Это должна была быть просто спокойная встреча в небольшом кафе, где подавали очень вкусную свинину.

      — Я не понимаю.

      За весь вечер это, кажется, первое, что Айзава произносит действительно осознанно.

      Наомаса не то чтобы очень хорошо понимает все оттенки его эмоциональных состояний, но это хмурое выражение лица он не перепутает ни с чем. Сведенные брови, поджатые губы и потемневший расфокусированный взгляд — старое и привычное явление. Ему следовало бы быть к нему готовым. В конце концов, куча перевозбужденных подростков собрались в одном здании. И Шинсо перешел под полную ответственность академии, а выяснить, что с ним не так — не удалось.

      То, что Стерка нашел проблемного ребенка там, где совершенно не ожидал, удивлять никого не должно.

      Ямада, кажется, подумал о том же, потому что внезапно оторвался от спинки стула, на котором самозабвенно раскачивался, грозя опрокинуть на себя всю выпивку, и выпрямился, снимая желтые очки, внимательно уставившись на смотрящего сквозь стол Айзаву.

      — Шо, мне кажется, тебе придется немного объяснить, что ты имеешь ввиду, потому что я сомневаюсь, что выбор соуса для мяса мог вызвать у тебя такое ошеломленное недоумение. Давай, поделись с нами. — благослови его Ками. Когда дело касалось «проблемных детей» Наомаса совершенно не знал, как задать вопрос Айзаве, чтобы получить вразумительный ответ, а не загадочный хмурый взгляд или еще более таинственную ухмылку, предвещающую грядущие проблемы лично его, Тсукаучи, непосредственного начальства вместе с неизбежными и очень сомнительными махинациями Незу. Он не хочет наблюдать все это после конца смены — рабочего времени было уже более, чем достаточно. Зато у Ямады, похоже, таких проблем не было никогда. Он всегда знал, что и когда сказать, чтобы получить ответы.

      Конечно. Они живут вместе уже больше пяти лет. Это, должно быть, стало для него естественно, правильно? Сложно столько времени прожить с человеком, который на вопрос об ужине отвечает прямым взглядом, но ни единым словом.

      И Тсукаучи знает, о чем говорит. Они попали в одну группу на прошлогодних учениях по повышению квалификации и месяц делил одну палатку. Все, что нужно было знать — Айзава не готовит. И вовсе не потому, что не может. Просто выжить после его стряпни может только он сам.

      — Я не могу понять Шинсо. — все-таки выдыхает после немного затянувшейся паузы он и Наомаса невольно ловит себя на том, что пристально наблюдает за ним, не упуская ни еще больше нахмурившихся бровей, ни тихого разочарованного фырканья.

      Ему почти хочется, как когда-то, всего несколько лет назад, подскочить, заявляя, что он говорил ему, что в подростке есть что-то странное. Что там не может быть все так просто. Что, возможно, стоило еще после похищения поднять все его личное дело, а не только самые недавние выписки, рекомендательные письма и справки. Но ему уже не двадцать и даже не двадцать пять. А потому он молчит и ждет продолжения. У него есть некоторые идеи. Не подтвержденные, конечно, но есть. Если то, что Айзава понял за все прошедшее с того страшного дня, когда они потеряли Символ мира, поможет Наомасе отчистить голову, чтобы заняться более… глобальными и важными делами — хорошо. Он готов потратить, если потребуется, несколько своих выходных, лишь бы избавиться от странных сигналов причуды, которая до сих пор не дает ему покоя.

      Он не может нормально работать, пока где-то в затылке скребется мысль о том, что его причуда может так легко подвести его. Что существует лазейка, которую он мог упустить.

      Шинсо вел себя подозрительно, он уже говорил об этом. После встречи с «Мертвецом» ситуация ни капли не прояснилась. Ему нужно хотя бы направление, в котором можно двигаться, чтобы избавиться от этого навязчивого и совершенно непривычного для него беспокойства. Одно только подтверждение присутствия проблемы не означает ее решение. Им нужно ее еще определить и найти возможный источник, прежде чем построить примерный план действий.

      — Возможно, ты был прав больше, чем мне казалось, — Айзава ненадолго отрывает взгляд от стола и переводит его на нетронутый стакан, только после этого хмуро смотря на внимательно слушающего Наомасу. — Он слишком хорош в том, что делает. Я рассчитывал, что Шинсо не продержится дольше трех дней, но… заканчивается уже вторая неделя, а его до сих пор не заметили. Среди моих учеников ходят слухи о призраке общежития. Токоями опустил несколько комментариев о непременно грядущих несчастьях, и после этого Тодороки где-то нашел свиток, и я даже знать не хочу, откуда он его достал, с легендами о дзасики-вараши, чтобы… я не знаю зачем, но теперь у них в гостиной висит «порядок подношений». Каждый вечер они оставляют на столе печенье, конфеты, рис, собу, или еще что-нибудь, а на утро обнаруживают, что тарелка — пустая и чистая — аккуратно стоит перевернутой там, где они ее оставили. Каминари с Ашидо теперь собираются возвести что-то типа алтаря, чтобы дух благословил их и помог сдать экзамен…

      Ямада откровенно заржал, чуть не свалившись под стол и совершенно испортил момент. Айзава молча наблюдает за тем, как он извиняется и пытается отдышаться. У Наомасы… так много вопросов.

