— Ебаный пиздец, — комментирует Кея, выбив из предложенной Рокудо пачки сигарету. Верный недруг вздрагивает и изумленно хлопает гетерохромными глазами на осквернившего свой лексикон матом Хибари. — Мы не в Намимори, тут можно называть вещи своими именами, — объясняется с ним Кея и по-свойски хлопает приоткрывшего от изумления рот Мукуро по плечу. Как тот не превратился в соляной столп после этого — не ясно, потому что метаморфоза напрашивалась на реализацию.

      Дино за спиной растерянного Рокудо скалит белоснежные зубы в беззвучном ржаче, а потом жестами клянется и божится хмурому Саваде: крепкому словцу Кея научился не от него.

      Хранители покойного Девятого Каваллоне, окружившие Дино и важно зовущие его полным именем, которых и Хранителями-то зовут по старой памяти, смотрят в большей степени неодобрительно, но осторожно — Хибари Кея славился скверным характером и авторитетом среди людей рабочих. А еще Вонголу просят не посылать его с Сасагавой улаживать конфликты — после Кеи конфликтующих не остается.

      Все просто молятся о выживании.

      Он не дурак, даже дипломат, и цельный, — мать его, надо же было так у дружить, Конь, — Ж н е ц, но люди служивые его лаконичные матерные конструкции воспринимают, как благодать небесную: для них такой язык Кеи — единственно понятный.

      То есть, язык, на котором говорит Кея, когда начинает валить всех: своих, чужих. Там звучит связно всего одна команда: беги, пока этот ненормальный не прибил в пылу.

      То, что Кея вернулся «с терапии» таким солдатофоном, заставляет народ судачить. Все отмечают загар, отросшие, явно не так давно стриженные волосы, свежевылепленные на его лице тонкие линии усов, бородку и перманентные синяки недосыпа под глазами. Кея даже не знает, как изящный квадрат волос вокруг его рта называется, и потому ориентируется в чужом шепоте смутно. Объяснять кому-то, что недосып на его лице — от ебливости, Кея не считает нужным. Даже в шутку.

      Разумеется, его молчание тоже подводят к волшебным свойствам клятвы о неразглашении, и поэтому спрашивать никто ни о чем не спрашивает, но все уже все додумали и смотрят скорбно-понимающе.

      Через пару часов народ уверен, что Кея ездил «лечиться» в горячие точки — в Ирак, в Сирию, небо знает, куда еще — он таких городов и стран, куда его могли послать, знать не знал, но подозревает, что все они обрящутся в Африке. Ездил — под прикрытием, как же без него.

      К четвертому часу маринования толп возле анфилады комнат, где после церемонии будет проведено празднование, все глубоко — глубже некуда — убеждены, что у Вонголы на мази контакты с военными. То, что Каваллоне тоже приехал стильно-обросший и с бородкой, добавляющей его благородному лицу со смешливыми глазами налет матерости, народ списывает на то, что было в действительности — хороший отдых, море, пляж, какая-нибудь хитрая цаца в любовницах.

      Дино, у которого к тридцати двум имеется вполне реальное звание полковника, горячим шепотом интересуется, не хочет ли его «цаца» тоже звание и галочку, мол, служил в разведке. Ведь разведывал же. И ездил. И воевал. Кея, представив себя в парадном мундире японского офицера, хмыкает и гортанно шепчет, что если Дино захочет ролевую с военной тематикой — пусть только попросит. Наручники у Кеи уже есть, катану он отберет у Ямамото, форму найдут и купят.

      Дино в ответ глянул потемневшими глазами и облизнулся до того по-блядски, что в его «захочет» никаких сомнений не осталось. Экс-Хранители Каваллоне, среди которых один только Ромарио в курсе того, от чего Десятый босс и Кея воркуют, как два голубя, губы в губы, экспрессивно вздыхают где-то за широкой спиной Дино. Итальянские мужчины страдают, говорит Кея и улыбается одними глазами, когда с недовольством на лице, Дино почти украдкой подтягивает к губам его руку и целует костяшки.

— Плевать я хотел на их страдания, они меня выбрали, как чистопородного щенка из помета, хотя я не желал быть боссом. Позвали Реборна, натаскали быть самостоятельным, и теперь не понимают, от чего я их не слушаю, — раздражение в едва слышимом голосе Дино напоминает Кее об их маленьких постельных разговорах. И о неоправданных ожиданиях — отца, тех, кто не стали Кее любовниками, наверняка кого-то еще.

      У Дино тоже есть такие, для кого Десятый Каваллоне чего-то не оправдал.

