Звери рождаются в темноте.
Звери смотрят на мир черными провалами глазниц на белых масках с разводами краски и сажи.
Звери идут на запах чужой крови и гнили, исходящий от человеческих душ, и не останавливаются до тех пор, пока этот запах, усилиями их когтей и клыков, не становится запахом плоти.
Звери ненавидят всех.
Почти всех...
Запертый в темноте, Николас сворачивается в комок и плачет. Тихо, прикусив рукав, не громче котенка. Так, чтобы не услышал работающий внизу отец. Иначе его спина вновь украсится широкими полосами, иссиня-черными пятнами синяков и багрянцем оставленных сильными ударами кровоподтеков.
– Это так больно...
Больно чувствовать чужую злость, безразличие и жестокость, выливающуюся в побои с самого раннего детства. Больно видеть глаза, отражающие лишь ненависть и говорящие "мне на тебя наплевать". Больно быть брошеным грубой рукой, сжавшими волосы пальцами, в черную тьму, оставаться на много дней запертым в крошечной каморке, куда никогда не проникает солнечный свет.
Это больно...
– Я знаю – доносится из темноты.
Зверь всегда ждёт его там.
Он сидит в углу, запертый вместе с ним. Смотрит и улыбается чуть, не сводя внимательного взгляда. Николасу неуютно. Он хочет уйти, но уходить отсюда некуда. Только и остаётся, что свернуться сильнее, закрыть голову руками, и пытаться не слышать шёпота, что льется сладостным ядом из уст его близнеца.
– Я знаю и то, что ты этого не заслужил.
Николас издает всхлип. Прозвучавший громче, чем другие. В страхе тут же прикрывает ладонью дрожащие губы.
– Я заслужил... Ведь отец...
– Твой отец – жестокий ублюдок! – в детском мальчишеском голосе звучит хрип. Оскал уродует лицо, а глаза под темной челкой сверкают отблеском ярости. Николасу страшно. Николас боится Зверя. А Зверь же подходит к нему ближе, садится у изголовья постели. И продолжает говорить, игнорируя всхлипы и слабые, тихие возражения.
– Ты знаешь, что он никогда не ценил тебя и не хотел, чтобы ты рождался. Ты знаешь и то, что он задушил бы тебя как щенка, если бы это позволил ему закон! Ты и правда думаешь, что это все из-за того, что ты разбил одну несчастную чашку, а?!
– Но это была чашка матери...
Зверь вновь перебивает его. В этот раз смехом.
– О, что-то он не вспоминал о ней, когда тискал своих шлюх! Поверь – будь она жива, он ненавидел бы ее точно так же!
– Нет! – Николас впервые повышает голос, осмеливаясь в открытую возразить Зверю. Отнимает руку от лица, со страхом и горечью смотрит в черные глаза – Я знаю, он любил ее! И, наверное, он любит и меня. Просто не говорит мне об этом. Не знает, как выразить...
Он ждёт оскала. Ярости. И хрипа. Ждёт, что ладонь, протянутая к нему, точно так же, как и отцовская, превратится в кулак. Ударит по лицу. Схватит за волосы. Причинит ему боль.
Но Зверь неожиданно улыбается и стирает слезы с его щек.
– Никто не любит тебя, Николас.
Руки у Зверя костлявые, грубые. Пальцы холодные, точно у мертвеца. От их прикосновений хочется убежать. И внушаемое ими чувство слишком контрастирует с его действиями, когда тот, убрав влагу с худого лица, принимается гладить его, убирая прилипшие пряди.
– Никто. Кроме меня.
Нет! Николас не должен его слушать. Николас не должен обманываться. Зверь ему не друг. Зверь манит его в Ад. И гладит его он как отец старую собаку – отвлекая и усыпляя внимание, прежде, чем коротким движением вогнать в горло нож.
Это ведь то единственное, ради чего он вообще живёт?
Но будто читая его мысли, Зверь склоняется чуть ниже. И обнимает, притягивает его к груди.
Как единственный друг, что остался с ним в кромешной тьме? Или змей, в кольцах сжавший зайчонка?
– Я – тот единственный, кому не плевать на тебя, Николас.
В отличие от Отца.
В чей живот, пронзая насквозь, скоро вонзится пущенный рукой Зверя арбалетный болт.
– Я – тот, кто защитит тебя от тех, кто захочет сделать тебе больно.
Таких, как детектив.
Чье насквозь пронзенное сердце застынет во льдах заброшенной шахты. Зверь позаботится о том, чтобы его никогда не нашли.
– Я – тот, кто заткнет каждую пасть, что посмеет сказать что-то дурное о тебе.
Такую, как у старухи.
Чье горло сожмут руки в черных перчатках, а лёгкие наполнит затхлая, воняющая тиной и гнилью вода. В болоте столь мерзким созданиям самое место.
– Я – тот, кто будет с тобой всегда.
Даже спустя много лет.
Когда он вернётся в опустевший дом, выглянет в окно – зверь будет там, улыбающийся из под маски. Он обнимет. Коснется. Прошепчет "я тебя ждал".
И вложит в руку тесак.
Но это будет потом. А сейчас Николас отвернется, закрывая глаза и зажимаясь в объятиях. Не желая слышать. Видеть. Пускать его в свое сердце.
Ничего. Зверь подождёт.
Он всегда будет ждать в темноте.