      — Шо дал Шинсо… — Мик окончательно приходит в себя и немного откашливается, восстанавливая голос, — …несколько заданий, чтобы подготовить к экзамену, который ему придется пройти, чтобы перевестись на факультет героики. И самое основное — это сделать так, чтобы класс, с которым он делит общежитие, не заметил, что он живет с ними. — он очень любезно объясняет нынешнее положение дел, потому что Айзава совершенно, похоже, не собирался вдаваться в подробности, ограничившись лишь собственными наблюдениями. — и он… очевидно, справляется. Что, честно говоря, вызывает у меня тревогу, даже несмотря на то, что класс Шо сам по себе весьма изобретателен в нахождении… занимательнейших закономерностей. — Ямада делает вид, что кашляет, прикрывая рот рукой, только от хмурого темного взгляда это его не спасает.

      — Если ты позволишь, я продолжу, — совершенно мертвым тоном произносит Айзава и переводит тяжелый взгляд обратно на Наомасу, видимо, решив, что Мик сейчас явно не способен мыслить здраво. — Я выдал ему инструкции для базовых тренировок, которые помогут поднять мышечную массу и улучшить выносливость, прежде чем начать заниматься с ним лично. И каждую неделю он должен приходить ко мне и рассказывать, что, как и почему делал. — он замолкает, снова буравя взглядом стакан, и только после пятисекундного раздумья все-таки берет его в руки и делает несколько глотков, — Но это… Сначала я не придал значения тому, что он не спросил ни о чем, когда я выдал ему задание, которое заранее должно было оказаться для него невыполнимым. Сейчас мне начинает казаться, что я тогда что-то упустил. — Айзава морщится и трет переносицу, словно не зная, как описать то, в чем сомневается. Ямада наклоняется вперед и начинает уже серьезно хмурится. И Наомаса прекрасно его понимает, потому что сам чувствует, как на лбу начинают образовываться морщинки. Если Айзава не знает, как выразить свои подозрения, то дело становится уже не просто странным — совершенно нелепым. — И… не только тогда. У меня появились некоторые подозрения, когда его привезли в академию, но я не могу найти им полноценного подтверждения. Шинсо подает смешанные сигналы. Он тщательно следит за каждым, кто находится с ним в одном помещении, но почти не реагирует на внезапные громкие звуки и не вздрагивает, если попытаться его коснуться. Большую часть времени он находится словно в прострации. Я не всегда могу сказать, слушает он, что я говорю, или нет и если не спросить его о чем-то напрямую, он будет продолжать упрямо молчать и отводить глаза, пока не надавишь…

      — Извини, я тебя прерву, — Наомасе не нравилось, куда он клонит, — Ты хочешь сказать, что…

      — Да. У Шинсо были синяки и порез на лице, когда его привели. Возможно, повреждений могло быть больше, но он отлично скрыл все. Если бы я не увидел его лицо, пока следил за камерами вечером, то не обратил бы внимания. — Айзава зло ухмыльнулся в ответ на наверняка более чем удивленный взгляд Наомасы и приподнятые брови Ямады. — Три слова — одна деталь. Просто и эффективно. Яркий розовый пластырь. Он нацепил на нос яркий пластырь. Я не заметил бы эти синяки, даже если бы они были замаскированы гораздо хуже. Даже сейчас, когда я говорю это… — он снова поднимает стакан и наблюдает за переливающейся в нем жидкостью.

      — Это вовсе не бред, Шо…

      Совершенно точно не бред. Из-за причуды у Айзавы постоянные и непрекращающиеся проблемы со зрением. Наомаса помнит, что сначала все начиналось с сухости глаз и жжения из-за попыток увеличить интервалы между морганием, а затем переросло в хроническое раздражение и воспаления. Стоит ему отказаться от корректирующих очков и специальных капель и можно начинать думать о приобретении трости и освоении шрифта Брайля уже примерно к сорока пяти годам. Поэтому чрезмерная светочувствительность — не самая большая из его проблем, но напоминающая о себе ежесекундно. Айзава сам как-то признался, что Старатель его раздражает не только своим — Наомаса не собирается повторять этот оборот даже мысленно — характером, но и постоянно зажженным огнем. Он просто не может сосредоточиться на окружении, пока зрение фиксирует только на ярких вспышках цвета, размывая все остальное.

      Лучше яркой детали там, где нужно что-то скрыть от Айзавы, ничего и не придумаешь.

