Заложный

В белом тумане пляски безликих теней

Небо, словно пропасть, кромешная тьма.

Тусклый взгляд мерцает меж ветвей,

Вестник горя и бед — ворон!

Ставни закрыты, слышу шаги у двери…

Кто стоит за нею, кто ищет меня?

Острою иглою страх внутри.

Дай мне, небо, огня.

Заложный. Пролог

      Его смех завораживал, кружил царю всея Руси голову не хуже крепкого вина, звонкими колокольчиками, раскатами грома раздаваясь в его мыслях. И на вкус он был таким же: терпким, сладким, как летние ягоды, собранные на лесной поляне на рассвете.

      Волосы, не собранные хвост, чёрные, как крыло птицы мудрости, посланника мёртвых, как грива подаренного им Феде коня, завораживающе блестели, раскинутые на его плечах, отражая солнце. Они свободно развевались лентами на ветру, когда он, с грацией, достойной тигра или рыси, седлал Ворона, а потом с гордостью, не преуменьшающую гордость самого Царя, вёл его в бой ради него, Ивана. Кровью и потом орошая на поле брани своё кажущееся таким хрупким, но на деле необыкновенно сильное, тело.

      Много лет Фёдор стоял подле Иоанна, по правую руку. Подносил чашу с ядом неугодным, кинжалом в тёмную ночь перерезал шеи своим и царёвым противникам, не гнушался ни интригами, ни подкупом. И всё ради него, ставленника божьего на земле, его помазанника. Любовь пьянит и застилает глаза.

      Руки Феди по локоть в чужой крови. Сны его наполнены ужасами: крики и проклятия раздаются в ушах каждую ночь и сам он кричит, не в силах проснуться от своего личного кошмара, разрывающего сердце и душу. Любовь обжигает жадным, горячим пламенем.

ИУДА!

КОЛДУН!

БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!

      А затем государь смотрит на него, гладит мозолистыми руками по голове, перебирает шёлковые, длинные волосы, нежно заглядывая в васильковые, как венец на голове, глаза. Улыбается, довольный им, Федором. Феде бы испугаться, как обычно делают бояре, увидев эту улыбку, но он не может. Это ведь Царь, Иван, целиком и полностью принадлежащий ему. Опричник давно отдал свои сердце, душу, разум и волю в его руки. Ему всё равно, что они несут: удовольствие, боль ли, всё приносит радость. Любовь становится одержимостью.

      Басманов сошёл с ума в тот самый день, когда впервые увидел Царя. Не важно, что ему скажут, не важно, что сам он скажет или сделает. До тех пор, пока его Иван, его Государь, его Бог рядом с ним, не важно.

      Острый кинжал безжалостно рвёт бархатный, нарядный камзол с противным звуком. Ткань трескается, легко расходится под лезвием, открывая вид на бледную, безволосую грудь. Тёмные, порочные следы страсти алеют на коже. Глаза застилают слёзы обиды и непонимания, боли. Предательства. Любовь царя жестока.

      Господь тебя никогда не оставит, пока есть он в сердце твоём - шепчут губы матери ему на ночь после колыбельной. Она поправляет покрывало, слегка взбивает подушку и целует его сначала в щёку, потом в лоб и крестится, желая спокойных снов. Затухает свеча. И так хочется снова быть в общей с Иваном кровати, под бархатным покрывалом и шептать ему слова любви, превозносить его, только его, до Небес, потому что его любовник стал Богом в столь хрупком сердце.

      Но мать давно мертва: гниёт в сырой земле, погребённая мраком, однако слова её так ярко отдаются в сознании, когда его, Федора Басманова, ведут на казнь. Огонь режет глаза после целого дня, проведённого в темнице. Никогда ещё он не был столь безжалостен к юноше. Тепло очага, свет от свечей, летние солнечные лучи сменяются адскими всполохами, яростно обжигающими кожу. Ночь холодна, и она пронизывает до самых костей. Все ночи до этого были наполнены страстью.

      Колдунам Ваш кол, что потеха. Огонь - вот самое верное средство - усмехаются губы боярина, смотрящего в пол. Страх и торжество написаны на его лице, что внушает опасения и Феде. Не зря.

Жарко. Больно. Страшно.

      Голая кожа легко отдаёт себя в немилосердные объятия пламени, вспыхивая, словно фитилёк свечи. Нечем дышать, дым забивается в лёгкие, а запах палёного мяса разносится по округе.

