.

      Ханна резко выдохнула, всё было ясно и без слов — Дон.

      — Я только переобуюсь и возьму рюкзак, — коротко сказала Ханна, позабыв и об их разговоре, и о том, что ей совершенно не понравилась «дорога», на которую он свернул.

      Мир действительно померк и соединился в одно имя — Дон.

***

      — У вашего сына случился рецидив, — пытался донести до родителей низкорослый, полноватый врач, с усами, напомнившими Ханне об художнике Дали.

      — Но прошло же двенадцать лет, двенадцать лет, — растерянно твердила мама.

      Отец молча и мрачно смотрел на всё и на всех вокруг.

      А Ханна?

Она стояла у палаты, в которую положили Дона, и не могла заставить себя туда войти, словно этим самым она признает реальность происходящего и уже не сможет проснуться от кошмара.

Майкл довёз её до больницы, но Ханна попросила не заходить его внутрь. Пусть это было не совсем вежливо, но для неё самой, а особенно для её отца, это было сугубо семейное дело, а семейные дела Беккеры не выносят на суд общественности.

      Майкл, казалось, всё понял и без долгих объяснений. Да, после неоконченного разговора между ними камнем повисло молчание, намного тяжелее утреннего, и лишь его пальцы, сжимавшие её ладонь, были немым напоминанием, что он всё равно остаётся её поддержкой и уже за это Ханна была ему благодарна.

      Сегодня она хотела быть взрослой, сильной, смелой. Вот он, идеальный день для этого, ведь она не имеет права быть другой рядом с ним, не сейчас.

      Братишке нужна была сильная сестра, поэтому Ханна уняла нервную дрожь, натянула на лицо улыбку и, не слушая больше ни причитаний матери, ни объяснений врача, толкнула дверь в палату.

      Дон сидел на кровати, одетый в свои обычные домашние вещи — футболку и штаны, а не в медицинскую робу. Он смотрел в окно и, казалось, даже не заметил её прихода. Этот взгляд Ханне не понравился. Такой взгляд бывает у стариков, которые прожили долгую жизнь и вот теперь их взгляд устремлён не вперёд, в будущее, а словно во внутрь себя, в свою память, где бережно сохраняются самые важные воспоминания до самой смерти.

      Нет, её брат не должен так смотреть!

      — Привет, Дон, — жизнерадостно поздоровались Ханна и самым наглым образом, словно они были не в больничной палате, а у него в комнате, залезла на кровать. — Скажи, что это просто твой способ сбежать от отцовских нотаций? — пошутила она.

      — Привет, сестрёнка, — улыбнулся он. — Само собой. У тебя вон, есть съёмки для того, чтобы сбежать из дома, а у мне остаётся лишь это, — развел руками Дон.

      Она легла на постель. Он опустился рядом. Несколько минут они так и лежали в молчании, лишь их пальцы переплились, вспоминая давнюю детскую игру.

      Когда в очередном бое больших пальцев победил Дон, Ханна сказала:

      — Если снова понадобиться костный мозг, я готова.

      — Костный мозг, — как эхо повторил Дон, — и десять литров крови. Я думал, ты знаешь, у меня теперь совершенно другой тип рака, никак не связанный с кровью. И даже, если бы был тот же, я не хочу, чтобы ты разрешала разбирать себя по кусочкам. Пусть тебя и родили как донора, но ты уже давно ничем не обязана, ни мне, ни родителям! — продолжил он с нажимом. — Ты поняла меня, Ханна?!

      Она нахмурилась в ответ.

      — Не обязана, — кивнула Ханна, — но ты мой брат, и я не собираюсь от тебя так просто отказываться. Отказываться от твоей жизни.

      Дон лишь сжал ладонь сёстры. Он был рад, что она здесь. Он был благодарен ей за её непоколебимое желание помочь ему.

      Узнать, что у тебя снова рак. Это был как удар поддых, хотя он готов был признать, что где-то внутри всегда жил этот страх. Всегда была какая-то грязь, ощущение, что болезнь не ушла, а просто притаилась внутри, как мурена, и ждёт момента, чтобы укусить побольнее.

      Вот этот момент и настал.

      Нет, он не собирался сдаваться. Он хотел жить. Выучиться на художника-дизайнера. Хотел путешествовать. Встретить девушку, как красавица Саманта из параллельной группы, а может, всё же попытаться замутить с ней… Перед глазами появился образ веселой девчонки, а в ушах зазвучал её смех.