      — …Продолжи, мы это обсудим и поймем, что делать дальше. Если у маленького слушателя действительно были проблемы, то нам нужно понять какие. В приютах… дети часто дерутся друг с другом. — и поэтому становятся очень изобретательны в самых неожиданных сферах. Шинсо говорил, что там «часто проблемы с замками» и поэтому он сумел вскрыть наручники Бакуго. И это только один из самых наглядных примеров. Вопрос лишь в том — сколько таких наберется еще. — Я не стану прикрашивать, некоторые заведения подобного плана совершенно не предназначены для здорового роста и взросления. И мне не хочется ни на что намекать, но далеко не факт, что синяки — вина руководства. Тем более, что он мог попытаться их скрыть, потому что испытывал стыд за вступление в драку. — Ямада наклоняет голову, спокойно выдерживая темный взгляд.

      — Что еще ты заметил? — спрашивает Наомаса, потому что это явно не все, что Айзава мог бы сказать.

      — Его выносливость совершенно не соответствует количеству еды, которую он берет в столовой. Ланч-Раш только сегодня жаловался мне, что Шинсо часто пропускает приемы пищи, а те порции, за которыми все-таки приходит практически никогда не доедает, но забирает остатки с собой. И при этом он исправно выполняет утренние и вечерние пробежки. Я мог связать это с заданием «скрываться» от моего класса, если бы у него были с этим трудности. Но я видел, как он перемещается. Шинсо знает, когда и где ему пройти, чтобы остаться незамеченным. Он сам перечислил мне все слепые места на лестницах, в коридорах и гостиной. А когда я спросил его, почему он, рискуя быть пойманным, решил поддержать безумные идеи Тодороки о дзасики-вараши, живущем в общежитии, он ответил, что это выгодно уже только потому, что так они все будут сосредоточены на чем-то «захватывающем» и «необычном» и не обратят внимания на более приземленные и логичные гипотезы. Он решил буквально использовать перекрученный принцип «если хочешь что-то спрятать, спрячь на самом видном месте». — Айзава откидывается на спинку стула и рукой зачесывает волосы назад. — Я не стану врать. Это не просто потенциал — здесь есть некоторый опыт. И какие бы перспективы для будущей карьеры подземного героя он не означал… Мне это не нравится.

      Потому что весь их опыт говорит о том, что дети, не имевшие проблем, выбирают более… прямые тактики.

      — Хорошо… — Наомаса выдыхает и решает, что после такого его сомнительные теории кажутся не такими уж… сомнительными. Опыт не появляется из воздуха. Здесь должна быть предыстория, а это значит, что если Айзава, а еще лучше Незу, как нынешнее ответственное лицо, предоставит ему в письменном виде хотя бы часть этих подозрений, то они смогут получить доступ ко всем документам Шинсо. В первую очередь — к характеристикам из дома или семьи, в которой он жил, до того, как попал в приют. — Мне, наверное, стоит спросить. — и Айзава, и Ямада внимательно смотрят на него. — Ты не замечал, есть ли у Шинсо на правом предплечье татуировка? Что-то вроде цветочного узора?

      — Это важно, потому что?.. — Айзава приподнимает бровь, не совсем понимая, почему Наомаса решил сменить тему и спросить именно об этом.

      — Пока я пытался проверить наработки, которые у нас появились по делу «Лиги», мне пришлось посетить несколько баров в «дальнем» городе. — Айзава сузил глаза. Ямада продолжал спокойно смотреть. Несмотря на яркое освещение, его глаза словно бы горели изнутри. Зеленые радужки переливались и зловеще блестели. Тсукаучи внезапно вспомнил, что именно из-за этого жутковатого блеска он начал носить очки. Эти глаза никогда не подходили образу безбашенного и беззаботного диджея, который Ямада избрал для своего героя. — В одном из них мне показалось, что один из работников очень похож на него. Я не смог выяснить ничего конкретного, чтобы не испортить прикрытие, но единственное, что отличало этого парня от Шинсо — татуировка на руке. И если у Шинсо она все-таки есть, то… мы сможем найти некоторые ответы. Но все может оказаться сложнее, чем нам кажется.

      — Шо, это…

      — Хорошо, я тебя понял, — Айзава проигнорировал обеспокоенного Мика и вновь выпрямился, взяв, наконец, в руки палочки. Мясо уже давно остыло, но его это, похоже, не волновало. — Тот тип… директор, который, говорил что-то о том, у Шинсо есть привычка долго задерживаться на улице, с которой они «ничего не могли поделать» — он передразнил жалостливую интонацию того, кто ему это сказал, поморщившись, — Но пока что он не пытался покинуть территорию кампуса. И на руках я ничего у него не видел.

      — Я тоже не помню упоминания о татуировках в его документах. — добавил Ямада.

      Наомаса вздохнул и опустошил свой стакан.

      — Именно это меня и остановило. Однако тот парень исчез из бара накануне переезда Шинсо в UA, и это вызывает у меня опасения, по поводу… его морального облика. Особенно на фоне того, что я сегодня услышал.

