Со временем скитания по пустым улицам Бледного города начинало уже постепенно тошнить от всего, что здесь находится. Бесконечный холодный ливень с каждым разом всё больше пропитывал водой и так мокрое пальто, отчего у Моно изредка появлялось навязчивое желание снять прилипшую к телу раздражающую ткань; мрачные дома, чьи кровли скрывались в перине густого тумана, давили на воспалённую от пережитого кошмара детскую психику. Отвратительно влажный воздух неким тяжёлым осадком сидел глубоко в носу и где-то в глотке, а детские босые ноги тонули в глубоких лужах чуть ли не до колен.
Даже Шестой стало мерзко от этого мрачного места. Хоть и на ней был дождевик, который должен якобы спасать от непогоды, она устала от нескончаемых крупных капель, что без конца били её по макушке и по плечам, устала шлёпать по лужам и отмораживать окоченевшие ноги. Её серое вязанное платье до сих пор не успело полностью просохнуть, и теперь никакой дождевик не поможет, когда в спину врезается ветер, который как будто проникал под кожу и обдувал всё тело изнутри до последней клеточки. Шестой это всё надоело, ей просто хотелось снять мокрую одежду, зарыться в тёплое одеяло перед камином и выпить горячего шоколада с тающим во рту зефиром.
Однако всё это оставалось лишь в сладких детских мечтах, что сияли где-то глубоко в подсознании, омрачённом пережитыми кошмарами и безжизненным видом мёртвого города. Сейчас у них только одна цель – добраться до Сигнальной Башни всеми возможными силами, чтобы оттуда уйти в совершенно другой мир, где их будет ждать тёплая постель и сладкий зефир. Они хотя бы на это надеялись, смотря сквозь мутное небо на тусклый красный свет, сияющий с самой вышки.
Пройдя ещё несколько шагов, Моно больше не смог выдержать, поэтому, поманив рукой Шестую, свернул в узкий переулок. Там стоял мусорный бак, ведущий прямо к разбитому окну, и хоть он был выше детей где-то на голову, запрыгнуть на него не составляло огромного труда. Моно зацепился мокрыми пальцами за металлический край, еле подтянулся из-за лишней тяжести в виде намокшего пальто и помог подняться Шестой. Аккуратно пройдясь по скользкой поверхности, друзья залезли в окно и очутились в небольшой комнате.
Удивительно, но комната совсем отличалась других помещений, в которых им “посчастливилось” побывать: на полу были разбросаны книги, которые когда-то стояли на книжной полке; сама полка покоилась и пустовала в мрачном углу рядом с креслом со сбитым на нём пыльным клетчатым пледом; деревянный прямоугольный стол находился у той же стены с какими-то пока непонятными из-за темноты предметами. А у противоположной стены стояла кровать, но она не была так примечательна, так как дети видели таких сотни.
Детское любопытство подстегнуло Моно и Шестую спрыгнуть с подоконника и подойти к таинственному столу. В нос приятно ударили запах книжной пыли и отдалённый незнакомый аромат пластика, отчего интерес возрастал с каждой минутой.
– Какая странная комната, – пробурчал Моно, взбираясь на стол с помощью кресла. – Она какая-то совсем другая, не похожа на остальные.
– Может это и к лучшему, – ответила Шестая и тоже залезла вслед за другом. – Здесь как-то уютнее и спокойнее, только холодно.
– Да, а ещё тут темно и не видно, что здесь находится.
Немного пошарив на столе, Моно вдруг нащупал ржавый фонарь с восковой свечой внутри и небольшую зажигалку рядом с ним. Маленький жёлтый огонёк с щелчком мелко вспыхнул в его руках, и Моно поднёс его к фитильку, после чего стол осветился мягким тёплым светом. Неизвестными предметами на столе оказались деревянная большая шкатулка с ручкой на боку и несколько непонятных квадратных конвертов с какими-то подписями.
Моно открыл шкатулку и понял, что это был обычный старенький патефон, правда пока не ясно – рабочий он или нет (особенно было удивительно то, что кроме телевизоров в этом городе есть ещё и патефон с большими пластинками). В это время Шестая взяла один конверт, лежащий сверху на всей этой небольшой стопке, и вынула чёрную пластинку, которая была примерно с неё ростом.