      Кея больше всего на свете хочет поцеловать его сейчас для утешения, но вокруг слишком много злопыхателей, чтобы демонстрировать такую нежность. Да и чтобы что-то демонстрировать вообще. Так что он просто сжимает руку Дино, на мгновение сплетает пальцы, прежде чем отпустить и сделать маленький шаг прочь.

      Лопатки у него едва ощутимо зудят, и он, крутанувшись словно в танце, плавно разворачивается — в панибратском, по мнению окружающих, полукольце руки Дино, это выглядит даже грациозно.

      На него смотрят ртутно-серебристые глаза, и Кея чувствует, что бледнеет. Дино, уловив его странную дрожь, убирает руки прочь, даже в карманы засовывает, и словно бы теряет интерес, а сам обшаривает глазами толпы гостей.

      И ведь находит же правильно ту, что заставила его Кею оцепенеть.

      Ту, что несмотря на то, что ей полные сорок семь, все еще зовется киотской принцессой. Ту, для которой все еще слагают стихи, ту, чья красота не увядает, а всегда на пике своей красоты.

— Натсу но Химе, — одними губами произносит Кея и бледнеет еще сильнее, когда красивая женщина с алыми губами на выбеленном по обычаю лице улыбается ему. Кимоно на ней праздничное, пышное, чуждое для Италии. Густые черные волосы собраны в сложную прическу, и за плотным слоем белил довольно трудно разобрать, что женщина — вовсе не японка.

      Но и Хибари для имеющих глаза — не чистопородный японец.

— Кто это? — едва слышно интересуется Дино, рассматривая в одно движение запястья закрывшую свое лицо горделивую женщину, лишенную возраста. Кея горько улыбается в ответ — Дино пока еще не уловил, ни кто такая принцесса, ни какую власть над Кеей она имеет. Поэтому он говорит просто:

— Моя мать, — и Дино уже по-новому смотрит на свою, гм, допустим, тещу.

— Ее имя в Китае, откуда она родом, уже стерлость за давностью лет, но в Киото ее по прежнему зовут принцессой лета в знающих кругах, — негромко принялся рассказывать Кея. — Всего женщин, подобных ей, четыре, и всех их объединяет еще один негласный титул, помимо чарующего гласного: принцессы чудовищ. То, что я рассказываю, нигде не записано и передается только внутри кланов, — предупредил Кея, неспешно шагая вроде как к фуршетному столу, заставленному винными бокалами, а вроде как за отдаляющейся от них с текучей грацией женщиной. Дино шагает следом, сделав знак своим, чтобы оставались на месте. — Поэтому не думай рассказывать об этом хоть кому-то. Ты — дон, ты — гость на здешнем празднике, как и она, но в наших делах ты почти чужак — тебя убьют ни за что, а меня убьют, как предателя, — кристально ясно обрисовал перспективы непослушания Кея. И Дино мгновенно понял, что это ни разу не шутки, и оба они в серьезной опасности.

      Даже если эту опасность Кея зовет матерью.

— Техника безопасности для страстных итальянских дурачков, которые любят производить впечатление на женщин, — припечатал почти сухо Хибари, когда они добрались до стола, успев заметить мелькнувший в сторону пустых комнат краешек пышного одеяния. — Первое: никаких лобзаний рук, щек, попыток обнять — ничего подобного. Встанешь у меня за спиной, чуть сбоку, поклонишься, как посчитаешь нужным, когда я сложусь перед ней в коробочку, и дальше будешь молчать, пока не обратятся. Я могу огрызаться на отца и драться с ним до пробитого черепа — мы с ним разберемся, как мужчины. Но права не уважать собственную мать у меня нет, — продолжил объяснять Кея.

— Киотские принцессы в большинстве своем — из старых знатных семей, они чудовищно матриархичны на своей территории, а уж мне потребуется особенно тонкий подход — я ее сын, и я ушел из дома не попрощавшись и не получив ее благословения. Второе: помни об омерте — не считая тонкостей, тебя будут рассматривать именно через призму принятых здесь законов — внутриклановые правила отличаются многообразием, и кто не жил с нами, тот под них не попадает. В твоем случае — это единственное твое спасение. Волосы собери в хвост, она захочет увидеть твои глаза. Если я говорю тебе делать что-то — делаешь, пока чувствуешь, что вреда от этого не будет. Она любит сложную хореографию отношений, и нам балансировать придется по лезвию ножа, — Кея напряженно покусал губу, а потом опрокинул в себя остатки бокала и выдохнул, борясь с головокружением прежде чем придать лицу нечитаемо-томливое выражение. Дино против воли вскинул брови, про себя прокрутив ликбез, и прикипел голодным взглядом к влажно поблескивающим покрасневшим губам японца.