      Какое-то время они молча рассматривают остатки еды на столе. Ситуация все еще слишком запутанна, чтобы делать какие-либо выводы, но просто закрыть глаза на вовсе ненулевую возможность того, что Шинсо Хитоши мог быть замешан в чем-то незаконном, нельзя. Им критически не хватает данных. Однако прямо сейчас идти за ответами к самому подростку, Наомаса считал неразумным. Без открытого дела любые вопросы, ответы на которые они получат сейчас — могут обернуться против них по мере ведения расследования. Если окажется, что подозрения Айзавы по поводу некомпетентности директора приюта, в котором жил Шинсо, верны, то мальчика можно будет взять в качестве пострадавшего. Однако если потом выяснится, что он был причастен к чему-нибудь сомнительному или хоть немного не вписывающемуся в рамки закона — тем более по собственной воле — то под вопросом будет стоять уже не только его возможная карьера героя, но и сам статус пострадавшей стороны со свободой.

      На его личном деле в архивах стоит пометка о потенциальном уровне опасности «В/А» с формулировкой «по факту наличия причуды, противоречащей всеобщей декларации прав человека». Любой проступок будет расцениваться с перспективой на будущее. Наомасе встречалось таких всего три вне геройских классов. И одного из них что-то дернуло украсть из магазина игрушку. Тот мальчишка уже, кажется, должен был поступить в университет, но до сих пор вынужден посещать каждые три месяца участок и проходить тестирование на склонность к злодейству. Один неудачный тест — и его тут же отправят на «исправление» или «реабилитацию». О «геройстве» не может быть и речи.

      Как и о еще ряде профессий, требующих лицензию на использование причуды.

      — Хорошо, давайте так, — Ямада хлопает в ладоши на секунду привлекая внимание пары, сидящей за соседним столиком, но тут же теряющей интерес. — Мы с Шо продолжим наблюдать за маленьким слушателем, а ты в это время наведешь справки. Пришли нам формы, я чувствую, что Шо сегодня не уснет точно.

      — У меня дежурство. — тихо проворчал Айзава.

      — Тем более. — невозмутимо кивнул он и продолжил. — Сейчас мы не можем ничего доказать, а, насколько я успел понять, Шинсо просто так ни в чем нам не признается. Он даже от своих одноклассников всегда держался поодаль. Мы должны действовать осторожно. Если мы загоним его в угол, а самые… негативные прогнозы подтвердятся, то…

      — Мы можем получить нового злодея. — горько выдохнул Наомаса, ловя очередной хмурый взгляд Айзавы, который тянул уже на откровенно обеспокоенный.

***

      Кацуки был зол, раздражен и хотел убивать.

      Всех. Совершенно. Абсолютно. Без исключений… хорошо. Возможно, он оставил бы в живых Зомби, потому что ему тоже никто наверняка не удосужился ничего рассказать, и еще Дерьмововолосого, потому что он, черт возьми, единственный, кому хватило мозгов показать ему видео с последней битвой Всемогущего до того, как Кацуки неизбежно наткнулся бы на него сам.

      Но на этом всё. Больше никаких исключений нет и не будет. Вообще.

      Он мог понять детектива — у него была работа. Однако оправдания для всех остальных не находилось. Черт, да они были уверены, что помогают ему своим проклятым молчанием. Ни Пикачу, ни Пинки, ни Сенсей, ни его собственные родители, ни даже чертов фанатик — никто не сказал ему, что Всемогущий уходит в отставку. Из-за того самого злодея, который руководил шайкой придурков, сумевших похитить его, Бакуго, убийцу–блять-взрывокиллера, Кацуки.

      Если это не полнейший провал, то Кацуки не знает, что надо сотворить, чтобы облажаться еще больше. И тут даже не важно, что Зомби выглядит так, словно знает и, кажется, может даже показать.

      Полнейшее дерьмо. Из-за того, что он позволил себя похитить, Всемогущий ушел в отставку. Это даже звучит абсолютно, совершенно просто до гребанной невозможности тупо. Кацуки всего и надо, что прокрутить это в голове, повторить вслух и прорычать от злости, чтобы понять, что здесь определенно закопана невероятно дерьмовая подстава.

      Всемогущий. Ушел. В. Отставку.

      Ушел в отставку. Гребанный Всемогущий.

      И только из-за того, что он, Кацуки, мать его, Бакуго не додумался начать действовать сразу, как очнулся на проклятом стуле, полностью — снова — овитый цепями. Буквально самолично вынудил героев и Всемогущего броситься практически без разведки и плана на убежище какого-то ублюдка и практически проиграть, потому что «при похищении важна каждая секунда и медлить нельзя». Просто потому, что ему не хватило сил не злиться, а придумать чертов план. А он ни разу не принцесса. Он не нуждается в чертовом спасении. Зомби и то… Зомби по какой-то абсолютно непонятной причине проиграл Деку, но сумел вытащить их оттуда и, черт, он не может этого отрицать, сделал это круто.

      А Кацуки Бакуго облажался. Это такая шутка, которую никто не удосужился ему объяснить? Ему не смешно.

