Хёнджин брезгливо поморщился, когда компания малолетних волшебников вихрем влетела в пустующую комнату. «С новым учебным годом меня», — обреченно вздохнул парень и сел в кресло у камина. Стоящий рядом мальчик, зацепив краем глаза движение, обернулся и удивлённо приоткрыв рот, в шоке уставился на Хёнджина.
— Чего тебе, мальчик? — устало спросил его Хван и взял с кофейного столика перед собой какую-то книгу, чтобы в глазах ребёнка выглядеть авторитетно.
— Картина движется… — прошептал мальчуган, и Хёнджин поморщился от его странного, немного грубого акцента.
— Ну да, — будничным тоном сообщил ему другой парнишка и закатил глаза. — А ты что, раньше не видел картин?
— Таких нет, — он продолжал пялиться на Хёнджина, пока тот с умным видом читал перевернутую вверх ногами книгу про коренья. — Это трансляция какого-то видео, да? Но почему именно мужик какой-то, почему не природа там какая?
Хван от удивления дернулся в кресле и ударился коленом о столик. Он отбросил книгу в сторону, вскочил с места и подбежал к краю рамы, напугав тем самым мальчика по ту сторону.
— Эй ты, маггл, не называй меня «каким-то мужиком»! Моё имя Хван Хёнджин, и я величайший волшебник своего столетия…
— Вау, оно разговаривает, — на выдохе прошептал мальчик, и Хёнджин потерял дар речи. — Чувак, я должен сфоткать это и отправить своему брату в Австралию! Он такого в жизни никогда не видел!
***
Хёнджину было тяжело, и он этого не отрицал. Каждый день он ходил к Чану в общую гостиную и часами жаловался, что мелочь его совсем не уважает, что они чьим-то одеялом иногда накрывают его раму, закрывая весь свет. Чан громко вздыхал и гладил младшего по волосам, говоря: «Я за триста лет привык к этим извергам, и тебе пора привыкать, раз уж тебя удостоили честью и перенесли душу в портрет».
— Меня не честью удостоили, а на вечные страдания обрекли, — мученически шептал парень и прикрывал глаза ладонью. — Разве я заслужил такое неуважение к себе?
Мальчишки были совершенно противные по мнению Хенджина: слушали странную музыку, болтали о незнакомых ему вещах и, что ещё ужаснее, говорили в какие-то металлические дощечки. Изредка на этих дощечках появлялись люди, которых Хван не видел в комнате, заставляя и без того шокированного волшебника снова хвататься за сердце и бежать в страхе из родной картины.
— Мне двадцать шесть лет, Чан-хён, а у меня от этих чертей уже волосы седые выросли!
В такие мгновения Чан спокойно выслушивал стенания Хвана, медленно помешивая чай в фарфоровой кружке, а затем монотонно отвечал:
— Тебе сто двадцать шесть лет, Хёнджин, и ты не можешь стареть.
— Но Чонин сказал…
— Чонин — полтергейст, а они, как известно, души людей, которые при жизни не были особо честны, — и Хван ещё полдня гонялся за «бесячим» Яном через все рамы в замке, пока тот, хохоча, проходил сквозь стены.
Хёнджин, как он считал, был абсолютно несчастен и, казалось, уже ничто не могло этого исправить, пока один из «противных» мальчишек не привёз с зимних каникул небольшую картину. Хван с интересом наблюдал за маленьким волшебником, пока тот вставлял холст в дешёвую и простую раму и покрывал его стеклом.
— Что ты делаешь?
Судя по испуганному взгляду мальчишечьих глаз, Хёнджин сказал это вслух.
— А, это, — паренёк посмотрел на рамку в своих руках и тепло улыбнулся, — это мой старший брат Феликс. Я скучаю по нему, а потому решил поставить здесь его фотографию. Вы же не будете против?
Хёнджин нахмурился:
— Фотография? Что это?
— Да ну что вы, мистер Хван, даже и этого не знаете? — усмехнулся мальчишка, и Хёнджин закатил глаза. — Вы — картина, нарисованная красками, а фотография — это почти то же самое, что и Вы, но только сделана она с помощью техники.
В этот момент мальчика позвали его однокурсники, и тот, аккуратно поставив фотографию брата на тумбочку, схватил рюкзак с учебниками и выбежал из комнаты, оставляя Хёнджина наедине с фотографией.
— Эм, здравствуйте? — осторожно поздоровался Хван и слегка помахал ладонью парню на тумбочке.
Тот не ответил, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Хёнджин нахмурился.
— Вы знаете, что это не культурно — игнорировать других, когда те с вами здороваются?
Ответом снова послужила тишина.