      Да, он не собирался сдаваться, но…

      Дон посмотрел на сестру, которая глубоко задумалась о чём-то своём, и тяжело вздохнул. Он не собирался снова делать из неё набор донорских органов, но подсознательно понимал, что чем сильнее будет наступать болезнь, тем быстрее родители, особенно отец, ухватятся за прежний надежный способ лечения, а Ханна так же смиренно им это позволит, и даже хуже, сама же и предложит.

      Дон не хотел сейчас с ней спорить, поэтому решил перевести разговор на другое:

      — Ладно, что «великого» произошло в моей жизни, мы выяснили. А что произошло в твоей?

      Дон почувствовал, как Ханна напряглась всем телом, и с любопытством посмотрел на сестру.

      — Тааак, рассказывай, — подтолкнул он её к разговору.

      Ханна опустила взгляд и расправила существующие только для неё складки на абсолютно гладкой белой простыне. Перед глазами пронеслись картины прошлой ночи, от чего бросило в жар. Ханна прижала ладони к щекам, стараясь его унять.

      С одной стороны, это было немного неловко, рассказывать такое брату, но с другой стороны, кому ей ещё рассказывать, как не Дону? Более близкого человека у неё не было. А если она не поделится хоть с кем-то тем, что твориться у неё в душе, она просто взорвется.

      Поэтому она выпалила на одном дыхании:

      — Я целовалась с Майклом.

      Дон, казалось, сперва и не понял причину её румянца и напряжения. Так что Ханна, глубоко вздохнув, начала объяснять:

      — Я целовалась с Майклом, по- настоящему. Так, что у меня всё внутри переворачивалось от…желания.

      Дон смотрел на неё, не мигая, теперь было понятно, что до него начало доходить.

      — Так, сестрёнка, давай-ка по порядку, — покачал головой Дон.

      — Мне не спалось, и я решила пойти попробовать потанцевать. В аудиосистеме стояла кассета с новой песней Майкла. Эта песня… она просто огонь, страсть, откровенный секс. Может быть, это всё из-за неё…

      — Ты танцевала?! — в голосе брата было изумление.

      — Я летала, — выдохнула Ханна. — Это было как прежде… Нет! Это было даже лучше, а когда пришёл Майкл, — вместе с румянцем на щеках в глазах Ханны зажёгся огонёк, прямо как раньше, и Дону показалось, что она прямо сейчас готова была затанцевать.

      Не удивительно, что Джексон не выдержал, увидев её такую — во власти музыки, в своей стихии, в том, в чём она была так же естественна, как рыба в воде.

      — Моя сестра соблазнила Майкла Джексона! — вдруг рассмеялся Дон. — Моя сестра соблазнила того, кого считают всемирным секс-символом! — он зашелся смехом, чуть было не икая, а Ханна смотрела на него с удивлением.

      Она ожидала любую реакцию: ревность, злость, возмущение, но смех…

      — Да заткнись ты, — кинула она в брата подушкой, но тут же поняла, что сама начинает смеяться, только вот в этом смехе чувствовались нервные, практически истерические нотки.

      За Майклом Джексоном охотятся самые красивые модели, певицы и состоятельные дамы, взять ту же Пресли, а целуется он с ней…смешно.

***

      Майкл в десятый раз включал запись новой песни, слушал, но не слышал, что с ним происходило крайне редко. Обычно он полностью отдавался творчеству. Умел отстраниться от всего, что ему мешало, а что-то, наоборот, умел обращать себе на пользу, превращая обиду в песню, глупую сплетню в идею для клипа.

      Мысли возвращались к Ханне. К их утреннему разговору, к её серьёзному, решительному взгляду.

      «Майкл, я совсем не ребёнок. Уже не та девочка, которую ты увидел в танцевальном зале», — звучали её слова у него в голове.

      И он готов был с этим согласиться.

      Он видел это в её взгляде, действиях, в сегодняшней реакции: не каждая взрослая женщина так себя повела бы — спокойно и уверенно. Да, пусть большая часть её спокойствия была лишь маской, но он и сам был растерян, что уж говорить об шестнадцатилетней девчонке.

      «Шестнадцатилетняя девчонка», — шептала совесть.