      Зомби же с общего образования. Он гражданский. И то, что явно не все гражданские могут вывернуться из наручников и с совершенно безразличным лицом угрожать кому-то ножом, таская с собой инструменты для взлома, — дело только усложняет. Это не он, а Кацуки, который собирается стать лучшим героем на всем гребаном свете и превзойти самого Всемогущего, понятия не имел, что делать, если злодеи похитили не только тебя, но и какое-то абстрактное гражданское лицо. Будь Кацуки один — все было бы проще. Он был бы единственным, помимо злодеев, кто мог пострадать. А так… так тактика «взорвать все к черту» не работала. Он же ведь прекрасно понимает, что на месте Зомби мог вполне оказаться какой-нибудь хнычущий от страха ребенок. Ему нужно знать, как действовать в таких ситуациях. Иначе… а иначе какой во всем этом вообще смысл, если он сидит, как бесполезная беспомощная марионетка, привязанная нитками к стулу, и наблюдает, как злодей у него на глазах угрожает одному из тех, кого Кацуки должен вытащить из дерьма, потому что именно это делают герои?

      Что он должен был делать? Сидеть и ждать «помощи»? Полный провал. Притвориться, что согласен сотрудничать, а потом начать взрывать?

      У пародии на Франкенштейна огонь быстрее и жарче взрывов.

      Распад Рукастого урода способен распространяться дальше самостоятельно.

      Неизвестно, что случится, если разбить шарик Клоуна, пока там находится кто-то живой.

      У Ящерицы и Сумасшедшей сучки есть метательные ножи.

      У Гавайской рубашки сила притяжения.

      Нытик может делать копии всех остальных злодеев.

      Им с Зомби просто повезло, что его забрали куда-то в другое место.

      А ему повезло, что причуда Зомби способна буквально промывать мозги, даже когда их явное отсутствие видно невооруженным глазом.

      Кацуки запомнил его тупое пустое лицо еще со спортивного фестиваля. Зомби — это парень, который проиграл Деку несмотря на то, что пытался строить из себя крутого. Парень, который развернулся и молча ушел, как только увидел его на первом месте в цепях и наморднике. Парень, который шатаясь и почти падая, полз куда-то из туалета, выглядя так, словно его минимум трижды вывернуло наизнанку, пока Всемогущий — который уже никогда не вступит в бой — вручал медали. Парень, который смотрел прямо в глаза чертовски опасному злодею так, словно его жизнь ничего не значит.

      Словно просто сдохнуть, так ничего и не добившись, оставшись просто тем, кто проиграл Деку, — это нормально.

      Кацуки резко срывается с кровати и, абсолютно специально вбивая босые ноги в пол так, чтобы все без исключения слышали, насколько его все это раздражает, идет в ванную, потому что чувствует, как сильно вспотели руки, а желание превратить собственную кровать в залежи динамита, способные поднять в воздух все общежитие — пока нет. То, что он хочет убивать, вовсе не означает, что Кацуки готов ждать, пока заново отстроят целое здание.

      Экономнее размазать каждого по стенке во время тренировки.

       В ванной он, конечно, черт возьми, неизбежно сталкивается с зеркалом над раковиной, пока любезно пытается спасти кучу идиотов. И оно раздражает его в последнее время чуть ли не больше Деку, а это не должно быть возможно в этой вселенной по определению и в принципе. Отражение смотрит злыми красными глазами с небольшими темными пятнами под ними, которые одним только своим существованием доказывают, что Кацуки слаб настолько, что даже собственноручно составленный режим соблюдать не способен. Оно будто бы хочет сказать, что Сенсей был прав, отправив его на терапию словно какого-то поехавшего ублюдка вроде Рукастого или тупой пародии на Франкенштейна.

      Он — Бакуго Кацуки. Он нормальный. Ему не нужен никакой проклятый психолог и идиотская терапия. У него все под контролем. Он в порядке, черт возьми, и взорвет лицо каждого, кто решит в этом усомниться. Кацуки не нужно «расслабиться», «позволить себе выпустить наружу эмоции», «отпустить контроль» или еще какое-нибудь дерьмо. Он знает, чего хочет и справится со всем сам. Выяснит все, что не знает и станет таким героем, которого… которого не уничтожат в случайной городской драке. Никто не смеет говорить ему, что он должен делать. Каждый его шаг по этой чертовой комнате практически истинное доказательство работы его личной системы.

      Составь график, следи за питанием, организуй отдельное время для дополнительных тренировок и учебы. Выходи на утренние пробежки и ложись спать вовремя. Соблюдай чистоту, чтобы случайно не уничтожить собственные вещи и повтори. Если лечь на час позже, то пробежка станет не такой эффективной. Если напортачить и приложить слишком много сил во время разминки, то на основную тренировку не хватит энергии и она станет бесполезнее. Нельзя забивать мышцы и голову всяким дерьмом.

      Нельзя просто взять и «расслабиться», выкинув графики. Как он может стать лучшим, если откажется от того, что держит его в форме?

