У Дилюка волосы — огненный вихрь, яркая пламенно-красная копна горит на солнце, переливается, привлекает к себе внимание дам. У Дилюка горячая кровь, горячее сердце, совсем немного покрывшееся копотью, горячие руки и все тело. Глаза — медленная, тягучая, живая, не застывшая лава; она лопается пузырями, яростно пожирая все и всех на своем пути, или ползёт осторожно, мягко, лениво, плавно огибая, чтобы не навредить.
От Дилюка пахнет костром, удушающим жаром, раскалённым металлом и потухшей страстью.
От Кэйи пахнет колючим морозом, царапающим горло, прохладой ледяных пиков и стылостью лжи. У Кэйи чувственное сердце, скрытое за толстой коркой льда и присыпанное снегом, и, вечно мерзнущие, тонкие пальцы. Глаза — застывшее, замороженное вечной стужей, озеро.
Огонь и лёд. Минус на минус. Противоположности. Извечное клише.
Огонь топит, плавит лёд, и Кэйа действительно плавится. Тает, теряет острые очертания обледеневшей статуи, становится хрупче. И смотрит глазами искрящимися, не мертвыми болезненными водами, а сверкающими бледными звёздами.
Кэйа ластится, словно кот, дорвавшийся до внимания хозяина, к чужим обжигающим прикосновениям, чуть ли не урчит и сыто жмурится; целует напористо мягкие, податливые, такие желанные губы; целует мокро, пошло, без стеснения проникает в чужой рот и забирает всю инициативу; прижимается как можно сильнее, ближе, чтобы не оставлять хоть сантиметр между телами, как будто боясь, что сейчас все закончится, его снова покинут, оставят одного со своим растрескавшимся, подтаявшим льдом на сердце и бесконечным чувством вины.
Алберих почти что кричит всем своим видом: «я твой! Смотри, что ты, только ты, можешь со мной делать! Ты же не уйдёшь от меня вновь? Не оставишь?», и так преданно-жадно заглядывает в огненный омут родных глаз, что солгать или промолчать становится невозможным.
Дилюк осторожно, нерешительно, почти опасливо, касается губами смуглой кожи запястий, груди, шеи, щёк, и тихо шепчет:
— Я буду с тобой. До конца.
— Я по тебе скучал, — так же тихо ему отвечают.
— Я тоже. Прости.
Кэйа отмахивается от ненужных и непонятных для него извинений, переворачивает Рагнвиндра на спину, скручивая несчастные одеяла и простыни во что-то невообразимое, и садится сверху, наклоняется к лицу.
— Я тебя люблю.
Бледный Дилюк медленно алеет, под стать своим волосам, смущённо отводит взгляд и бурчит.
— Ну-ну, скажи это громче, мистер Полуночный герой.
— Заткнись.
— Скажи.
Пауза.
Тяжёлый вздох и…
— Я…Я тебя тоже…Люблю… — смешно мямлит и дуется, когда Алберих начинает смеяться. — Ничего смешного!
— Ты бы видел своё лицо! И об этом мечтают все дамы!
— Не только дамы, — Дилюк обиженно взбрыкивается, и спинывает нерадивого рыцаря с себя на другую сторону кровати.
— Оу, значит, ты успел охмурить и мужчин?
— Да.
— И кого же?
— Ты его не знаешь.
— С чего это? — Кэйа заинтересованно приподнимается на локтях. — Я всех в городе знаю. Говори давай.
— Хм…
— Ну-у?
— Понимаешь…Есть у нас тут один капитан кавалерии…
— О, Архонты, Дилюк! Не быть тебе шутником! В следующий раз будешь говорить так серьезно, и я словлю остановку сердца!
—…. Но, почему-то, у этого капитана кавалерии совершенно нет кавалерии…
— Это удар ниже пояса!
— Заслужил.
— Зануда.
Они ещё некоторое время шутливо препираются, как в старые времена, и Кэйа думает, что если это сон, то он не хочет просыпаться. Никогда…
…Но проснуться приходится.
Дрожащие пальцы зарываются в густые, потемневшие от крови, красные волосы. Мертвая, застывшая, лава в глазах смотрит равнодушно, безразлично.
Рагнвиндр больше не яркое, жарко опаляющее, пламя. Тело у него больше не горячее, даже не еле тёплое; оно навечно остывшее, как и сердце, развороченное в кровавую кашу в грудной клетке. Кровь пропитывает буквально все: от чёрной рубашки до такого же чёрного сюртука. Крови так много, что под бездыханным телом буквально образуется бордовая лужа, в которую на ослабших ногах падает капитан кавалерии Мондштата.
Пламя потухло, осталось лишь сожженное, обуглившееся пепелище.
Кэйа подтягивает Дилюка ближе, прижимает его голову к плечу, совсем не заботясь о запятнанной одежде.
В голове пустота, в бесчувственном, навсегда заледеневшем сердце - разрастающаяся бездна. Дрожащие, растягивающиеся в безумной ухмылке, губы шепчут как мантру:
— Я тебя люблюблюлюблюлюблю…
Вокруг вся природа, все монстры, всё замерло в холодном покрытии льда.
Каэнриах оплакивает свою любовь, а значит все живое обязано нести траур.