      Майкл скривился. Хоть он и сказал Вьюрку, что их разница в возрасте ни причём, он понимал, что и это сбрасывать со счетов нельзя. Сколько раз он встречал заинтересованные и, даже, откровенно влюбленные взгляды у окружающих его прекрасных девушек. Одни любили его, другие — лишь тот образ, что он создал, и отблески его славы. Они могли встречаться неделю, месяц или даже целый год, но в столь юных сердцах чувства были подобно ветру.

      Нет, Майкл не сомневался во Вьюрке. Она была абсолютно искренна в тех чувствах, что испытывала. Дело было в нём самом.

      Он уже не был и не чувствовал себя юным мальчиком, готовым несколько лет просто встречаться и верить в то, что эти отношения перерастут во что-то большее: семью, детей, именно то родовое гнездо, где он сможет просто быть собой. Но Ханна была слишком молода, и он не мог требовать от неё чего-то настолько серьёзного, на что сам решился совсем недавно, но при этом отчаянно не хотел терять её, и от этой раздвоенности хотелось выть и лезть на стену, именно из-за неё он не мог ни на чём сосредоточиться.

      Звонок телефона нарушил тишину, которая воцарилась в студии после того, как плёнка закончилась.

      — Привет, Майкл, — голос Лизы-Марии в трубке заставил его вздрогнуть. — Я звонила утром на ранчо, но сказали, что ты занят.

      — Да, — отозвался Майкл. — Я был занят.

      Вот и ещё одна причина, по которой всё это недоразумение с Ханной нужно было разрешить и как можно быстрее. Лиза. Она могла стать именно той женщиной, которая даст ему желаемое: дом, семью, детей. Её дети, и Даниэла, и малыш Бенджамин, были очаровательны, и Майклу хотеть стать для них, если не отцом, то лучшим примером, чем их биологический родитель.

      — Пообедаешь со мной? — прозвучал вопрос в трубке.

      — Конечно, Лиза, — отозвался Майкл, придавая своему голосу более радостный оттенок, чем было его настроение на самом деле.

      Женщина была совершенно не виновата в той неразберихе, что творилась в его жизни, душе и сердце, и ни к чему её в это посвящать.

— Может, возьмём детей с собой? — предложил он.

      — Детей? — в голосе Лизы прозвучало удивление, и на том конце провода возникла секундная задержка.

      Она надеялась побыть с Майклом вдвоём, в последнее время он и так слишком часто брал с собой её детей, словно боялся того момента, когда он и она окажутся наедине.

      Если бы Лиза не слышала всего, что говорили об Майкле в звёздной тусовке, если бы не та бешеная сексуальная энергетика, которая буквально сносила с ног, когда он был на сцене, и прорывалась в обычной жизни, она бы подумала, что он гей или девственник. Только вот то, что Майкл практически не предпринимал никаких шагов в её сторону как мужчина, Лизу сильно напрягало. Хотя, с другой стороны, может в этом виноват её недавний развод?

      Женщина вспомнила, как он подвозил их домой после прогулки на пляже. Дети уснули, утомлённые играми, и им не мог никто помешать.

      Тогда Лиза-Мария многозначительно посмотрела на сидящего на соседнем кресле Майкла:

      — Это был великолепный день, — улыбнулась она, стрельнув глазами и подарив ему одну из самых соблазнительных своих улыбок.— Спасибо, Майкл.

      — Это вам спасибо за такой чудесный день и чудесную компанию, — ответил он ей улыбкой.

      И тут Лиза не выдержала и сама, резко наклонившись в сторону мужчины, положила руку ему на грудь, а вторая оказалась опасно близка к его паху.

      Между их губами были буквально миллиметры, и когда она уже хотела сама поцеловать Майкла, он ловко ушёл в сторону. Его губы дотронулись до её щеки и прочертили линию от скулы к ушку. По её коже пошли мурашки наслаждения, а рука поверх его брюк медленно поползла выше, но была властно остановлена.

      — Тут дети, Лиза, — прошептал он ей на ухо. — Нет, только не при детях, — голос Майкла был твердым и даже жёстким.

      «А на сцене ты не смущаешься хватать себя за пах, — в минуту раздражения и обиды подумала она. — А тут проснулся моралист.

      Она отпрянула от него, взглянув на детей, которые продолжали мирно посапывать.

      Дэнни никогда не останавливали дети.

      Да, Лиза помнила, что когда она и её бывший муж чуть ли не занялись сексом на диване, а где-то рядом ползала, разбрасывая игрушки, маленькая Дани, это никого не смущало. Но Майкл был другим.