      И вообще. В конце концов, даже Зомби не направили к психологу. А Зомби… черт, буквально гребаный Зомби. В больнице он выглядел так, словно спал последний раз в прошлом тысячелетии, а если что-нибудь и ел, то века три назад. А если судить по тому, как он чуть ли не сдох там же от головной боли, то ему вообще следовало бы собрать все свое дерьмо и сходить к какому-нибудь причудливому консультанту. Возможно, он и использовал свою причуду на фестивале, но то, что пришлось провернуть со злодеями оказалось явно чересчур для него. С тем же успехом, он мог потерять контроль и провалить весь свой гениальный план.

      И тогда они бы облажались уже вместе, а это звучит еще хуже. Достаточно и того, что Кацуки понятия не имеет, как этот придурок умудрился провести их узкими переулками, в которых из освещения присутствовали одни только звезды. Возможно, все дело в странных белах зрачках. Он не уверен.

      Только знает, что дерьмовый призрак Двумордого и то наверняка живее выглядит.

      Кацуки высчитывает секунд десять, пытаясь переиграть отражение в гляделки. Оно не сдается и продолжает пялиться в ответ, все еще вообще не боясь открыто демонстрировать ему собственные провалы, явно нарываясь. Хочется разбить зеркало и осколки выкинуть в окно.

      Поэтому он вдыхает, выдыхает, повторяет и понимает, что начинает злиться только больше, а эта штука с дыханием на нем работать не хочет. И вариантов тогда — все-таки бить зеркало, а потом делать вид, что он не замечает раздражающих обеспокоенных щенячьих глад Дерьмовых волос, которому прекрасно за-за стенки слышно, как он бесится посреди ночи после того, как еще в восемь вечера сказал всем, что идет спать и это не обсуждается, или сделать что-то еще.

      Уйти к черту из ванной, например. Но только не в кровать, а иначе все придется повторять заново. Чертовски жалко.

      Кацуки пытается повторит дыхательное упражнение, пока ищет тапочки и выключает в комнате свет, но оно как не работало, так почему-то и не работает, а он отказывается принимать, что делает что-то не так. И если не получается справится со злостью так, а взрывы в любом случае окажутся слишком громкими, то он пойдет вниз и сделает все привычным способом. Сейчас все равно все должны спать, поэтому, если он не будет шуметь, то ни у какого идиота не появится повода смеяться над ним.

      Не то чтобы он не сделал бы в гостиной полноценную выставку зубов любого, кто посчитал бы себя достаточно смелым сказать ему что-нибудь по поводу готовки посреди ночи, но это роли не играет.

      В коридоре тихо и темно, потому что никто на этом этаже в дополнительном ночном освещении не нуждается. Зато Скотч постоянно жалуется на вечно горящие на балконе Двумордого лампы. Кацуки решает, что ждать лифт для него сейчас слишком, а потому спускается по лестнице, даже не собираясь заглядывать в ответвления других этажей. Он не собирается наблюдать…

      Не важно.

      Просто… Какого черта?

      На первом этаже за спинкой дивана, развернутого к общему телевизору, перед которым стоит низкий столик, где эти идиоты теперь оставляют свои дурацкие подношения выверту больной фантазии Двумордого, которого на фестивале головой об арену стоило, наверное, приложить посильнее, сидит, согнувшись пополам, Дерьмововолосый и неловко пытается ему улыбаться, словно бы это поможет избежать вопросов. И, хорошо, Кацуки может предположить, что здесь замешана какая-то очередная тупая идея Пинки, Пикачу или Скотча, но, когда он делает еще шаг и осматривается, то… вообще не понимает, почему должен жить в одном здании с кучкой кретинов.

      Надо было все-таки позволить ему взорваться.

      Гребаный фанат Лавкрафта ползает по полу у стола и чертит дерьмо, о котором Кацуки даже знать ничего не хочет. Скотч свисает с потолка, зацепившись лентами, за какой-то выступ, и пристально следит за тарелкой с печеньем. Из-за подлокотника кресла рядом с диваном выглядывают рога Пинки. Свесившись со шкафа рядом с лестницей, на него, не моргая, смотрит чертовски очевидная причина всего этого дерьмового представления, даже не пытаясь избежать своего грядущего убийства.

      — Если ты хотел присоединиться к ловле духа, то должен был подать заявку заранее. — Двумордый, собственной персоной, тихо шепчет и продолжает не моргать, чертовски быстро приближая собственную кончину, хотя до этого Кацуки казалось, что так долго держать глаза открытыми может только Зомби.

      Он уже собирается начать кричать, потому, очевидно, что в этом чертовом месте вообще спать никому и никогда не надо.

      — Бакубро, пожалуйста, нам нужно это увидеть. — Дерьмовые волосы смотрит на него своими дурацкими щенячьими глазами и практически умоляет не взрывать Двумордому голову. А Кацуки чувствует, как ярость закипает в жилах, лишь разжигая желание уничтожить первопричину идиотских мыслей в головах тех, кто раздражает его меньше всего.

