Годы идут, но ничего почему-то не меняется.

Он снова сидит, прикованный наручниками — на этот раз, слава всем, кто его слышит, к стулу — без мешка на голове, но с очередным в его невероятно интереснейшей жизни кляпом во рту — зато он розовый, — слышит, как какая-то дрянь копошиться в правом углу позади, царапая когтями стену, и чувствует, как еще одна, но очень текучая, ползает у его левой лодыжки.

Так замечательно, что хоть вешайся.

Тот случай с холмом вспоминается ему со сладкой нежностью и гложущей душу тоской. Хитоши даже фыркает от умиления, толкая кляп поглубже в рот. Благо размеры позволяют. Напряжение практически не ощущается, потому что, конечно, даже самые крутые своры злодеев не могут позволить себе раскошелиться на что-то покруче самой дешевой и распространенной силиконовой кругляшки трех с небольшим сантиметров.

Обидно, но Хитоши жаловаться не собирается. Так наблюдать удобнее и челюсть потом особо болеть не будет.

Прямо напротив него, изгибаясь всеми доступными способами, на точно таком же стуле дергается ярко сверкающая взрывами звездочка первого геройского класса, мистер Кацуки — я оторву твою тупую голову — Бакуго. Весь такой аккуратный. Даже майка с шикарными брюками карго — нет, если он и завидует, то только самую малость — целые и практически чистые. А его, между прочим, сковали цепями. В смысле прямо настоящими и, вероятно, даже стальными. Ткань уже давно должна была пойти дырами, но почему-то остается удивительно целой. Только кожа краснеет там, где в нее слишком резко впиваются крупные такие, с мизинец толщиной, звенья. Хитоши уверен, что Бакуго использует магию. Какую — он пока не знает, но собирается как-нибудь на досуге выяснить. А то совсем несправедливо получается. Он сидит и высчитывает, сколько дыр в любимой толстовке придется штопать после этого занимательнейшего происшествия, а майка Бакуго будто только из-под утюга вышла. Если так происходит только потому, что, в отличии от Хитоши, он сумел выбить себе место в геройском классе, то все. Он так не играет. Разные правила мироздания для героев, пусть и будущих, и простых смертных — это уже слишком.

Слева за откровенно жалкими потугами Бакуго синими-синими глазищами, от одного взгляда которых даже Хитоши мог бы начать очень серьезно обдумывать возможность растечься неприличной лужей рядом с дрянью на полу, наблюдает потягивающая виски из граненого стакана жертва игры со спичками. Пока, к сожалению, без имени. Именем их наградила только убежавшая куда-то наверх за какой-то прелестнейшей милой очаровательностью светленькая розовощекая девчонка с энтузиазмом, способным затмить самого короля переломанных костей.

Справа на диване потрясающе дружно молчат Фокусник, явно где-то потерявший своего белого кролика, и не очень удачный косплей на Убийцу героев. И неудачный он вовсе не потому, что владелец ящерица. Просто нос, на ни на что не претендующий взгляд Хитоши, был явно в этом образе лишним. А так почти один в один. Повязка там, рот в диаметре как три головы, изящнейшим образом засохшее желто-багровое пятно на нагруднике — все просто супер. Не хуже блестящей в желтом свете лениво покачивающейся под потолком лампочки жилеточки Фокусника, катающего меж пальцев свои волшебные шарики. Возможно, Ящер чувствует, что чего-то ему все-таки не хватает, и поэтому злобно косится то на полируемый им клинок, то на очень громко орущего оскорбления разной степени остроумия Бакуго. А возможно это его постоянное состояние. Хитоши не очень пока уверен.

Но, в общем и целом, его времяпрепровождение всё ещё весьма великолепно и не требует излишних комментариев.

Над стойкой, на которую локтями опирается очень горячая пародия на Франкенштейна, появляется и резко разрастается сверкающее черно-пурпурными разводами облако, оставляющее после себя образец дворецкого из мира паровых машин и жестких корсетов и яркий пример добросовестного коллекционера, таскающего все свои сокровища не просто с собой, а на себе, наглядно демонстрируя тот уровень предусмотрительности, к которому стоит стремиться. И как раз в этот же момент возвращается размахивающая лезвием какого-то очередного ножа девчонка — та, которая ой-тебе-так-идет-розовый Тога, — и тут же сует его под нос Хитоши, радостно выставляя напоказ клыки и с потрясающей непосредственностью игнорируя очень осуждающе сверкающий на неё меж серых пальцев глаз.

— Вот! Я же говорила, что он просто прелесть! А котик…

Хитоши согласно моргает и послушно следит за ловкими пальцами Тоги, вертящей лезвие то у самого его горла, то носа с глазами, рассказывая о том, как сложно ей было выкрасть эту милашку. Ножичек и правда с выгравированным котом. Он и сам был бы не прочь достать себе такой же.

Какая все-таки прелесть. Иметь возможность получить распоротое горло от школьницы с ножом, на котором выгравирован улыбающийся котик, ему еще не доводилось.

А в том, что она с легкостью может вспороть ему не только горло, но и все остальное, Хитоши не сомневается. Просто потому, что на ноже перед лицом сосредоточиться проще, чем на происходящем вокруг, из-за обилия торчащих наружу костей, капающей на пол темной слизью то ли крови, то ли слюны, свисающих до самого пола рванных кишок и свернутых шей с головами, украшенными черными щелями выколотых глаз, словно на поводке преследующих девчонку везде, куда бы она не пошла. Шелест их ненависти практически заслоняет собою вопли Бакуго и ругань между жертвой сошедшего с ума степлера с хендфетишистом.

А жаль. Их споры — самое интересное, что происходило за все то время, что Хитоши провел на этом твердом стуле, чувствуя, как затекают руки и задница. Всякие пространные речи о прогнивших героях и будущей смерти Всемогущего могут раззадорить разве что только самих злодеев, ну и Бакуго. Хитоши больше нравится слушать, как Синеглазку раздражает, что его оставляют сидеть с детским садом, а любитель рук на это хрипло и уверенно заявляет, что получается все это у него настолько не отвратительно ужасно, что впору устраиваться нянькой на постоянной основе, а не бегать по подворотням, поджигая всякий сброд. Не совсем те же слова, но суть примерно такая. Очень мило, между прочим. Особенно периодически летающие стаканы вдохновляют. И та ловкость, с которой каждый злодей здесь от них уворачивается. Чувствуется опыт. С историей и своей непередаваемой атмосферой.