      — Прости, — извинилась она, краснея, как провинившихся школьница, и поняла, что в присутствии детей вряд ли сможет добиться от Майкла чего-то более откровенного, чем поцелуй в щёку.

      — К сожалению, не получится, Майкл, — решила пойти на хитрость Лиза-Мария. — Я увезла их к бабушке.

      — Оу, — огорчился он. — Ну, ладно.

      — Тогда, обед на двоих? — уточнила Лиза.

      — Да, я заеду к трём.

      — Буду ждать, — отозвалась Лиза, уже мысленно прикидывая, что бы такого надеть, чтобы сдержанность Майкла наконец дала слабину.

      Майкл же глубоко вздохнул, положил трубку и снова нажал на «плей».

      Мелодия поплыла по студии, и он буквально заставил себя думать ни о Вьюрке, ни о Лизе, а о музыке.

***

      Когда врач объявил о том, что из-за новых агрессивных лекарств печень Дона не выдерживает, возможность пересадки части печени Ханны была даже не вопросом, а решённым фактом. Но тут запротестовал сам пациент. Ни уговоры матери, ни угрозы отца не действовали на Дона.

      — Разве нельзя как-то иначе?! — спрашивал Дон, морщась от очередного спазма, который едва снимался обезболивающим, и смотрел на всех пожелтевшими глазами, которые ещё буквально неделю назад были нормальными.

      — Дон, даже если мы сейчас же отменил терапию, то я не уверен, что твоя печень восстановится быстро и со всеми прежними функциями, — терпеливо объяснял ему врач. — Мы хотим провести ещё хотя бы две процедуры, но боюсь, это окончательно разрушит большую её часть и тогда у нас получается лишь один выход — донорская печень.

      Все взгляды устремили на Ханну. В том-то и дело, что она была совершенно не против операции.

      — Дон, так получилось, что Ханна твой идеальный донор, — продолжал врач. — Мы не можем поставить тебя в список ожидания на донорство, так как это вряд ли одобрит совет, да если даже и одобрит, то ожидание может оказаться слишком долгим.

      — А если не делать эти процедуры, а заменить лекарство? — схватился за последнюю соломинку Дон.

      — Тот тип рака, что к тебе прицепился, ведёт себя очень агрессивно, — покачал головой врач и замолчал.

      Все находящиеся здесь и так уже прекрасно знали, что шансов на ещё одну ремиссию у Дона не много.

      Ханна подошла к брату.

      — Дон, хватит! Почему все вокруг до сих пор держат меня за ребёнка? Я достаточно хорошо понимаю риски, а также знаю, что они минимальны. Через две недели буду как ни в чём не бывало. Позволь мне помочь тебе, — посмотрела она на брата, и Дон, вздохнув сдался:

      — Хорошо.

      Так Ханну положили в одну из палат, подготавливая к операции. Она терпеливо сносила все необходимые процедуры: уколы, анализы, УЗИ, — хотя внутри у неё всё переворачивалось от иррационального детского страха, но зато, в особо хорошие дни, они с Доном практически не расставались.

      В такие дни, когда его меньше тошнило, когда его не тянуло спать от слабости, они играли в настольные игры, болтали, слушали музыку, и если не обращать внимание на желтоватый отеннок кожи и такие же белки глаз, то на несколько часов можно было забыть о том, что они в больнице.

      Майкл звонил несколько раз, спрашивал как дела, нужно ли что-то. Порывался приехать, но прекрасно понимал, что случится в стенах больницы, стоит мировой знаменитости Майклу Джексону появиться на её пороге. Да и настроение отца Ханны оставляло желать лучшего. Артур срывался на всех, на ком только мог: врачах, медсестрах, санитарах. Но больше всего доставалось жене и дочери. И пусть в этом раздражении легко можно было прочитать страх за сына, легче от этого не становилось.

      Когда заговорили о донорстве, то Ханна почувствовала, что отец готов вскрыть её прямо тут же и отдать Дону не часть её печени, а всю, целиком. Ещё никогда Ханна не ощущала себя настолько вторичной и незначительной для отца. Было больно, но сжав зубы и понимая, что меньше всего сейчас нужно трепать нервы себе и другим, Ханна молчала, делая вид, что ничего не заметила, всё же шоу-бизнес в этом отношении был хорошей школой. И всё же встречи отца и Майкла хотелось бы избежать.