      Однако потом он видит, как Дерьмововолосый быстро оглядывается в сторону Пинки, которая высунулась из-за подлокотника и восторженно машет ему руками, пытаясь заставить присоединиться к этому беспределу, и пытается снова применить штуку с дыханием, сжимая и разжимая пальцы. И отбитый конспиролог, который продолжает пялиться со шкафа ни разу не помогает ему избавится от желания разрушить этот рассадник охотников за приведениями, у которых одна мозговая клетка на всех и та наполовину сожжена, а наполовину заморожено.

      — Если ты собираешься все равно остаться, то должен спрятаться. Если дзасики-вараши поймет, что мы хотим ее или, может быть его, мы еще это не установили, увидеть, то может не появиться вообще или разозлиться и тогда завтра кто-нибудь отравится. — абсурд в том, что бред вылетает изо рта Двумордого, которому, в отличии от Кацуки, помощь терапевта — а может и сразу какого-нибудь лоботомиста, потому что он не уверен, что это вообще как-то по-другому лечится — нужна чертовски срочно, а все остальные с ним соглашаются. И активнее всего — Темная темень, вылезшая из-под стола.

      Если самым адекватным в этой комнате в итоге окажется Скотч, который продолжает завороженно пялиться на печенье, то все. Он увольняется и не возвращается. А потом позволяет кровати превратиться в бомбу. Кацуки не хватит сейчас проклятых нервов вытащить Дерьмовые волосы из этой новоявленной секты, не перебив всех и сразу. Поэтому он разворачивается и молча уходит в сторону кухни, минуя прачечные, прекрасно зная, что через открытую дверь все равно будет видеть любое дерьмо, которое здесь произойдет.

      Там он включает только светодиоды, привинченные над фартуком и раковиной, тут же включая воду, чтобы смыть часть пота. Плита здесь газовая, поэтому в идеале он вообще предпочел бы иметь при себе какие-нибудь защитные перчатки. Беспорядок на кухне — это еще хуже, чем забитые мышцы. Еда должна готовится в чертовом порядке и без муки, рассыпанной до самого дивана.

      Черт, он не собирался вспоминать это дерьмо, когда только смыл пот.

      Кацуки вытаскивает посуду и заглядывает в общий холодильник, куда он после морозилки убрал куриную грудку, чтобы приготовить утром. Черт. Отвратительно. Просто чертовски отвратительно. Он достает ножи и доску, вытаскивает и моет овощи.

      Хуже всего то, что никто его ни о чем не спросил. Они просто взяли и проигнорировали, что пару часов назад он самозабвенно рассказывал, как уничтожит того, кто посмеет его разбудить, а теперь стоит здесь в полумраке и собирается готовить, потому что проснулся от какого-то жалкого абсурдного сна. Отлично. Лучше и не придумаешь. Кацуки это раздражает. До яростного рычания, откровенно и невыносимо бесит, а он даже не знает почему. Это глупо.

      Какого черта ему никто никогда ничего не говорит?

      Он зажигает плиту и ставит нагреваться воду в кастрюле и чайник, потому что идиоты в гостиной наверняка скоро устанут страдать фигней и придут сюда. И к тому времени воде лучше бы уже закипеть. Наблюдать то, как Двумордый реагирует на каждый чайник, находящийся от него в радиусе трех метров, он этой ночью не готов. Хватит с него всякого дерьма. Кацуки кажется, что он и так уже спустила ниже некуда.

      Занятые руки унимают яростную дрожь и позволяют дышать спокойнее. Это не какие-то дерьмовые дыхательные упражнения. «Замри и расслабься», «поймай спокойствие», «почувствуй, как сердце замедляется». Он не чертов йог, чтобы сидеть, медитировать и ничего не делать. У него нет на это времени. Ему нужно стать лучше. Выбираться из этого непонятного дерьма и вернуться к графику. Он не может из-за одного провала просто…

      Из-за него Всемогущий ушел в отставку.

      И ему решили об этом даже не говорить, потому что, конечно, он единственный, кто в этом виноват и должен принять это молча.

      Он ругается сквозь зубы, скидывая оставшуюся часть овощей к уже почти готовому рагу и лезет под раковину, куда Скотч спрятал самые острые соусы, чтобы помешанный на соблюдении правил чертов робот не видел и их и не читал им лекции о том, что эта смесь может прожечь желудок. Только Кацуки тоже это может, поэтому ему насрать.

      Он оглядывается на дверной проем, пытаясь понять, сколько еще времени они собираются потратить в пустую, но отсюда видит только очертание замершей фигуры Пинки. Рука задевает деревянную стенку, а потом ловит банку с соусом. Кацуки разворачивается, собираясь закрыть дверцу и замирает, внезапно задохнувшись и чувствуя, как сердце резко остановилось.

      Святое, блять, дерьмо.

      Из густой темноты шкафчика, которую тусклый свет над столешницей разогнать самостоятельно просто не в состоянии, на него смотрят блестящие мертвой слепой белизной два круглых глаза. Жалкие крупицы света неровно очерчивают бледную извитую странными темными полосами и круглыми корками длинную руку и совершенно не дотягиваются до лица или на чем, черт возьми, эти глаза там находятся.