Он уверен, что если бы злодеи действительно понимали, как сильно такие мелочи могут влиять на возможных союзников… Очень опасная мысль.

— Эй, конференция скоро начнется, — Ящер раздраженно подал голос с дивана, резко, похоже, напоминая всем, зачем они здесь, собственно, собрались.

Хитоши не совсем уверен, о чем идет речь, но он не уверен и в том, почему находится сейчас в этом месте. Он не с курса героев. Да и не то чтобы кому-то в хоть сколько-нибудь широких кругах известен. Скорее наоборот. Скандала из его похищения не получится. Вербовкой здесь пока никто не занимался. Все проскальзывающие высказывания о несправедливости бытия можно подогнать под нее только с таким скрипом, после которого напрочь глохнет половина планеты. Дискриминация всегда была, есть и будет.

Просто потому, что когда человек научился думать, он начал думать о себе. Другие пришли позже.

Кто-нибудь видел не эгоистичных обезьян? Кому-нибудь вообще нравятся обезьяны? Кто-нибудь думает, что они добрейшие и прелестнейшие милашные создания? Даже если да, то Хитоши к ним не относится. Обезьяны не для него. Совсем. В его системе ценностей даже уличные собаки выше обезьян.

А про них он даже думать не любит.

Тога отскочила от Хитоши и убежала куда-то ему за спину, унося с собой милый нож и безглазые тени, позволив ему обратить свой взор на местного лидера с его замом. Парочка колоритная, конечно, ничего не скажешь. Строительный степлер или отрубленные запястья. А что выберешь ты?

Он бы определенно повесил на шею ярко-фиолетовый кляп на черном ремне вместо цепочки. С ними Хитоши, вообще, как с родными каждый раз встречается. Стекающие водопадом слюни, правда, уже немного поднадоели, да и ремешки, рвущие уголки губ, раздражают, зато силиконовая перемычка очень приятно жуется.

Ящер включил маленький толстенький телевизор, стащенный то ли с помойки, то ли прямо с директорского стола в приюте. Одно от другого в глазах Хитоши отличалось не сильно. Диктор вещал о каких-то официальных извинениях от академии и недоумевал, как они могли допустить такие непотребства.

Такой милый и наивный этот диктор… Похищение далеко не самое худшее, что может произойти с подростком, который обладает тем потенциалом, что есть у Бакуго.

— Они готовы рвать друг другу глотки, словно звери, только чтобы получить сенсацию. Готовы собственноручно уничтожить тех, кто спасает их шкуры, — любитель рук оторвался от мумии и начал расхаживать по бару, каждый раз каким-то непонятным образом минуя растекшуюся между стульями извилистой лужей дрянь. — Готовы жить, лелея свою беспомощность и отрицая неспособность взять ответственность даже за собственную жизнь… — Наблюдать за красными кедами, ступающими по полу самым невообразимым образом, было интересно. Особенно учитывая, что дрянь здесь видел только он, — …неспособность увидеть то, что происходит прямо у них на глазах. Объявили только об одном похищенном ученике. О тебе даже никто и не вспомнил!

Ну, конечно. О Хитоши никто не вспомнил и когда он пропал на целую неделю всего в одиннадцать. Что уж говорить про последовавшие за этим познавательные двенадцать, те самые захватывающие дух тринадцать, четырнадцать и мирно до этого момента шедшие пятнадцать. Он уже привык. Все остальные, вероятно, нет.

Злодею ни на секунду не изменившееся от наверняка просто обязанной оказаться для него потрясающей до самой глубины души информации лицо отчего-то понравилось так, что его довольная ухмылка начала превращаться в оскал, оттянувший взгляд от пола и красных кед. За плечом чье-то дыхание обожгло холодом кожу затылка, вызывая не самые приятные воспоминания. Хитоши не дернулся, но медленно очертил плечом полукруг и свел лопатки, так и не почувствовав, что задел ледяное тело выползшей из своего угла дряни. Хотелось перевести туда взгляд, оценивая всю величину маячившей позади катастрофы, но он сдержался.

Оглядываться — отвратительная идея.

Смотреть в глаза безумцу — тоже, но все же лучше.

Алый восторг сверкнул из щели меж пальцев. Секунда и злодей оказывается так близко, что Хитоши чувствует его дыхание на собственном ухе, а локоть смертельно опасной руки на том самом плече, которое обжигает холодом. Внезапно понимает, что волосы у него не голубые, а наполовину седые. Темные пряди мешаются с белыми и блестят на свету. Он чувствует, как отрубленная рука освобождает большую часть лица, но не исчезает полностью.

На дрянь на полу красные кеды так и не наступают.

— Ты же видишь… — он почти шепчет и хихикает, — знаешь!.. — локоть на плече резко сдвигается, а позади раздается невыносимый вопль, полный боли, разрывающего на части отчаяния и такой немыслимой агонии, что Хитоши едва способен мыслить, пытаясь не жмурится и не трястись. Тошнота ползет по горлу. Весь воздух резко куда-то пропадает. Пелена застилает глаза.

— Эй, ублюдок! Ты что…

— … как это общество несправедливо к таким как ты… к таким как мы. Видишь все ту грязь, о которой никто из них даже не подозревает.

Злодей говорит, а у Хитоши звенит в ушах. Он слышит каждое его слово несмотря ни на крик Бакуго, требующего у помешанного на руках отвалить от него, ни на затихающий визг позади, который никто, кроме него… никто кроме него и этого злодея не слышит. Сердце бьется где-то в горле. Он сидит и рвано заталкивает в себя воздух в такт мыслям, сменяющим друг друга со скоростью пытающегося порвать сосуды в висках пульса.

Он их видит.

Слышит их.

Знает, что они есть.

Может заставить их страдать.

Может уничтожить…

О господи, он знает, что Хитоши тоже видит.

Твою мать.

Он знал, что не мог быть единственным. Всегда знал, что такой же легко узнает его. Что и сам он сможет легко узнать такого же. Они бы оба поняли, потому что оба видели.