— Один твой взгляд говорит, что я должен справиться, — едва слышно вздыхает Кея, вскинув кисть, чтобы самыми кончики пальцев провести по острой скуле любовника, на что в ответ тот с силой вжал его ладонь в свое лицо, потираясь щекой.

      Только идиот бы не смог охарактеризовать то слепое обожание и глухую нежность, что отразилась в посветлевших почти до цвета акациевого меда глазах от прилива пламени.

      Любовь.

— Мы не опоздаем на церемонию? — невпопад на всякий случай уточняет Дино. Кея качает головой.

— Принцесса будет в первых рядах гостей — для нее подобные вещи священны. Она «принцесса чудовищ», и эти чудовища — как она сама, так и мой отец. Если Сасагавы будут жить в пределах Японии, и Курокава окажется просвещенной о реальном положении дел, она вполне может предложить Хане место Хару но Химе. Конечно, при условии, что Реохей зарекомендует себя столь жестоким бойцом, чтобы иметь право на этот титул, а сама Хана возьмется учиться. Я не следил, сколько в Киото осталось принцесс — моей матери еще лет восемь до становления осенней или сразу зимней принцессой. Она красива, как цветок, благочестива и кротка, — Кея едва слышно хмыкает. — И ее самое большое сожаление в том, что я родился мальчиком.

— Почему? — изумляет против воли Дино, приглаживая волосы, собранные в хвост на затылке.

— Мне уже за двадцать, и будь я девчонкой — она бы выдвинула меня кандидатурой в весенние принцессы — они все выдвигают своих дочерей рано или поздно. Возможно, она бы даже предложила меня в жены тому же Саваде, если им нужен выход на мировой уровень, или оябуну поменьше — в Японии. Это норма — предлагать дочерей сильнейшим мужчинам. У меня это, как ты помнишь, даже вбито в подсознание, — Кея одернул рукава пиджака, глянувшись в ближайшую зеркальную поверхность.

— Некоторые наследуют матерям, если достигли нужного возраста к моменту их гибели. Принцессы владеют телом, как ниндзя или как ассасины. Они — убийцы высшего класса до самой смерти. Тело — инструмент. Я почти уверен, что моя матушка и сегодня пришла с тремя типами нервно-паралитических ядов поверх белил и на ногтях. Не тронула только шею и губы — губы должны быть доступны для ее господина, моего отца, шея — в целях техники безопасности: там втерты антидоты. Они замедлят или купируют действие, если белила оплывут. Так она сможет принять антидоты через рот. Я уже плохо помню, как там все это устроено, но до пяти лет я ходил с волосами до коленок и был способен провести чайную церемонию по всем правилам, — Кея вздохнул, одергивая одежду. — Я конечно догадывался, что Савада позовет буквально всех хищников — самому посмотреть и себя показать — но знай я, что среди них будет моя мать, то качался бы усерднее.

— Почему? — они неспешно двигались в сторону кабинетов для встреч, а любопытство Дино только разгоралось — Кея открыл перед ним совершенно другой мир, о котором он слышал только краем уха.

— Потому что вот увидишь — у нее найдутся мои мерки, новенькое кимоно, и если бы я вернулся гладко бреющимся — нетронутые белила. И она бы с радостью вывела меня за собой, и водила всех за нос, представляя меня, как свою ученицу. Может быть, решилась бы даже Саваде намекнуть, что родной колорит у него всегда под боком и всегда за него. У принцесс никто не спрашивает, куда их ученицы деваются — всем и так понятно. Одной больше, одной меньше. То ли дело — их дочери, — Кея замер как по команде возле одной из дверей, самой обычной на первый взгляд. Дино, внимательно смотревший, так и не нашел ничего, что могло бы намекнуть, что это то, что им нужно, но потом Кея едва заметно, почти неощутимо и мимолетно коснулся своего уха, и Каваллоне тоже услышал — кто-то играл на каком-то струнно-щипательном инструменте, и это было мало похоже даже на гусли, хотя и не менее сладкозвучно и тягуче.

      Кея выдохнул.

— Будь мы дома, я бы уже сел перед дверью, и ждал бы, пока меня впустят. Но мы не дома, и играть в эти игры нам некогда, — и Хибари неспешно стучит костяшками о темное дерево двери.

      Музыкальный инструмент смолкает. Потом мелодичный женский голос, приглушенный из-за расстояния, говорит:

— Входите.

      И Кея, повернув ручку, толкает дверь внутрь.