      Прежде, чем Кацуки успевает заставить себя отмереть и взорвать непонятную хрень, из темной глубины, раздается тихий, едва различимый шепот.

      — Я всего лишь сон. Смирись и забудь или погрязнешь в величайших страданиях в глубине самой преисподней.

      Сердце резко начинает биться и все оцепенение словно бы рукой снимает, потому что он знает этот проклятый голос и ублюдка, которому он принадлежит.

      — Како…

      Рука резко вырывается из шкафчика, пытаясь помешать ему раскрыть рот. Кацуки перехватывает ее и с шипением уворачивается от второй, отшатнувшись назад, спотыкаясь о ножку стула и чуть не падая под весом уже полностью вылезшего из-под чертовой раковины гребаного Зомби, который вообще непонятно как смог забиться туда со своим ростом. Теперь, когда ничего не преграждает свет, он видит и фиолетовую радужку, тонким кольцом огибающую те самые белые зрачки просто отвратительно жутко светящиеся в темноте и растрепанные наполовину упавшие на лоб волосы и что руки у Зомби нормальной длины, но в чертов хлам исполосованы непонятными полу зажившими царапинами.

      — Мы можем это обсудить. — Зомби даже не пытается сделать вид, что спрашивает или чувствуют себя виноватым и ни на секунду не меняется в лице, когда Кацуки зло сжимает хватку на его запястьях.

      — Какаго черта, Зомби? — он не понимает, почему шипит, вместо того чтобы кричать на все общежитие. Эта ночь какой-то совершенный бред, потому что он стоит здесь, вместе с горячим чайником и почти готовым ранним завтраком вместе с Зомби, которого здесь вообще быть не должно, а в гостиной пытаются поймать какое-то дерьмовое приведение.

      — Извини, но мне кажется, тебе придется немного развернуть вопрос. — Зомби медленно моргает и даже не пытается вырвать руки. — Я пока не так хорош, как Тодороки.

      Кацуки чувствуют, как на секунду в голове что-то с треском закоротило и взорвать захотелось уже голову не пришибленного Двумордого, а…

      Вот конченный ублюдок.

      — Это был ты. — он резко отпускает руки и отшатывается, оглядывая уже внимательней. Зомби в мятой выцветшей футболке непонятно какой давности и вытертых спортивных штанах стоит полностью босой и внимательно наблюдает за сменой эмоций на его лице. И Кацуки чувствует, как губы растягиваются в оскал, потому что Зомби вообще ничего на самом деле объяснять не надо. Он прекрасно все понимает и нагло лыбится самой ублюдской ухмылкой, которую ему доводилось видеть. — Блять, какого черта?

      Кацуки кажется, что он сейчас совершенно истерически заржет, выставив себя абсолютным придурком. Потому что, во-первых, гребанный призрак Двумордого точно никак уже не может быть живее Зомби, а во-вторых, ничего еще бессмысленнее и придумать нельзя. Нет, черт возьми, он не может все испортить. Он чувствует бурление крови и подступающий азарт. Эти придурки… все это время принимали за призрака проклятого Зомби, который… да, они определенно все обсудят, и он скорее сдохнет, чем не примет в этом участие.

      Никто из них ничего не сказал ему.

      Они должны прочувствовать это дерьмо на себе.

      — Ты так оригинален. — Зомби закатывает глаза, но продолжает ухмыляться. — Но и я все еще всего лишь случайный сон.

      — Тц, еще бы. Просто охренительно стремный сон. — Кацуки наклоняет голову, скрещивая руки и демонстративно оглядывает его.

      — Спасибо, я старался держаться в образе. — с чертовски серьезным лицом кивает он и ждет, насмешливо приподняв бровь.

      — Конченный ублюдок. — Кацуки даже не пытается скрыть, насколько это все было потрясающе отвратительно.

      — Мгм, — Зомби не возражает и отворачивается, забираясь обратно под раковину. Выглядит это все так же жутко, как когда он оттуда вылезал. Пропадает сначала одна нога, затем рука с половиной туловища и голова, а затем все остальное. Остаются только продолжающие блестеть зрачки во тьме. И при этом все еще ни разу не понятно, как он туда уместился. — Я подам тебе знак.

      — А я взорву твое тупое лицо. — Кацуки кивает и собирается захлопнуть дверцу, проверяя не угробил ли он рагу, когда из темной дыры раздается тихое:

      — Жду с нетерпением, Бласти.

      — Не сдохни до того момента, Зомби.

      Из гостиной раздается крик и что-то с грохотом сваливается на пол. Кацуки надеется, что Двумордый опрокинул шкаф. Возможно, это вправит ему мозг на место.

      Хотя какая, к черту, уже разница?

      Это самая странная ночь в его проклятой жизни, но Кацуки даже не против, потому что вновь мысли об отставке Всемогущего ворвутся к нему в голову, только когда он увидит его тощую фигуру завтра в коридоре учебного корпуса.

 Редактировать часть