      Он не кричит. Привязанный к кресту, молча смотрит поверх всех: бояр, палача, Царя. Ни один из них не увидит ни страха, ни боли на его лице. Колдун? Содомит? Иуда? Так пускай, плевать, как его кличут. Ни разу за всю жизнь Фёдор не показывал слабости, и сейчас, снедаемый жаром от костра, не покажет. Молчаливые слёзы текут на прекрасном, ещё юном лице, но из открытого рта, израненного ударами палача, не доносится ни звука.

      Васильковые глаза устремлены не на царя, когда Солнце встаёт из-за горизонта, а Тьма обрушивается на всё вокруг.

Заложный. Часть 1

      Хриплый крик застревает в горле, не давая нормально вздохнуть. Всё ещё мерещится аромат палёной плоти и дыма от костра, а вид горящего тела и пустых, усталых бледно-голубых, приобрёвших льдистый оттенок, любимых глаз стоит прямо перед ним.

      Следы слёз на глазах стали уже привычны. Как и дряхлая кожа, как и поседевшие волосы с бородой. Каждую ночь ему снится Феденька.

      Всегда стоит он сначала на васильковом поле, когда солнце только-только поднимается из-за горизонта и смотрит на него, Ивана, своими прекрасными глазами, которые когда-то обещали ему все богатства мира. Ласку, нежность, всепоглощающую, всепожирающую любовь, отдающейся на языке горьким запахом лечебных трав и сладостью сахара, текучей патоки.

      Нет более в этих глазах ни любви, ни нежности. По его молчаливому лицу текут слёзы, кровь стекает из уголка рта. А стоит солнцу подняться чуть выше, как мир погружается во мрак. Исчезает поле, исчезает рассвет. Остаётся только Федя, который смотрит на него с обидой, укором, болью. Смотрит и не произносит ни слова. А потом и он исчезает.

И приходят сны.

      Много лет Ивану снилось, как бояре обдумывают заговор против него, Царя и любимца его. Как сидят они за круглым дубовым столом, свечи еле горят и чадят, а заговорщики шепчутся.

      Один из них вынимает из кармана дьявольские пентаграммы из дерева, какие-то травы, куклы, вещи. Поначалу не мог он понять, почему эти вещи так ему знакомы. А потом вспоминает, как в качестве доказательств по обвинению Басманова в волшбе приносят ему их.

      Все его ночи заканчиваются одинаково: костёр, сжигающий самое дорогое, что у него было.

      Нет более в живых предателей, и сны его переменились.

      Смотрит на него Феденька, а вокруг туман. Белый-белый, застилающий всё вокруг. Страшно ему, ибо нет в глазах его возлюбленного ничего человеческого. Черны они, как безлунные ночи, и слёзы у него текут такие же, цвета воронова крыла. Кожа посеревшая, лицо впавшее во-внутрь, и так острые скулы выглядят, как кинжалы, а губы алые-алые, то ли сами по себе такие, то ли испачканы в свежей крови.

      Смотрит на него Феденька, а изо рта не доносится ни звука. Волосы грязные, неухоженные, не колышутся, хотя ветер пронизывает до самых костей. Каркает птица на старом дереве. И сковывает Ивана ужас. Ни двинуться, ни заговорить нет сил.

      А тварь, принявшая облик опричника его, с каждой ночью подходит всё ближе. А потом вспыхивает и снова царь оказывается на месте казни, видит проклятый крест, на котором горит Басманов. Не смотрит он на него. Васильковые глаза устремлены не на царя, когда Солнце встаёт из-за горизонта, а Тьма обрушивается на всё вокруг.

      Сухой кашель раздирает горло, в хоромах темно, хоть глаз выколи. Ни одна свеча не горит. Тихо, как в могиле. Не слышно ни дыхания стражников у дверей, ни посапывания служки, который каждую ночь должен быть подле Царя.

      Приподнявшись, Иван сощуривается, но ничего не может разглядеть. Скрипнули ставни. Ветра нет.

      Кинжал под подушкой легко ложится в старческую, но до сих пор сильную руку. Запах васильков и чего-то сладковатого кружит голову. Шаг. Ещё шаг. Кто-то движется к нему от окна.

Шаг

Удар

      Лёгкое детское тело валится прямо на него и он с почти что смирением чувствует, как тёплая кровь забрызгивает ночную рубаху, одеяло, кровать. Свечи вспыхивают, ослепляя. Запах васильков испаряется, а прямо на него смотрит испуганный служка. Изо рта у него течёт струя крови. Глаза закатываются и падает он на пол, маленький и слабый, мёртвый. Государь закрывает глаза, ощущая текущие по лицу слёзы.