Видели, что мешает пройти по середине пустой улицы.

Видели, что заставляет стискивать зубы и царапать ногтями ладони, лишь бы не потянуться закрыть уши, глуша жуткие вопли.

Видели остекленевшие ни на чем не фокусирующиеся, блуждающие и резко застывающие глаза…

— Ты же понимаешь, что это значит? — седые волосы пропадают, когда такой же чуть отстраняется, все еще опираясь на горящее, зудящее, рвущееся на части плечо. Он смотрит сверху вниз, приподняв немного руку и не скалится. Ухмыляется так, как может ухмыляться только тот, кто видит того, кто знает.

Так, как делает Хитоши, глядя в зеркало.

И для всех остальных, тех кто не знает, не видит, их лидер спрашивает у возможного новобранца, понимает ли он, как общество героев облажалось, совершенно не замечая собственных недостатков и заставляя таких «выбивающихся» и забытых несчастных потеряшек чувствовать ненависть ко всему, что их окружает. Так драматично и безвыходно. Чертовски глупо. В глазах Хитоши все происходящее жирными линиями вычерчивает границы бездны той же глубины, что с каждой секундой осознания все шире разверзается в его давно уже издыхающей и едва колышущейся душе. Потому что то, что они способны оба видеть и видеть одинаково хорошо, может означать одно занятное и неизбежное обстоятельство.

Такое ироничное, что даже вешаться уже бесполезно.

Хитоши наклоняет голову и смотрит исподлобья. Не моргает. Не кивает. Не ухмыляется в ответ. Он не дает никаких подтверждений ни ждущим злодеям, жадно следящим за каждой его реакцией, ни Тому, что перед ним. Тот щурится и понимает больше, чем Хитоши хотел ему показать. Он почти возвращает на место руку, собираясь оставить его в покое, но перед этим наклоняется, четырьмя пальцами ведя вдоль ремешка, впивающегося в щеку. Его глаза красные. Краснее кед и ярче крови. А еще, когда он так близко, а волосы заслоняют комнату, они спокойные.

Пустые, как у мертвеца в зеркале.

— Подумай об этом.

Говорит, выдерживая какое-то безумно долгое мгновение, а потом распрямляется, и словно бы ничего не произошло. Тот — снова злодей хендфетишист с наклонностями коллекционера, который обращается уже к Бакуго, откровенно его посылающему, изредка кидая в сторону Хитоши те настороженные взгляды, которые можно было бы даже обозвать обеспокоенными. А Хитоши — снова похищенный школьник-неудачник, который ни вступительный экзамен сдать не способен, ни вторым шансом нормально воспользоваться.

Самое забавное, что про его пропажу или правда никто не знает, или на конференции об этом умалчивают.

Телевизор трещит, но исправно показывает. И Хитоши даже если не смотрит, то слушает, пытаясь поймать спокойствие там, где его никогда и не было. Очень познавательно. У геройского класса и правда много преимуществ перед всеми остальными. И по его скромному мнению, чуть повышенный шанс умереть раньше времени дела не меняет. А уж то, что говорят про все это великолепие взрослые… Так трогательно. Директор Незу, ни на секунду не отклоняясь от темы, игнорирует все лишние на его взгляд вопросы, а руководитель первого геройского, тот самый Сотриголова, который исправно имел вид бродяги с соседней помойки, чисто выбрит и причесан, когда с непоколебимой уверенностью заявляет, что Бакуго Кацуки слишком силен, чтобы присоединиться к каким-то жалким злодеям. Хитоши иррационально обидно, потому что он прекрасно понимает, что про него такое никто и никогда не скажет. И даже знает, почему. Но это все равно не мешает ему слушать эти трогательные, полные веры в собственных студентов слова и медленно кипеть, кипеть, кипеть, кипеть, желая отпустить контроль.

Это невыносимо. Он не может, не может, не может поддаться желанию, потому что контроль — все, что Хитоши…

Зубы стукнули друг о друга.

Звук тихий. Его не замечает никто. Все злодеи смотрят на экран с разной степенью раздраженного недоумения, а Бакуго — ухмыляясь так, словно собирается кого-то сожрать. Хитоши замирает, напрягая челюсть. Правая силиконовая ножка шарика, наконец, лопнула. Именно сейчас, когда он чувствует, как огненные муравьи копошатся под кожей. Выгрызают кусок плоти на лодыжке, где дрянь касается обнаженной кожи. Медленно ползут вверх, к самым глазам. Хотят уничтожить все, что представляет собой Хитоши.

Невыносимо.

Лодыжка жжет и зудит. Перебирая маленькими хитиновыми лапками, муравьи расползается по телу. Впиваются в нервы своими проклятыми ядовитыми коготочками, разжигая пламя агонии. Он чувствует, что если ничего не сделает, то его начнет трясти. Пальцы уже тонко подрагивают, опасно тянуться к запястьям в попытке вырвать проклятых насекомых из-под кожи ногтями.

Хитоши больше не может.

Он беспомощно замирает от осознания и знает, что прямо сейчас собирается выбросить, словно ненужный хлам, все возможности сохранить свою шкуру целой, вместе с ними выталкивая изо рта кляп, с тихим стуком — который удивительно слитно звучит с щелчком привычно вылетающих из сустава пальцев — падающий ему под ноги.

В опустевшей голове единственный выход — бежать — пульсирует, переливаясь яркой неоновой вывеской в абсолютной темноте.

Он слышит, как двигается позади Тога. Как тени перемещаются вокруг, и откидывается назад, переворачивая стул и ловя взглядом движение со стороны дивана и бара. Кувыркается, скользя по склизкой дряни, словно по сливочному маслу, и вскидываясь прежде, чем нож с тем самым милым котиком врезается ему под ребра. Выворачивается, перехватывая руку и заламывая назад, четырьмя пальцами выхватывая лезвие и приставляя нож уже к гладкому обнаженному горлу девчонки, которая не ожидала сопротивления. Была уверена в его беспомощности. Думала, что кляпа хватит, чтобы лишить возможности сбежать. Хитоши ее за это даже не осуждает. Никого из них.

Потому что ничего никогда не меняется.

Живые внезапно замирают. Вокруг беснуется, охваченная восторгом дрянь. Очень много дряни.

