Послушай

Его печаль рождала колкие строчки, гнев — смазанные на бумаге ноты. И никому, кроме помятых черновиков он не доверял залежавшиеся в пыли страхи. В попытках понять себя, Данис ушёл совсем в другие степи, превратившись в изучающего души, словно тела, безумного доктора. Почему безумного? Потому что никому не нравится, когда насильно вяжут взглядом и раскладывают органы по столу. Укажут на трепыхающееся сердце и в упор спросят, что это за хуета. Не нравится, когда просят пояснить за неправильно склеенный пазл чувств и попросят переделать, ведь стих иначе в ритм не свяжется.

      Тяжело любить художника, который, пусть и с любовью, перерисует на холст все твои изъяны. Еще сложнее любить поэта. Тремя словами перевернёт душу и не заметит. А если дать заметить, то он возрадуется — ведь вызванные эмоции доказывают, что хорошо получилось.

      Утомляет любить музыканта, который изучает себя через любимых — лишь потому что разодрать себе рёбра и чучелом встать на всеобщее обозрение не позволяет то ли страх, то ли гордость — Ксения еще не решила, какой из вариантов правильный.

      Она верит, что умеет любить. Но больше не знает, зачем это нужно. Серенады на свиданиях уже не кажутся очаровательными, они вызывают желание одеться, закрыться в защитном жесте, убежать и случайно хлопнуть дверью. В первое время она вздыхала от романтики и почти плакала от умиления в плечи подругам, а потом осознала нечто странное. Рядом с ним она всегда нараспашку и даже если укутаться в пять слоёв — он всё увидит.

      Взглянет соколом и ошарашит чем нибудь внезапным, личным, сокровенным. Не постарается подложить подушку, а нанесёт точный разрез в самое сердце и уложит на пол. В такие моменты встать и отряхнуться — равно лишиться чего то, что Ксении всё еще очень нравится.

      И всё-таки слишком красивый, на это впору обидеться. От рук, до монотонного, обезличенного бурей эмоций, тембра — всё в нём было искусством. Сколько стрел отправили в роковой полёт эти пальцы? Они всё еще умели ласково щекотать шею, бесподобно шифруясь, ни на секунду не выдавая в себе оружие. Да, всё еще холодные, но тем сильнее хотелось со всей заботой, что годами трепетно хранилась в условиях невзаимности, согреть тёплым дыханием. И бережно до такой степени, чтобы ошарашить самого прожжённого, самого умелого. Отставать нельзя. Её часто вводили в ступор интимностью в абсолютно повседневных вещах. Агидель мастерски вкладывал страсть в нежность, а заботу в похоть и ничего его не смущало. Пробирка за пробиркой и Ксения запуталась, добровольно шагнула к петле и «немного» случайно попалась.

      Не описать словами приятное удивление, которое настигает при доверительно вложенном в руки ключике. Не описать тот шок, когда ожидая солнечного неба с щедрыми полями ты находишь пыльную, зашторенную, словно богом забытую комнатушку. У порога криво кинутый коврик с надписью «не входить» и никому в этом пространстве нет места, кроме владельца. Но если приглядеться, можно найти эту комнатку чрезвычайно уютной.

      На полках заботливо расставлены воспоминания — от приятных, до покрытых трещинами горечи. Бескрайняя степь, морозный ветер, тёплая юрта. В чужеземном городе высаженные подобием цветов хладные трупы, восходящее солнце, белые люди. Миасс, крепость, что то новое и родное.

      На воспоминании, окруженный заботой Агиделя, совсем юный «царевич» смущенно хмурится. Интересно, Юра знает, что имя ему Данис подарил? Вряд-ли бы он стал такой глупостью Юре голову забивать. Ксения бы сама не догадалась, но однажды Агидель с улыбкой поделился воспоминанием, что не спал ночами и долго думал, как бы назвать младшего. О точном значении слова «Челябинск» люди спорят до сих пор и точно знает его только подкинувший людям идею автор, так как имя — это личное, а на порог личного никому ступать нельзя. Особенно на порог близкого Данису человека, потому он подарил Юре замочек и ключик.

      Эта искренность и забота незаслуженно не озвучены, настолько эфемерны и ненавязчивы, что хотелось за них голодно ухватиться, чтоб случайно не упустить из виду. Хотелось попросить еще порцию, но страшно спугнуть. Агидель не любит, когда к нему лезут в душу без приглашения. И плевать, что он дал ключ.

      Становиться объектом заботы, конечно, приятно. Однако узнавала о ней Ксения почему то от посторонних и в уже неактуальных обстоятельствах. Узнать лишь через год о том, что твой невозмутимый бойфренд в кратчайших условиях ремонтировал твою квартиру после потопа сверху на свои деньги, только чтобы у тебя не испортилось настроение — дикость. Но почему бы не рассказать? Какая эмоция мешает поделиться проявлением заботы? Вряд-ли Ксения бы отказалась от помощи в ремонте. Но да, от факта потопа она бы и правда расстроилась.

      Дорогой, почему любовь которую ты испытываешь, кажется тебе неприличной? Зачем юлить и придумывать сто эпитетов вместо «я люблю»?

      Она нуждалась в том, чтобы услышать это ушами, а не ловить в прыжке, плетясь сзади. И ластилась, и намекала, а натыкалась на уводящие от темы шутки, будь они неладны. Кто вообще верит в тот образ шута, что Агидель вокруг себя построил? Разговор такой не завести, не подступиться. Он рассказывает о себе по крупицам, если повезёт — по одному факту из жизни раз в полгода и на этом додумывай сама. В психологическом портрете Уфы недостающих частей столько же, сколько и бараков на окраинах. Неужели она всё еще недостаточно близка к нему, чтобы просто спросить и получить ответ?

      Данис с рождения был в седле, но оттуда его давно сбило время. Он чутко поёт о любви, но говорить о ней не может. Зато он умеет беспристрастно и цинично смаковать чужие эмоции, чтобы найти в них себя и отшлифовав — предложить публике. Тёмной ночью Ксения рассказывает и делится тем, что о себе знает. А потом, казалось бы, незнакомые фразы из посвященной ей песни, вдалбливаются в сердце как влитые. И так каждый раз. Сбивает с ног, ловит с ласковой улыбкой и спрашивает: «Это было хорошо?».

      Да, милый, это было так потрясающе, что чувствую себя лабораторной крысой.

      Разве законно видеть её насквозь, когда она сама себя понять не может? Замок исправен, ключ всё еще при ней. И до того, как она успела его отдать, Агидель сквозь стену увидел всё что спрятано в комнате. Хочется надуться, обидеться, закричать. Но это как то не по взрослому. Ксения сама для себя решила, что готова протаптывать тернистый диалог танком и ничего её не остановит, потому что ставка — их будущее. А лишаться его очень не хочется.

      Ксения долго, очень долго обдумывает всё, что скажет ему. Она уверена, он выслушает и ни разу не перебьёт, не переспросит. Оттого волнительнее. Нужно выдать переживания как можно точнее, чтобы вопросов не оставалось. А дальше — смотреть по ситуации .

      И когда она, наконец, получит долгожданные ответы, её не смутит ласковое:

      — Ксюш, я песню написал. Послушаешь?