      Привлечённые звуком, стражники открывают дверь и видят окровавленного царя у трупа ещё совсем юного мальчика, лет десять ему, не больше. Ничего не говоря, выносят они тело. Привыкли уже.

      Иван уже давно не чувствует вины за то, что забирает чужие жизни. Много лет он не может без страха закрыть свои глаза, сон и явь давно перемешались в голове, путая мысли. Сколько их было, этих мелких служек? Нет мочи после очередного кошмара видеть трупы. Хватит.

      Более не было в опочивальне царя ни служек, ни любовниц, никто, даже стражники не смели заглядывать в хоромы до прихода рассвета. Никто, кроме Феденьки, которые приходил уже не во снах, а в реальности.

      Свечи тускло горят, открывая вид на впавшее, измождённое лицо. Кажется, будто и не было той безумно жестокой казни, просто вернулся возлюбленный его после тяжелого дня в опочивальню, устроился в любимом кресле, обитом шелком и бархатом. И улыбается. Впервые царь рад призраку, приходящему к нему каждую ночь.

Заложный. Часть 2

Слышу дыханье, чувствую – я не одна.

Замирает время, зло ближе ко мне.

Я молюсь, в ответ лишь тишина,

За порогом поет ветер.

Свечка погасла, выпав из дрогнувших рук.

Затуманен разум, нет силы дышать,

Сердце бьется, слышен каждый стук,

От судьбы не сбежать.

      Недолго радовался Царь приходу возлюбленного. Ночь сменялась ночью и в конце концов остался он наедине со своим главным кошмаром.

      Вина разрывала сердце, вонзалась острыми когтями в душу. А Феденька приходил и улыбался, бередя старые, уже почти зажившие раны. Он убил всех причастных к смерти возлюбленного, но тот не желал прощать его. Приходил и мучил, не давай уснуть. А стоило лишь скользнуть в бредячное марево, заменяющее сон, как тот начинал снова показывать страшные картины казни.

      Нет более у князя сил ни спать, ни дышать, ни жить. Слабые руки дрожат, как у безумца. Да и не стал ли он им уже?

      В ответ на молитвы, мольбы о пощаде, о прекращении так мучающей его любви - лишь тишина.

      Взглянув в окно покрасневшими глазами, последнее, что Царь увидел - лучи солнца тускло пробивающиеся сквозь ставни. Со стола сама по себе упала свеча, погаснув.

      Впервые он понял, как виноват перед любимым человеком. Иван сам подписал указ о казни, а потом трусливо остался в хоромах, не желая ни видеть, ни слышать о действе, происходящем в поле.

- Это... только моя... вина... прости... меня...- хриплый голос раздался в тишине, совсем утихнув на последнем слове. Казалось, будто он обращался к кому-то, но в комнате никого не было, только царь и лучи рассветного солнца.

Заложный. Конец

Где же ты, солнце-огненный рассвет?

Умоляю, взойди, заря!

Страшен гость, в его теле жизни нет,

Прикоснется – погибну я.

Смерть укроет меня своим плащом,

Но покой мне не сможет дать.

В прежней жизни забудусь вечным сном,

Чтобы в новой бессмертной стать.

      Поле, заполненное сотнями, тысячами цветов, благоухающее и свежее, притягивало взгляд. Капельки росы слегка блестели на нежных лепестках, слегка подрагивая от ветра. Природная тишина и покой окружали его, уже более не великого князя всея Руси, а просто человека, Ивана Рюриковича. Одетый в обычную белую рубаху, он босыми ногами стоял прямо на земле, ощущая себя счастливее, чем когда-бы то ни за долгие годы.

Совсем юный Федя стоял перед ним, смотря больными, уставшими от боли глазами.

- Это ведь ты убил меня

      На мгновение Иоанн замер, потрясённый. Долгие почти пятнадцать лет он не слышал этого голоса, который переливался то звонкими колокольчиками, то раскатами майского грома. Феденька говорил, а душа бывшего князя снова разрывалась на части от боли, вины, жалости, сострадания и... любви.

      Любви, которая пьянит и застилает глаза, жадной и горячей, как пламя костра. Любви, которая становится одержимостью, а после - оборачивается жестокостью. Нет более ни Царя, ни опричника.

На васильковом поле стоят, сгорая от нежной, глупой и совсем неправедной, неправильной любви, Иван и Фёдор.