Хёнджин вздохнул:
— Ну, ладно, я погорячился, признаю. Я Вас понимаю: первый день на новом месте. В свое время я тоже много молчал и старался не общаться с другими картинами, — Хёнджин мягко улыбнулся, заметив улыбку на чужом лице. — Я оставлю Вас наедине, чтобы Вы привыкли к новому месту. Знайте, я всегда рядом и готов с Вами поболтать. Вы еще многого не знаете про это место, так ведь? Приходите ко мне в картину, когда будете готовы. Я одолжу у своего друга чай и угощу Вас самыми вкусными печеньями, какие только можно найти в этом замке.
Уходя в гостиную факультета к Чану, Хёнджин украдкой оглянулся через плечо и поймал взгляд Феликса, который все так же солнечно и, как казалось Хвану, немного виновато улыбался ему. Приятное ощущение тепла разлилось в груди, и парень тут же отвернулся, чтобы скрыть от нового соседа порозовевшие щеки.
«У него красивая улыбка», — смущенно подумал он и тряхнул головой, чтобы выбросить из головы ненужные мысли.
Хёнджин весь день гулял по картинам знакомых, нанося им визиты, и вернулся в свою лишь ночью, когда все свечи в комнате были уже затушены, а младшекурсники давно спали. Он попытался рассмотреть Феликса на фотографии, но тьма полностью поглотила его небольшую раму.
— Надеюсь, Вы хорошо провели день, Феликс, — прошептал Хёнджин и устроился в своей кровати поудобнее. — Спокойной Вам ночи.
На следующее утро Феликс все еще оставался в прежнем положении и лишь виновато улыбался, будто прося у Хёнджина прощения за то, что он никак не может привыкнуть к новому месту, к новой рамке. Хван лишь покачал на это головой и улыбнулся в ответ.
***
«Если я буду говорить с ним как можно чаще, возможно он тоже когда-нибудь ответит мне», — задумчиво крутя в руках книгу Хёнджин украдкой посмотрел на Феликса. Тот улыбнулся ему, и Хван, уличенный в подглядывании, смущенно отвернулся и принялся читать. Сердце билось в груди как сумасшедшее, и казалось, что его громкий стук слышен на весь замок.
Прошло три месяца с тех пор, как Феликс поселился в комнате своего младшего брата и в мыслях Хёнджина, но если первый и вовсе не обращал на брата внимания, то Хван изнывал. Феликс все еще не заговорил с ним, и парню казалось, что тот просто старается его избегать. «Даже улыбаться он стал как-то вымученно», — уныло отмечал про себя Хёнджин.
— Сегодня Чонин сбил парик с головы профессора Кристалл и сорвал занятия, — увлеченно рассказывал Феликсу Хёнджин, пока заваривал стащенный у Чана чай. Он каждый раз заваривал ровно на две кружки, ожидая, что Феликс все-таки придет к нему. Но тот все так же сидел в своей раме и молчал. — Было так весело, что даже вечно угрюмый Сынмин из библиотеки улыбнулся. Я надеюсь, что Вы тоже как-нибудь присоединитесь к нашей небольшой компании.
«И ко мне», — мысленно продолжил Хёнджин и бесшумно вздохнул, стараясь скрыть от Феликса свое отчаяние.
Хёнджин был влюблен. Бездумно, отчаянно. Безответно.
Феликс улыбался ему, стоило им встретиться взглядами, и от этой улыбки в груди каждый раз что-то болело и ныло.
— Эй, — тихо прошептал Хван однажды.
Младший брат Феликса вздрогнул от испуга и обернулся к картине Хёнджина, откладывая в сторону пергамент с недописанной домашней работой. Тот поманил его, чтобы мальчик подошел поближе.
— Скажи, а твой брат немой? — озвучивая давно крутившуюся в голове мысль, спросил Хван.
Мальчуган удивленно поднял брови и похлопал ресницами. Он обернулся к фотографии брата на тумбочке и несколько мгновений размышлял, пока, наконец, со смехом не обернулся к Хёнджину.
— Я не знал, что в Ваше время таких вещей не было, мистер Хван, — он вернулся за рабочий стол и равнодушно продолжил. — Это маггловская фотография, а они не двигаются.
— Как… не двигаются? — севшим голосом переспросил Хёнджин и как подкошенный рухнул в кресло. Сердце его пропустило удар, и в глазах потемнело.
— Эти фотографии всего лишь запечатлённый момент времени, а не оживленные души, как Вы, — мальчик виновато почесал затылок. — Вы мертвы, а потому живете в картине, Феликс же жив. Эту фотографию я сделал на его двадцать третий день рождения год назад.
Хёнджин зажмурился и зарылся пальцами в волосы.
Феликс еще жив, а вот он — уже нет.