— Эй, — звучит, как скрип мела по доске и ощущается точно так же. — А я вас вижу, — и смотрит туда, где нет глаз. Где восторг сменяется визгливым помешательством. Где рык заменяет хохот. Где вечный голод видит то, что сможет его утолить.

В̢͈ͨи̤̍̕.̮̎͠.̸͚͑.̡͓ͪд̛̙̚и̡̳͑.̢̦̉.̞̓̕ш̶̷̼̎̐ͅь̵̐̈͏̜̝ ̃̍͏̫͉͟

Т̜͖ͦ̌̕͢ӹ̯̙̋͜͜ ̛̱̬̎ͣ͝в̘̻̄̅͢͠и̵̼̪͂̌͢д̡̺̫̾̊͟ѝ̶̷̯̜̼ͬͦ͠ш̏ͫ͋̀҉͓̻͓͡ь̸̜͚͔ͫͦ͛͜͡.͚̙͓̏̓͆́̀͟ ̶̷̨̙̦̭̂ͯ̂ ̨͍͇̻̑̾̎͟͠ ̃͛̒҉̧̻̫͔̀<В̵̥̼̖̉̂̔̀́и̧͍͉̳͌ͥ̒̀͟дͮ̍ͣ̌͝͞͏̵͚͚̜̭и̴̷ͪ̉͑̓̕͏̟͙͇̠шͫ͌̍ͮ͢҉͝͏̜̯͕̮ь͇̲̪͇̉ͪͣ̓́̕͜͟.̛̳̟̦̟ͯͨ͒ͬ͘͜͝ ̴̢̛̛͎̪̥͔ͣ̎̓ͩ ̒̿͒ͧ҉̡͍͇̦̪͜͞

В̸ͧ̐ͫ̅́̀҉̭̲͕̝и̨́͆͆̈́͞҉̨͖̗̼͕д̢ͫͮ̋ͮ̿͘͝҉҉̳̦̹͍̮и̾̀́͋̑҉̸͏̙͍͎̲̠̀͡ш̢̹̘̪̭̹ͫ̑͗͛ͥ͘͜͠͞ь̸̨̡̛͖̺͍̩̳̑̔͆̒ͫ̕-̷̢̨̰̭͇̣̙ͬ̌ͦ͒͒͢͡в̷̛̞̞̫̮̅̒̋̓̽͜͟͝ͅи̷̨͛ͫ͛̿̒͏̩̗̪̞͙̕͠д̷̨̨̼̹̞̞ͦ͛̆ͧ̎̀̕ͅи̶̸̨̠̳̳̳͖͒̄ͥ̅̒͘͞ш̸̸̨̮͉̫̗͍̹ͩ̾̑͒͗̚͢͜͠ь̶̨̢̛̲͎͖̺͖̻̄̋̓̈̃ͪ͘͞-̷̧̧ͥ̓͆ͦͬ̉҉̲͙̣̹̭̠͜͞в̷̴͙̦̦̦̱̻ͯ̆̂ͨ̓̋̀̕͢͝и̶ͨ͋̄̄ͨͣ͠҉̡̝͎̫̠̟͉̕͠д̛͊̔̈́ͤͬ͗҉̸̨̨̤͉̱̟̙̭͡и̛̛̫̤̟̫͙̮͑̀̌͋̐ͤ̀͜͢͢ш̵̧̛̜͇͔̳̭͉͆̊̒͒̎͒́͜͡ь͐̾̋̿ͣ̔͢͠҉̶̢̧͇̺̼̟̻̬.̢̡̛̀͛̏̀ͯ̂̽̀͟͏̰̹̯̝̩̺̼́.̶̴̱̘̜͕̗̘͙̔ͬ̒̊ͦ͊ͫ̀̀́̕͢.̴̷̛͒ͭ̿ͤͩ̏̚͟͏̨̥͓̪͖̬͈̳̕ ̸̴̶̛͎͉̖͍͍̦͚̀ͯ̍̓͂̓̐͟͠͝<В̸̡̈̈ͫ͗ͯͣ͌̕̕͟͞҉̲͕̭̩̺̗̞и͑̓̒̋ͥ̋̚͏̨̀̕͏҉͚̣̬̣͕̞̮͢д̶̧̙͉͇̬̪̠͈͛ͬ̊͗ͤͨ́̚͟͜͝͡ӣ̸̀͗̍̌̑̋̕̕͘͜͡͏̫͓̦͇̲̩̙ш̴ͮͧͤ͒̊̓̊́͠҉̸̨̨̠̟͉̼̳͍͖ь̸̶̡̛̍̒ͣ̏͑ͯ͆ͮ́̕͘͏̟̤͔͙̪̣͉̥-̴̷̢͐ͦͧ̋̑̄ͮ̚҉̢͚̟̙̣͇̥̼̥̕͟͜в̓̾̎̓̽ͫ̂ͤ̕͏̨̧̘̟̗̼̭̱̀̀̕͢и̛ͥ̆̈́͑̊͑̃͑҉̡͏̸̷͔̬̭̭͎̬̦̠̕͞д̸̶̸̡̿ͫ͊̿̓̅̌̐̕҉̛͇͚̲̞͚̣̣͇͡иͯ̏̑͋̆̿ͬ̏́͘͝͏̸͜͝͏̙̻̹̼̳̭̮̟ш̷̓̍ͦ̐̐̑̈ͦ̀̕͡͏̸̺̠̦͇͕̭͕̟͘͜ь̸̵̵̵̧̌ͩͦ͂ͬ͌̎̇́͝҉͈̭͕̖̗̺͖̝!̢̧̨̛̳̰̗̙̤̞͓͕́̆̎ͤͨͯ͊̀͠͞͝͡

— Жрите тех, кто убил.

Они все, все до единой, срываются с места.

И видеть их начинают тоже все. Возможно, лишь как неровные тени, потому что Ящер промахивается мечом, а Фокусник ни одного не может поймать в шарики, поспешно отступая к крошащему руками дрянь, в секунду облепившую туманного бармена, злодею.

Всполох яркого, такого же синего-синего, как глаза живой газовой горелки, пламени на какое-то мгновение ослепляет, заполняя стойку.

И тут выясняется, что огонь на дряни не работает.

