— Я хочу тебя поцеловать.
Дазай поднимает взгляд от бумаг на столе, снимает очки, трет глаза кончиками пальцев, скатывая с уголков песочное крошево соли. Чуя терпеливо ждет, стоя рядом с его столом, бедром к нему. Дазай откидывается на спинку кресла.
— Почему именно сейчас? — терпением можно заменить море. Он улыбается уголками губ, приятная маска, искорки интереса и иронии в глазах. Чуя поджимает губы.
— Мне нужно.
Дазай прикрывает глаза. Утром они поругались. Из-за глупости, из-за новостей по телевизору.
Мир катится в хаос. Страны грызутся между собой, Чуя — студент, из тех, которые будут проявлять свою активную гражданскую позицию. Из тех, которые с листовками в сумке, с плакатом больше его самого.
Дазай не может позволить себе такого. На нем — дети. На нем — Чуя, такой глупый и горячий. Выпустить его из дома на протесты — значит завтра утром топтаться возле участка и пытаться выгрызть своего дурака.
Страшно за него. Страшно за всех, за себя, за людей. Он не бездействует, нет, его помощь в другом. Тихая, настойчивая. Вода камень точит, Дазай истощает щит отрицания у своего окружения. Он не один такой, их много. Против них тоже брошены силы.
Но он не может позволить себе открытого противостояния.
Слишком велик риск уже завтра оказаться на передовой. Не для Чуи — для него самого. И если его заберут — Накахара наделает глупостей. Ему все кажется, что Осаму не на его стороне.
Чуя не понимает, что для Дазая нет стороны, кроме той, где они вместе и в безопасности. Осаму плевать, что, где и когда, если его мальчик рискует собой. Осаму плевать на себя. Закрыть бы рыжего в бункере — а дальше можно забыть о тихой роли педагога, как о мирном сне. Только знает он себя — будет вытаскивать детей. Своих, чужих. Невиноватых, глупых, искренних. Горящих, как искры во тьме безумия. Гаснущих так легко, вместо того, чтобы осветить собой будущее.
Он тянет Чую на себя сам, отводит волосы с лица. Непослушные, те падают назад. Дазай так любит его. Не себя, и не за себя боится. За него. Чуя ничего не боится, но есть что-то в его глазах, когда Осаму пальцами по щеке ведёт. Когда гладит губы, самые любимые, самые сладкие.
Осаму кладет ему ладонь на заднюю сторону шеи, царапает под волосами, дрожь ловя. Тянет к себе, и поцелуй — порывистый, Чуя навстречу тянется, тычется. Щеки мокрые, слезы — соль на языке. Губы шершавые, сухие, в трещинках. Облизать, углубить, лаская.
Мирятся, лаской и нежностью опаляя сердце. Мир исчезает, перестаёт существовать, когда они так близко. Чуя — горячий и яркий огонек, свет его души подобен маленькому солнцу. Дазай вздыхает, отстраняется, откидывает голову, усаживая себе на бедра, укачивая, позволяя быть маленьким и в безопасности. Не думать ни о чем ни секунды. Чуя жмется. Дазай прикрывает глаза.
Он просто будет делать свою работу. Учить детей, защищать их. Объяснять. Подвиг — продолжать сохранять самообладание, — ему не зачтется. Ему не зачтется то, что он — в городе, а не на передовой. И будут те, кто ему это припомнят. Но будут и те, кто его за это поблагодарит.
За то, что не поддался панике. За то, что остался на своем месте.
За то, что где-то в сети, один из многих, анонимных, делает ретвиты, распространяя информацию о бедствиях.
Чтобы спасать. Чтобы люди могли выжить.
Не важно, с какой стороны.
Люди имеют право жить.
Жить в мире.