Когда Чэн Цянь находит Янь Чжэнмина в толпе, первое, что он ощущает — это сладкий запах османтусового вина, затмевающий собой даже аромат орхидей. Янь Чжэнмин, держащий в одной руке танхулу, другой хватает Чэн Цяня за рукав ханьфу и уводит его подальше от посторонних глаз. Они останавливаются за маленькой чайной, и это место нельзя назвать нелюдимым, но Янь Чжэнмину оно сейчас кажется вполне подходящим.
— Возьми. — Янь Чжэнмин отдает Чэн Цяню танхулу, приготовленную из плодов боярышника и покрытую сахарным сиропом.
Чэн Цяню она кажется чересчур сладкой на вид и, вероятно, вкус у нее был не менее приторный.
— Твой старший брат так устал, покорми его.
Бамбуковую палочку захотелось тут же отдать обратно, но Чэн Цянь знал, что последует за этим: жалобные просьбы сделать такую мелочь, а потом, возможно, Янь Чжэнмин, с наигранно-обидчивым выражением лица, до конца дня бы напоминал Чэн Цяню об ужасном отказе. Лучшим решением сейчас было бы вернуться на гору и постараться уложить Янь Чжэнмина спать, а на следующий день, он мог и не вспомнить обо всех совершенных непристойностях (или сделал бы вид).
Танхулу состояла из нескольких плодов насаженных на тонкую палочку, поэтому Чэн Цяню думалось, что откусив одну-две штуки, глава клана Янь не успеет сотворить ничего, что могло бы заставить щеки алеть. Чэн Цянь протягивает сладость, но Янь Чжэнмин, в отличие от ожиданий, сразу тянется к последнему плоду боярышника. Когда чужой язык касается пальцев, Чэн Цянь вздрагивает. Янь Чжэнмин смотрит на него исподлобья, словно только что произошедшее было случайностью.
— Я что, похож на сладость, старший брат?
Чэн Цянь пытается последними словами хотя бы чуть-чуть привести совесть Янь Чжэнмина в чувство. И все же, глава клана, будьте благоразумны, мы стоим на улице, а вы ведете себя, словно совести у вас и в помине нет.
— С твоей сладостью ничто не сможет сравниться.
Чэн Цянь глубоко вздыхает, ладонью прикрывая внезапно алеющее лицо. Нельзя давать понять, что эти сладкие слова вызывают хоть какие-то эмоции, это как не показывать дикому зверю, что ты боишься его. Диким зверем, к сожалению, был немного подвыпивший Янь Чжэнмин, который видимо вместе с вином, проглотил остатки какого-либо существующего у него стыда.
— Нам стоит вернуться.
Чэн Цянь убирает танхулу подальше от рта Янь Чжэнмина и аккуратно берет за руку, так чтобы их переплетенные пальцы были незаметны под длинными рукавами ханьфу. Хотя время приближалось к глубокой ночи, количество людей не уменьшалось, зато вряд ли в такой толпе кто-то обратит на них внимание.
— Мы не останемся посмотреть фейерверки?
Чэн Цянь не хочет оборачиваться, потому что знает, что отказать в такой простой просьбе не сможет. И все же они останавливаются. Чэн Цяню требуется на раздумье мгновение и он поддается (даже не пытаясь сопротивляться) желанию Янь Чжэнмина.
— Поднимемся чуть выше, вблизи горы клана, там посмотрим.
Янь Чжэнмин не успевает ничего ответить, как Чэн Цянь продолжает идти.
***
Они добираются до места почти вовремя. Отсюда видны маленькие желтые огоньки, словно стая светлячков, исходящие из людских палаток со всякой всячиной. На темно-синем полотне, яркой вспышкой расцветает первый фейерверк. Одни за другим они украшают небо самыми разными красками, в конце разлетаясь, точно маленькие звезды, которые сгорают в небе, не успев долететь до земли.
Вскоре слышится лишь тихое пение сверчков, и приглушенный голос Янь Чжэнмина:
— Сяо Цянь.
Стоит Чэн Цяню повернуться, как сразу становится понятно — все вино исчезло так же, как недавно сверкающие мириады фейерверков.
Они все еще держатся за руки — Чэн Цянь чувствует исчезающий запах орхидей и османтусового вина, и как пальцы Янь Чжэнмина робко скользят по его ладони, словно боясь спугнуть.
— Я могу поцеловать тебя?
Чэн Цянь поднимает взгляд, встречаясь с сияющими нежностью глазами напротив. Ответом служит кивок. Осторожное прикосновение губ обжигает, и Чэн Цяню кажется, что фейерверк разноцветными огнями искрится у него внутри.