— Беги, пока можешь, — шепчет на ухо Тоге и отпрыгивает в сторону, пропуская мимо себя смазанную тень, которая промахивается, не попадая по тут же сорвавшейся с места девчонке.

Игнорируемый дрянью, Хитоши подскакивает к Бакуго, выламывая замки, удерживающие его на стуле, почему-то вымазанном в крови ножом и, не желая терять драгоценные мгновения и слышать еще больше жутких криков, тащит его к двери, которая определенно должна быть черным входом, через который в нормальный бар поставляли бы выпивку. Там, за плечом, где визг жадного голода мешается с паникой и страхом, надсадно смеется злодей с множеством рук, стирая каждую приближающуюся к нему дрянь в пыль. И их там словно бы больше, чем Хитоши помнит.

Но он не оглядывается, захлопывая дверь и втаскивая Бакуго за повороты. Отмечает граффити, похабную надпись и перевернутый контейнер слева, пожарную лестницу, гору пустых промокших коробок и разорванный брезент справа, а потом заводит их обоих в пустой зев окна соседней заброшки, без колебаний ныряя в отверстие в полу, в самый подвал, и только тогда по-настоящему смотрит на Бакуго.

И понятия не имеет, почему ему все это позволили.

— Снять можешь? — Бакуго поднимает скованные толстым металлом предплечья и смотрит так, будто даже не сомневается в ответе.

Хитоши косится на покореженный все еще измазанный кровью нож и откладывает в сторону. Понимает, что кровь там появилась вообще-то из-за него, а ладонь непоправимо распорота. Он чувствует себя идиотом. Глубоко вдыхает и уже давно отработанным движением вправляет на место пальцы. Это как переключатель. Боль скользит по оживающим нервам. Ладонь рвет и саднит, а пальцы ломит. В груди дыра размером с душу. А Хитоши находит отверстие для ключа и поднимает полу толстовки, выворачивая шов и выталкивая отмычку. Бакуго со сведенными бровями наблюдает за каждым его движением и цыкает, когда видит ее. Хитоши его игнорирует и методично ковыряется в сложном замке, не церемонясь и не боясь испортить механизм. Второй раз этим металлоломом все равно воспользоваться будет уже некому. Да и так выходит гораздо быстрее. Ему есть, с чем сравнивать. Скрежет успокаивает колотящееся сердце, а резкий громкий треск выступает обыденным предзнаменованием раскрытия наручей.

Бакуго встряхивает руками, потирает запястья и выпускает несколько мелких тихих взрывов, прежде чем посмотреть на прячущего обратно в шов отмычку Хитоши.

— Почему ты проиграл Деку?

— Потому что он сильнее, — Хитоши не понимает, почему отвечает на такой замечательный и очень своевременный вопрос.

— Деку? Да ты же…

Грохот, который способна произвести только пробитая насквозь стена со стороны покинутого ими бара, обрывает его. Они оба замирают, а потом Хитоши приходится хватать подорвавшегося с места Бакуго.

— Отвали, Зомби, надо проверить, — рычит, глубоко нахмурившись.

— Надо. Но мы туда не пойдем, — вообще.

— Ты не пойдешь. Я буду сражаться. Я не сбегаю от ублюдков, — он дергается, пытаясь вырвать ногу из хватки. Хитоши думает, где характер Бакуго был раньше, и лишь крепче стискивает лодыжку, впиваясь в кожу ногтями.

— Мы не бежим. Мы содействуем профессионалам, — он обнажает нервную усмешку, от которой обычно шарахается большая часть его опекунов и мелких сожителей, не веря ни единому слову, что слетают с языка. — Представь, что они смогут с ними сделать, когда нет возможности навредить заложникам.

— Черт, — он заставил Бакуго задуматься. Отлично, да это успех. — И что ты предлагаешь?

— Мы идем в участок и сообщаем Айзаве, что он был прав.

— Ты серьезно? Издеваешься? — Бакуго скалится, взрывая ладонь.

Хитоши молча смотрит в злые красные — <i>живые</i> — глаза и не моргает. Ждет, потому что отпустить он никуда его не может. Он не для того рисковал быть сожранным. Честное слово, будь он один, то начал бы действовать только тогда, когда почувствовал бы, как от голода тошнота подступает к горлу. Обычно этого времени было достаточно, чтобы понять, что никто за ним все-таки не придет и не спасет.

Бакуго сплевывает, но кивает. И тогда Хитоши поднимается, подхватывая и пряча нож, потому что просто так избавиться от него уже не может, и бесшумно ступает по гальке и мусору. Следит, чтобы шорох чужих шагов позади был достаточно близким, чтобы успеть схватить. Он проверяет выходы и замечает сигнальные огни полицейских машин в тонкой щели между зданиями. Чтобы попасть к ним, им придется вернуться так же, как они пришли, или обойти три соседних дома. Заводские районы всегда настраивались без единого плана, по мере появления необходимости в жилье для новых рабочих. Тут или знаешь, куда свернуть, или натыкаешься на тупик за тупиком. Правда, если предположить, что все здания имеют одинаково угловую форму, то станет ясно, что застройка пространства проходит по принципу игры в тетрис. Достаточно видеть, как соединены два строения, чтобы предположить несколько вариантов расположения третьего и четвертого, прикидывая ширину зазора между ними.

И никто не хочет знать, почему Хитоши хоть что-то в этом понимает.

Сам Хитоши в том числе, но его подобного счастья лишили.

Бакуго не спрашивает, только оглядывается постоянно и почти взрывается на каждый шорох. У Хитоши на то, чтобы оборачиваться после выходки в баре, никаких моральных сил уже не осталось. Поэтому он полностью доверяет спину студенту-герою. Не зря же тот чуть ли не лучший на своем факультете. Они достаточно быстро огибают два здания и лишь единожды меняют маршрут на пути к третьему, потому что из двух возможных вариантов его положения Хитоши выбрал неверный. Бакуго за ним ругается себе под нос.

