Цепляясь за выбоины полуразрушенной, упавшей внутрь здания стены, Курьер взбирался на остатки дома, стараясь быть максимально незаметным и как можно меньше шуметь. У меченых чуткий слух и на удивление острое зрение — радиация что-ли сказалась? Кто их знает. Куда более важно то, что у меченых помимо этого острые мечи, крупнокалиберные винтовки, и, кажется, полная нечувствительность к боли. В отличие от предыдущих фактов, этот особо не удивлял. На фоне содранной кожи и незаживающих годами ран, попадание пули наверняка кажется не страшнее укуса щенка койота. А может быть это все их жажда убийств и безумие? Знать такое наверняка ему было не дано. Оно и к счастью. Подобной судьбы Шестой не пожелал бы и врагу.
Но к черту жалость. Они уже меньше чем люди. Были когда-то — но теперь это уже ничего не значит. Они позабыли, кто они есть. Они знают лишь свою боль, переполнены злобой, и стремятся мучить других. В сути — те же дикие гули. Разве что куда более опасные. В бою с которыми главное успеть выстрелить первым.
С этими мыслями Курьер забрался на платформу, оставшуюся от пола этажа и припал на одно колено, устраивая винтовку на окне и устремив прицел в сторону развалин, среди которых уже давно приметил отблески огня.
И замер, забыв все то, о чем думал до этого момента.
Он ожидал увидеть обычную для Разлома толпу агрессивных, высматривающих жертву подобно хищным зверям меченых, слетевшихся на свет и в любой момент готовых напасть.
Вместо этого он увидел лишь двоих — ютящихся в уголке рядом друг с другом, скрывающихся от пронизывающих ветров и греющихся у костра.
В той жизни эти двое были врагами. Один — из НКР. Форма покрылась грязью и кровью. Медведя на нагруднике было уже практически не различить. Второй — из Легиона. Декан? Вексиларий? Не рядовой точно, если судить по головному убору. Признаться, шестой так и не научился их толком различать. Обычно стрелял без разбора во всех. В любом случае это не было бы удивительным явлением — об этом говорил еще Улисс, задолго до встречи с ними упомянув забытую вражду Медведя и Быка, и объединившую их боль. Но Курьер привык видеть это единство в тех ситуациях, когда те и другие бежали на него в атаку.
А не тогда, когда отложив оружие в сторону, легионер обнимал солдата за плечи, а тот, кажется, тихо дремал, устроив голову у него на груди.
Шестой всегда умел стрелять быстро и точно. Не думая. Не колеблясь. Тратя время только на то, чтобы прицелиться в голову и передернуть затвор. Но сейчас, впервые за все время, что он путешествовал по Разлому — да, кажется, и Мохаве — он почувствовал что палец на курке дрогнул. Твою мать, да что с ним? То что они сидят вот так еще ничего не значит! Они просто замерзли, их укрытие слишком мало, чтобы быть друг от друга вдали, да и не впервой ему встречать спящих рядом старых врагов.
Ну же, соберись давай! Надо просто сдвинуться чуть левее, взять немного другой угол — и удастся прострелить обе головы разом. Они даже не успеют ничего понять. Им не будет больно. Это будет милосердие, освобождение от страданий...
Налетевший порыв ветра заставил НКРовца вздрогнуть. Подняв голову, легионер выпустил его из объятий и убрал руки. Только ради того, чтобы укрыть его истрепавшимся красным плащом, после снова притянув к себе. По лишенному кожи лицу сложно понять эмоции — но курьер был готов поклясться, что заметил на лице второго слабую улыбку.
Довод о бесчувственности пал следом за верой в то, что их может объединять только ненависть к нему и злость.
Эта ситуация казалась чертовски неправильной. Он не должен судорожно искать оправдания и доводы вместо того, чтобы сразу выстрелить. Он не должен думать о них как-то иначе, кроме как об агрессивных тварях. Он не должен видеть в них людей.
Бывший солдат не должен тихо жаловаться на то, что ему больно. Бывший легионер в ответ на это не должен касаться сухими остатками губ ободранного лба и переплетать их пальцы, накрыв его ладонь своей.
Выматерившись про себя, Курьер почти рывком убрал винтовку с окна и отвернувшись, начал спускаться вниз.
Уходя, Шестой понимал одно — в следующий раз его рука не дрогнет, но смотреть на меченых так же как раньше он уже не сможет.
А еще — надеялся на то, что не сможет узнать этих двоих в очередной бегущей на него толпе.