– Как думаешь, он работает? – спросил Моно, оценивающим взглядом осмотрев патефон и пластинку.
– Я-то откуда знаю, – фыркнула в ответ Шестая.
– Ну давай проверим тогда.
– Ага, а потом сюда зайдёт какое-нибудь чудище и сожрёт нас. Нет уж, давай лучше здесь отдохнём и потом продолжим путь.
– Да ладно тебе, не будь занудой, – усмехнулся Моно. – Снаружи кажется тихо, я не думаю, что на патефон кто-то к нам наведается.
Шестая на это ничего не ответила, только тяжко вздохнула и, Моно мог точно предугадать, закатила глаза. Чересчур уж она скучная для своих лет, хотя её можно понять: за всё их совместное путешествие был известен один строгий закон – быть ниже травы и тише воды. Любой неосторожный шорох мог стать роковой и последней ошибкой, которая за считанные минуты легко решит их маленькие жизни.
Моно безусловно придерживался этого закона и всегда был тих, когда необходимо пройти мимо монстра в другую комнату или прятаться от него под столами или в расщелинах. Но сейчас ведь рядом никого не было: улица снаружи пустовала, только царил и барабанил нескончаемый дождь, а за дверью стояла мёртвая тишина, тем более зомбированные взрослые сейчас отвлечены телевизионной передачей, и какая-то музыка вряд ли привлечёт их внимание.
Моно подошёл к Шестой и мягко взял из её рук пластинку.
– Всё-таки нам надо с тобой немного отвлечься от приключений, а то мы так можем сойти с ума, – ласково произнёс Моно.
Шестая пронзительно посмотрела на Моно исподлобья, хоть из-за чёлки не видно, с каким взглядом сейчас она смотрит на друга, тот без труда ощутил его на себе. Послышался очередной тяжкий вздох со стороны подруги вместе с усталым “ладно”, и Моно вставил пластинку в патефон, покрутил на нём ручку и поставил иголку на тёмную поверхность.
Первые две секунды пластинка что-то тихо проскрипела, после раздалось едва слышное шипение, которое потом сменилось на плавную мелодию. Пластинка крутилась на средней скорости, игла слегка подпрыгивала, чем и создавала этот треск и шипение.
– Работает! – восхищённо прошептал Моно, сидя на коленях перед патефоном и не отрывая глаз от вращающейся пластинки.
Шестая молча присела рядом с Моно и тоже завораживающе смотрела на весь работающий механизм. Негромкая музыка лилась из патефона, кружилась в воздухе звуковыми волнами, заглушалась ударами дождя об металлический карниз и как будто гипнотизировала впечатлительных детей.
Но этот патефон не зомбировал их и не вводил в транс, как это делают телевизоры с взрослыми. Он расслаблял, погружал в свои глубокие размышления, заставлял забыть на время о всех проблемах. Даже появлялось ощущение того забытья, когда находишься где-то между реальностью и сладкой дрёмой, одним словом – гипноз. Приятный и совершенно безобидный гипноз, который не покоряет сознание своей власти и управляет им, как хочет, а убаюкивает, словно мать качает в колыбельке своего младенца.
Вдруг Моно отвлёкся от патефона и посмотрел на распакованный конверт поверх головы Шестой, которая лежала на его плече. Чуть прищурившись, он заметил надпись, оставленную размашистой и прозрачной серой линией от простого карандаша на пожелтевшей пергаментной бумаге.
Вальс.
Его голову резко посетила одна мысль.
– Шестая, а ты когда-нибудь танцевала вальс? – неожиданно спросил Моно.
Шестая выпала из своего мира и удивлённо посмотрела на него.
– Конечно, нет, – твёрдо заверила она. – Как будто у меня было время на это.
– И я нет. – Моно немного помолчал в раздумьях: – А может попробуем?
– Что попробуем?
– Станцевать вальс.
Между ними возникла неловкая пауза, прерывающаяся лишь скрипучей мелодией из патефона.
– Но я же не умею, – тихо промолвила Шестая. – Я даже и не пыталась танцевать его.
– Я тоже не умею, – весело отозвался Моно. – Поэтому я хочу попробовать, если, конечно, ты не против.
– Я не против, но вот оно тебе надо? – с сомнением спросила Шестая.
– Надо – не надо, но когда мы выберемся отсюда, я, возможно, приглашу тебя на какой-нибудь бал.