Переулок выводит их точно к обратной стороне бара, к его главному входу, окруженному полицейским кордоном. Стена, в которой раньше находилась дверь, снесена этажа до второго, а до третьего светит огромной трещиной. Что внутри, с их позиции видно не особо, но отсутствие там жизни или битвы определить довольно легко. Дряни не видно тоже. Рядом с краем кордона от работников скорой пытается сбежать древесный Камуи, выглядящий как обгоревшая деревяшка. В противоположной от него стороне стоит человек в длинном коричневом плаще детектива, выслушивая отчет парочки полицейских, которые постоянно проверяют рации. Похоже, злодеи сбежали.

— Иди к парню в плаще.

Хитоши уже разворачивается обратно в сплетения переулков, угробив на это простейшее движение все оставшиеся силы, когда Бакуго хватает его за плечо и резко толкает перед собой.

— Какого… — на самом деле у него не осталось ничего, что позволило бы ему по-настоящему возмутиться.

— Ты сказал, что мы идем к гребанным копам, — Бакуго хватает его за красное после наручников запястье и тащит к мужчине в плаще, привлекая внимание парочки полицейских, которые отчего-то ну очень профессионально замирают на месте. — И если я иду к гребанным копам, ты, Зомби, тоже идешь к гребанным копам.

Как мило с его стороны. Бакуго, прости господи, заботится.

Самое глупое, что их никто так и не останавливает, позволяя дойти прямо до детектива.

— Эй!..

Этого оказалось достаточно. Бакуго ничего даже говорить больше не пришлось, а Хитоши и так болтал за последние полчаса больше, чем за этот месяц, чтобы настаивать, чтобы их не затыкали, окружая, заворачивая в пледики для пострадавших и осматривая на предмет экстренных травм. Единственным, кто действительно у них что-то спросил, оказался тот самый детектив, представившийся Наомасой Тсукаучи.

— Как вы выбрались?

Ну хоть не спросил, почему. Хитоши бы от такого поворота удар, наверное, хватил. Он никогда еще не имел дела с полицией после похищений.

— Зомби использовал причуду и заставил их видеть какое-то дерьмо. Пока это работало, он освободился сам и помог мне. А потом… тц, — да, эта часть ему определенно не нравилась. — Потом он протащил меня через переулки и вывел сюда.

Теперь Хитоши знал две вещи.

Бакуго не видел дрянь даже после приказа.

И всю ситуацию детективу объяснять придется ему.

— Ты — Бакуго Катсуки, — мужчина кивнул, отрываясь от мрачных красных глаз. — А ты?.. — детектив Тсукаучи сделал паузу. Вау. Злодеи были правы. Они понятия не имели о его пропаже.

Как, собственно, и всегда.

— Шинсо Хитоши, — он смотрит устало и вообще не хочет говорить. — Студент первого курса общего образования академии UA. Класс 1-С, — звучал он так же, как и всегда. Даже не хрипло. Просто бесцветно. Но в глазах детектива все равно мелькнуло что-то странное.

— Почему… — он оборвал себя. — Вас доставят в больницу. Там будет охрана и один из ваших учителей. Вы будете в безопасности.

Он уходит только тогда, когда врачи захлопывают дверцы скорой. Бакуго молча сверлит его взглядом, словно чего-то ждет, а Хитоши даже пытаться понять не хочет, почему он это делает, и просто ждет, когда ему позволят где-нибудь свернуться в клубок и отключиться от мира. Он впервые за очень долгое время готов уснуть больше чем на три часа сразу и совершенно не хочет терять этот шанс.

Но проблема в условиях.

Ему нужно что-то маленькое, тесное и тихое. А в больнице ярко, просторно и доктор с несколькими медсестрами, которые разводят их по кабинетам для осмотра, ласковым голосочком обещая зачем-то потом обязательно поместить в одну палату. Он надеется, что все происходит просто из соображений удобства для работников больницы и надзирателей. Верит, что ему нужно просто немного потерпеть.

Главное, что муравьи исчезли.

А еще следует не смотреть по сторонам, потому что дряни вокруг больше, чем он мог себе представить. Почти в каждой комнате по две. Про коридоры он молчит.

В кабинете с него стягивают толстовку, обещая вернуть после осмотра. Объясняют, что самостоятельно вправлять выбитые суставы верх безответственности и ему очень повезло, что он не вызвал перелом, а отделался только растяжением и небольшим повреждением капсулы. Хитоши кивает, хотя прекрасно понимает, что почти наверняка сделает так еще не один раз.

Ему накладывают какую-то мазь на начавшие темнеть запястья. Очень внимательно осматривают рану на ладони и, пробормотав какие-то сожаления, просят съесть обезболивающее, потому что без шва тут не обойтись. Пока доктор обеззараживает и аккуратно стягивает края темной леской, Хитоши снова слушает упреки. Что-то о том, что еще чуть-чуть и была бы задета кость. Ему не интересно. Не задета и ладно. Он вообще уверен, что эта штука могла затянуться и без всяких швов. Руку покрывают бинтами чуть ли не до самых локтей, рассказывая, что нить со временем сама растворится в тканях. На другой обмотано только запястье с большим пальцем.

Медсестра тщательно вычищает разрывы в уголках губ, накладывая уже другую мазь. Они с доктором очень многозначительно молчат на наверняка покрывшийся новыми царапинами и мелкими вмятинами материал верхнего и нижнего правых клыков. Хитоши их никак не комментирует. Если он получил эти штуки взамен собственных зубов, то будет их использовать. И не важно, для приема пищи, или выясняя, насколько плотный материал можно ими разорвать.

Доктор — очередной бородатый дядечка в его поистине разнообразной жизни — с живейшим интересом тычет в покрытые старыми, уже успевшими сменить цвет с черного на синевато-зеленый синяками ребра, приговаривая, что это только для того, чтобы оценить их целостность. Звучит это так, словно в пальцы у него запрятан рентген, посылающий изображения напрямую в мозг. Хотя кто его знает. Хитоши с ним недостаточно знаком, чтобы судить. Зато синяки на пояснице он уже продавливать не пытается. Откуда-то снова появляется какая-то мазь и бинты. Он не совсем понимает, зачем они ему так необходимы на простых синяках. Там даже ссадин с сорванной кожей почти нет. Просто несколько царапин, которые тоже могли бы зажить и сами.

