Чуя вытаскивает из шкафа тяжеленный, потрепанный временем ящик, снимает крышку, сдув пыль, как заправской ковбой со среза револьвера после сделанного выстрела. Вздыхает. Рука у него не дрожит, когда он вытаскивает на свет первую фотографию и смотрит на пожелтевшую картинку бесконечно долгое мгновенье.
После пальцы безжалостно сминают край снимка, и тот рвется с глухим звуком.
Первый из всех своих собратьев.
Большой целофановый пакет наполняется рваными воспоминаниями. Чуя бросает в ту же кучу плюшевых зверят, подаренных на день рождения, потрошит ножом старые альбомы.
Плачет, рубя, полосуя лезвием старые личные дневники. Те из них, где он расписывал все их стычки, ссоры и примирения. И любовь — самую малость, украдкой между строк, скрытая привязанностью, как сталь меча — ножнами.
Чуя избавляется от воспоминаний о нем, рукавом утирая мокрое лицо. Все кончено. Ему плевать на чертову Скумбрию.
Ящик вдруг пуст. Чуя растерянно оглядывается, царапая пальцами по дну. К подушечкам налипает мелкое крошево.
На обрывках фото в набитом пакете — бесконечная вереница одинаковых лиц. Он и Дазай. Дазай-Дазай-Дазай.
Чуя отбрасывает нож, попадая точно в центр закрепленной на стене мишени, закрывает лицо руками, сидя на полу, согнув ноги и покачиваясь взад-вперед. Потом трет горящие огнем глаза, роняет руки на колени и клянется сам себе, запрокинув голову и глядя в потолок, за которым скрыто обремененное богами и святыми, внимающее клятве небо.
— Больше никогда.
И подтягивает к себе мешок, завязывая узлом горловину — словно сворачивая голову птице.
(7 апреля 2020)
ОЧЕНЬ КРАСИВО спасибо большое!!