      С другой стороны, Ханне ужасно хотелось, чтобы Майкл был рядом. Хотелось, чтобы от одного его присутствия, как обычно, стало легче дышать и появилась уверенность в том, что есть надежда, есть шанс на хороший финал.

      Ночной эпизод и утренний разговор после уже сгладились в памяти, пусть и оставили в душе небольшие волны тревоги и сомнений, а ощущение рук Майкла на её теле будили ночами, заставляя кожу гореть, а сердце биться как сумасшедшее.

      Ханна скучала, просто по нему скучала, как и год, и два, и три назад.

      Поэтому, когда в разговоре двух медсестёр прозвучало заветное имя, навострила уши.

      — Как ты думаешь, они действительно встречаются? — щебетала одна из женщин, рассматривая что-то в журнале.

      — Откуда мне знать, — небрежно пожала плечами та, что была постарше. — Этих звёзд не поймёшь, когда они искренние, а когда просто играют на публику.

      — Из них получилась бы красивая пара, — вздохнула молоденькая, закрыла журнал и, оставив его на стойке, поспешила по своим делам.

      Ханна, едва дождавшись, чтобы обе медсестры занялись своими делами, подскочила к стойке и ухватилась за журнал. Она знала, что многое из того, что пишут таблойды на своих ярких страницах, полный бред, в котором сложно найти и каплю правды, но алый заголовок большими буквами:

«Майкл Джексон и Лиза-Мария Пресли!!! Неужели король-поп музыки и принцесса рок-н-ролла пара?», а главное, фотография под ним: крупным планом Пресли и Майкл, самозабвенно целующиеся в засос, застали Ханну врасплох.

      Журнал, шелестя страницами, упал куда-то вниз, и, пожалуй, только это спасло его от того, чтобы быть разорванным на клочки.

      Дышать стало больно и очень тяжело, и Ханна ухватилась за стойку, чтобы хоть как-то устоять на ногах. Перед глазами всё расплывалось от слёз и в тот же миг потемнело.

      Обморок?!

      О, да! Она бы взмолилась об обмороке, но подскочившая к ней медсестра засуетилась вокруг и пришлось брать себя в руки. Ханна понимала, что если она сейчас упадёт без чувств, это может стать поводом для того, чтобы отложить операцию, а так подвести Дона она не имела права.

      — Со мной всё хорошо. Всё хорошо, — шёпотом отвечала ей Ханна, одновременно успокаивая медработницу и убеждая себя.

      С ней обязательно всё будет хорошо, но дойти до палаты и до своей кровати медсестра всё же ей помогла.

      — Мисс Беккер, точно всё хорошо? — ещё раз осведомилась она. — Уж больно вы бледная.

      — Мне просто нужно отдохнуть, — выдавила из себя улыбку Ханна, призывая на помощь весь свой актерский талант.

      Но как только медсестра вышла из палаты, буквально рухнула на кровать и закрыла лицо руками. Хотелось закричать, нет, заорать так, чтобы собственные барабанные перепонки не выдержали, но Ханна лишь позволила себе глухо застонать и пару раз со всей силы ударить матрас ногами так, что кровать не сильно звякнула.

      Она была зла, обижена, чувствовала себя преданной. Пережить такое больно, но пережить такое от Майкла. Это граничило с тем, если бы ей в грудную клетку вошла ледяная ладонь, схватила сердце и со всей силы рванула его прочь.

      Слёзы стекали по щекам, делая подушку влажной. Ханна понимала, что должна остановиться, что в конце-концов Майкл не клялся ей в любви и ничего не обещал.

      Поцелуй… Ну, и что? Это для неё он особенный, а у него сколько таких было — десятки, сотни? Он прав, она просто глупая девчонка, которой первая любовь снесла голову, но ведь иногда… Как тогда на съёмках, когда они танцевали, ей отчетливо казалось, что между ними что-то большее, чем просто дружба или плотское влечение.

      Возможно, ей просто казалось.

      Ханна свернулась клубочком, укутавшись одеялом со всех сторон, но всё равно не могла согреться. Она сама не заметила, как уснула, но сон был вязким и тревожным.

      Ханна металась во сне, не в силах проснуться, пока медсестра сама её не разбудила и не сообщила, что к ней приехал некий Джон Смит.

      Ханна не сразу поняла смысл слов медсёстры и её таинственность. Только через пару минут до неё дошло, кто мог явиться в больницу, будучи уверенным, что его пропустят даже после окончания времени посещений.

      Только вот хотела ли она сама видеть Майкла сейчас?