Капюшон дождевика заметно дрогнул, и Шестая в смущении посмотрела в карие глаза через прорези в бумажном пакете. В них не было ни капельки сомнения или робости, вместо них сияющее любопытство и предвкушение чего-то нового. После очередной возникшей минутной тишины Шестая слегка прикусила нижнюю губу и хрипло ответила:
– Ну если так, то почему бы и нет…
– Отлично, – обрадовался Моно и снова покрутил ручку патефона, чтобы он заиграл мелодию заново.
Моно встал с колен, обошёл Шестую с другой стороны и протянул ей руку. Та секунду колебалась, неуверенно рассматривая протянутую к ней пораненную и немного грязную ладонь, но потом приняла предложение и робко взялась за его руку. Моно помог ей встать, обхватил её вторую руку и принялся кружить по небольшой площади стола.
Они, конечно, прекрасно понимали, что время для танцев сейчас совсем неподходящее. Они в городе, где опасность для них имела масштабный характер, и им нужно быть бдительней некуда и спешить к Сигнальной Башне. Но в закалившемся от пережитого в теле всегда найдётся место для детского ребячества и озорства, которые могут пробудиться даже в такой мрачной обстановке. Они станцуют хоть вальс, хоть танго, если того потребует их искалеченная и измученная душа.
Шестая с сжимающим от смущения чувством в области грудной клетки не осмеливалась смотреть в глаза Моно и тревожно глядела в пол, чтобы не отдавить чужие ноги. Хоть Моно ввёл подругу неумело и немного неуклюже, он с уверенностью сжимал несильно её пальцы и временами крутил её вокруг оси. Шестая сначала где-то тормозила и терялась, не знала, куда ей ступать и куда делать поворот, однако со временем она немного приловчилась и уже смелее смотрела в глаза своему партнёру, делая более решительные шаги и крепче держась за руки Моно.
После ещё одного поворота, Моно плавно притянул подругу к себе ближе за талию, заставив её вздрогнуть, но она не противилась. Босые ступни мягко и непринужденно скользили по столу почти синхронно и касались самыми кончиками пальцев друг друга. Свет от свечи освещал их маленькие фигуры и слегка колыхался, когда подол дождевика Шестой вздымался от резкого поворота.
Они действительно никогда в жизни не танцевали вальс, но судя по тому, как они кружились под такт музыки и ни разу не отдавили друг другу ноги, практиковали как будто почти каждый день.
За такое долгое скитание по миру кошмаров у них возросло доверие: они понимали друг друга с полуслова, с немого жеста или с одного умоляющего взгляда. Шестая без слов протягивала руку Моно, если ему нужно было прыгнуть через широкий обрыв, подсаживала, чтобы он открыл дверь или достал ключ с верхних полок. Моно по уставшему шагу Шестой и по раздражительному виду сразу понимал, что нужно срочно сделать привал и набраться сил в укромном месте, по выражению лица и интонации голоса выявлял её эмоции и настроение.
Они друг друга чувствовали через тёплые прикосновения, угадывали чуть ли не каждое биение сердца и каждый выдох. Шестая неотрывно смотрела в глаза Моно, которые делали так же в ответ, и ощущала, как её ноги сами собой ступают в нужном направлении, словно она была с Моно единым целым, и тот чувствовал, как она ему доверяет.
Вскоре музыка замолкла, и Моно в заключении обхватил талию Шестой покрепче и наклонил её спиной назад, отчего её длинная чёлка немного отодвинулась в бок и открыла вид на пару светлых серых мендалевидных глаз, внимательно и пронзительно смотрящих на него с толикой скрытого любопытства, танцующего за тусклым отражением дрожащего огонька свечи. На минуту Моно замер и долго смотрел в её глаза, ибо до этого ему как-то не удосуживалось их видеть, изучая детально волнистые пепельные жилки в радужах с широкими чёрными, как два уголька, зрачками. Так они простояли довольно длительное время, словно две фарфоровые статуэтки, и их молчание в конце концов прервала Шестая:
– Теперь ты доволен?
Моно громко усмехнулся и поставил подругу в ровное положение.
– Танцуешь ты не плохо, – ответил Моно.
– Ты тоже меня не огорчил, – улыбнулась Шестая, поправив капюшон на своей голове. – Думаю, для бала ты сгодишься.