А потом, когда он уже начинает сомневаться, что вообще когда-нибудь покинет этот кабинет, в дверях появляется полицейский. И сразу выясняет, что никаких угрожающих жизни ран нет. А потом критически осматривает его и приказывает следовать за ним. Хитоши подчиняется только потому, что ему возвращают толстовку. Иначе с этой противной кушетки сдвигать его пришлось бы силами всей больницы.

Ему и так уже пришлось расстаться с ножом. Хватит.

За дверью кабинета стоит Мик-сенсей и отчего-то ему улыбается, но привычным «маленьким слушателем» не называет. Он вообще какой-то удивительно тихий для себя обычного, пока идет рядом по коридорам, стуча каблуками по кафелю.

— Детектив Тсукаучи — я слышал, что вы с ним уже знакомы, — задаст тебе несколько вопросов. Нужно будет просто честно на них ответить. А потом можно будет и отдохнуть. Неплохой план, да? — с Мик-сенсеем напрямую Хитоши взаимодействует практически впервые, хотя тот, вообще-то, его классный руководитель.

Он молча кивает и заходит в открытую специально для него дверь. Полицейский остается снаружи, а герой следует внутрь за ним.

Комната являет собой простую одноместную палату с зеленоватыми стенами, из которой вынесли всю мебель, оставив лишь столик и два стула посередине. За этим столиком, просматривая какие-то бумаги, уже сидит детектив. Без пальто он выглядит моложе. Черные волосы в беспорядке, а под глазами залегли тени. Кажется, в последнее время на него свалилось очень много всяких проблем. Какая жалость, право слово.

— Здравствуй, Шинсо. Мы уже знакомы, но для протокола придется повторить. Наш разговор будет записан. Тебе нужно просто устно отвечать на мои вопросы. Все ясно? — детектив зачем-то пытается выглядеть расслабленным и тоже улыбается ему, хотя никаких причин для такого поведения нет.

Хитоши выдавливает тихое «ага», помня о том, что от него нужен устный ответ, и ждет.

— Итак, — он нажимает на кнопку лежащего рядом с ним диктофона. По дисплею бегут секунды. — Я — детектив Тсукаучи Наомаса, ведущий дело о похищении студентов злодейской организацией, известной как «Лига злодеев». Вы — Хитоши Шинсо…

Он повторяет то, что сказал ему Хитоши еще в машине скорой, а затем уточняет место жительства, личности ответственных за него лиц и причуду. Все заносит в блокнот, но никак не подтверждает, что уже что-то знает. И только после того, как запишет телефон директора его нынешнего дома, переходит к вопросам.

— Как вы попали в убежище злодеев?

— Быстро, — на этом Хитоши хочется закончить свой потрясающий рассказ, но он сдерживает порыв и продолжает, пытаясь удовлетворить чужое любопытство, просто чтобы от него наконец отстали. — Я возвращался в приют после прогулки, когда все вокруг перевернулось и сжалось… Не могу сказать, насколько долго. Когда мир вернулся к… своему обычному виду, я уже был в помещении, напоминающим бар. Человек, похожий на фокусника, держал меня, пока парень с мутацией ящера надевал кляп и приковывал наручниками к спинке стула.

О черт. Это так утомительно.

— Бакуго Кацуки, другой похищенный, уже был там? — голос детектива продолжал оставаться ровным, а лицо особо не менялось, поэтому Хитоши позволил себе немного расслабиться и просто продолжить говорить, хотя предпочел бы находиться где-нибудь не здесь.

— Да. У него были… более серьезные ограничения. Толстые наручи на руках, которые, кажется, блокировали большую часть его взрывов, и цепи, удерживающие на стуле. Но ему не закрывали рот.

— Сколько времени, вы там провели? — вопрос звучит так, словно это действительно важно.

— Не больше пятнадцати часов. — он практически не задумывается.

— Довольно точная оценка. В помещении были часы?

Конечно. Каждый уважающая себя группировка злодеев держит у себя в баре как минимум несколько штук, чтобы жертвы точно знали сколько времени они уже истекают кровью или бьются в агонии. Это же элементарно. Но Хитоши и сам как часы. С тех пор, как желудок прекратил предупреждать его о своем существовании, приходится считать чуть ли не секунды с последнего приема пищи, чтобы случайно не упасть в голодный обморок. Трех раз ему хватило, спасибо.

Правда, эту часть он благоразумно решет держать при себе. Детективу навряд ли интересны такие подробности.

— Нет. Я просто… хорошо чувствую время.

Технически, он даже не соврал. Хитоши знает, что должен быть хорошим мальчиком перед взрослыми, наделенными властью. А хорошие мальчики не врут. Врут плохие. А плохим обычно так больно… Если их умудряются поймать, конечно.

— Хорошо, — детектив постучал карандашом по бумаге. — Сколько там было злодеев?

— Я видел только шестерых.

Детектив на секунду отчего-то замер, окинув его каким-то нехорошим взглядом, но потом продолжил.

— Что они делали? — и звучит он так, словно ничего только что не случилось. Словно Хитоши просто недостоин знать, что сделал не так.

— Большую часть времени просто болтали между собой, — он вмещает все в одну фразу, не собираясь тут в красках расписывать, как одна занимательная парочка с потрясающей периодичностью угрожала превратить друг друга в пятна пепла или крови на полу, швыряясь всем, что попадется под руку. — Ничего особенного, — хотя, наверное, для детектива это важно. Поэтому он продолжает пытаться говорить, хотя получается все хуже. — Они обсуждали предстоящую конференцию и несостоятельность общества. Хотели, кажется, чтобы мы присоединились к ним, но не предлагали ничего конкретного. Девушка… она сказала, что ее зовут Тога, рассказывала, что украла нож из мастерской где-то в районе Киото. Это… это тот нож, который я отдал одному из полицейских. На нем выгравирован кот.

Очень много слов.

— Как к вам попал этот нож? — кажется, детектив решил ухватиться за что-то материальное. Прелестно.

— При побеге… я забрал его у Тоги во время побега, — звучит, по мнению Хитоши, достаточно разумно.

— Насколько нам стало известно после разговора с Кацуки Бакуго, инициатором побега и ведущим были вы. Не могли бы вы рассказать о нем немного подробнее? — детектив или издевается, или слишком серьезно относится к формальным разговорам. Хитоши же, на самом деле, никому и ничего особо интересного сказать не может.

— Хорошо… — он выдыхает и прикрывает глаза, откидываясь на спинку стула. Это будет долгий разговор. Хитоши поднимает руки с колен на столешницу, натягивая рукава оставшейся удивительно чистой толстовки до самого конца ладоней и поглаживает белые бинтики, перебирая пальцами. Немного склоняет голову набок и смотрит на детектива, не прекращая ковырять повязки. — Тога принесла нож прямо перед трансляцией конференции, — им она, очевидно, была очень важна, но этого он не говорит. Пусть сами разбираются, зачем злодеи хотели посмотреть на эту прелесть. — Она стояла прямо за моим стулом. Когда злодеи отвлеклись на экран, у меня получилось наконец, эм… сломать кляп и избавится от наручников, поэтому я атаковал ее, забрал нож и… возможно, угрожал ей им? И я мог говорить, поэтому использовал свою причуду… — о господи, он действительно все это время мог использовать ее на дряни. Его жизнь просто какой-то отстойный провал, — …чтобы отвлечь злодеев, — формально, он даже не соврал. Очень сложно сосредоточится, когда тебя пытается сожрать непонятная тварь, возникшая из ниоткуда и, о-господи-боже, совершенно не желающая сгореть к черту. — Затем я с помощью этого ножа сломал замки от цепей, которые удерживали Бакуго на стуле. Там на лезвии остались выщерблены, — зачем-то, очевидно от зашкаливающей гениальности, решил уточнить. — Мы выбрались в переулки через служебный ход бара и, когда заметили огни полицейских машин, вышли к вам.

Голос пытается сломаться и почти скатывается в шелест. Хитоши прокашливается и делает вид, что все просто прекрасно, а за несуществующим окном скачут по радугам единороги.

— Почему вы решили рискнуть не только своей безопасностью, но и безопасностью второго похищенного, а не дождаться помощи?

А детектив, очевидно, все-таки издевается.

— Помощи могло и не быть. Как показывает практика, — его личная, конечно. Хитоши уже давно подумывал присвоить стабильно нулевой компетенции полиции в этом вопросе статус константы. — за похищенными никто так и не приходит. Конечно, момент был не самым идеальным, — он бы предпочел дождаться момента, когда злодеев в помещении осталось бы поменьше, — но и я был не один.

— То есть прибытие профессионалов вы не рассматривали?

— Нет, — хотя почему это надо еще и устно подтверждать, он не понимает.

— Хорошо… — детектив поднял какую-то очередную бумажку, пробежал по ней взглядом и только затем продолжил, — …Бакуго Кацуки сообщил, что именно вы помогли избавиться ему от ограничителей на руках. Можете, пожалуйста, рассказать, как именно вы это сделали?

Ну все, начинается. Отмычку у него по-любому отберут. А у Хитоши их, так-то, не целый склад. Даже не соврать толком, что использовал проволоку или шпильки какие-нибудь, Бакуго с легкостью может опровергнуть его слова.

— В доме часто проблемы с замками, — то, что они в основном только у него, значения не имеет, — поэтому… — он опустил руки и привычно отогнул шов, вытаскивая и кладя отмычку на стол под внимательные очи детектива, — …вот. Я использовал ее, чтобы открыть замок.

Милая утухающему и невыносимо сжимающемуся от подобного беспредела сердцу отмычка переходит в остающиеся равнодушными ко всей глубине страданий разрывающейся от потери души руки его мучителя и падает в недостойный такой высокой чести пакетик для улик. Зато этого, кажется, достаточно чтобы закрыть вопрос.

— Итак, Шинсо, у меня остался последний вопрос, — и никакой жалости. Хитоши тут, между прочим, скорбит, оплакивая преждевременный уход драгоценного друга. И то, что в этой толстовке у него таких отмычек еще две спрятаны, роли не играет. — Он может показаться не совсем приятным, но прошу вас, пожалуйста, ответить на него.

Детектив Тсукаучи делает паузу, следя за отсутствием реакции на его лице, и все-таки спрашивает.

— Находились ли вы в сговоре с Лигой злодеев во время похищения?

И вот тут Хитоши выключается. Ему больше не интересно. Он устал и хочет кофе.

— Нет.

К черту все. Надоело.

— Тогда мы закончили. — детектив кивает, какой-то слишком довольный, и сворачивает свой покоцанный блокнотик. — Спасибо за честность. Если у нас появятся еще вопросы, требующие вашего непосредственного участия, мы с вами свяжемся. Если же у вас появится что-то, чем вы захотите поделиться с нами, можете обратиться за помощью к Сущему Мику…

Хитоши не слышит. Кивает, прекрасно зная, что ни к кому он обращаться не будет. Ничего он им больше не скажет. Обидно до ужаса. Он же не соврал им за все это время ни разу даже. И отмычку отдал. А теперь и возмутиться нормально не может, потому что этот разговор высосал из него все оставшиеся силы. Еще и Мик-сенсей, который с какой-то стати ему еще лучезарнее и приветливей улыбается, будто ничего ненормально и чертовски отвратительного не произошло, может предложить только стакан воды.

Ну что за разочарование.

Дыра в груди мучительно медленно пульсирует, толкаясь в ребра и откалывая каждый раз по кусочку, затягивая внутрь себя.

Его практически выталкивают из кабинета, придерживая за плечо, словно опасаясь побега, и снова ведут по коридорам, в которых он смотрит только на пол, отстраненно считая количество замеченных когтей, зубов, лап, щупалец, ног и неизвестного происхождения луж.

В палате, как Хитоши и представлял, просторно, светло и две кровати. На одной сидит и раздраженно-умилительно пялится в телефон Бакуго. Их явление он встречает коротким взглядом из-под нахмуренных бровей и тут же возвращается к экрану. Хитоши такое приветствие устраивает. Он игнорирует говорящего что-то о безопасности и своем местоположении за дверью Мик-сенсея и падает на свободную кровать. Поворачивается спиной к Бакуго, что-то все-таки отвечающему, и закрывает глаза, не собираясь обращать ни капли внимания на шуршащую и чем-то лязгающую дрянь под кроватью.

Если у него есть шанс поспать сейчас — Хитоши им воспользуется.

К черту их и к черту дрянь.