После окончания пира, опьяневшие от водопадов амброзии боги разбредаются по своим жилищам: влюбленных, сбежавших чуть раньше, никто и не думает осуждать. Владыка-громовержец с хохотом отколет миролюбивую шутку: даже его строгая ревнивая жена не сможет сдержать слабой улыбки в ответ. Дионис одобрительно присвистнет и нальет себе еще вина, а дядя, охочий до юмора, превратит его в соленую морскую воду. Артемида с Афиной, переглянувшись, выпьют за чужое счастье: почти весь Олимп в эти сутки радуется счастливому концу истории.
Колесница Гелиоса заканчивает свое шествие по небосклону: настает время Селены освещать холодным светом и беречь хрупкий мир.
Какое счастье — просто держать тонкую ладонь в своей, гладить узкое запястье, слушая пульс любимого.
— Здесь звезды гораздо ярче… или мне кажется? — мечтательно вздыхает Доминик, обратив лицо к круглому серому щиту.
Аполлон не может оторвать взгляда от того, как серебрится вышивка на полупрозрачном гимантии, как сверкает его подарок в русых кудрях, но самое главное: как блестят глаза любимого, отражающие весь небесный мир.
«Ты – самая яркая звезда среди всех! Как жаль, что ты не видишь себя со стороны…» — с нежностью думает светлый бог, и следом подхватывает Доминика на руки. Не ожидавший такого поворота, он шумно хватает ртом воздух, а затем смеется, цепляясь за шею возлюбленного.
— Напугал… — шутливая обида сквозит в голосе. — Куда мы?
— Перенесу тебя через порог своего дома, душа моя — улыбается Аполлон.
И не может сдержать довольства, вызванного порозовевшими от смущения щеками Доминика.
***
Доминик осторожно спускается с рук Аполлона на мраморный белый пол и бог приглашает выйти на балкон.
— У тебя здесь так красиво… — улыбается жрец, проходя следом за возлюбленным. — Нигде мне не было так уютно. А какой вид отсюда открывается!
— Я рад, что моя обитель тебе нравится. Привыкай назвать ее нашей, — Аполлон щурится игриво. — Не хочешь немного выпить со мной? Думаю, вино из моих личных запасов еще способно удивить: на пиру такого точно не было, что бы там не говорил мой лозоносный брат.
— Глупо отказываться.
В руках бога из ниоткуда появляется расписанная батальными сценами амфора и два серебряных кубка: пока Аполлон разливает напиток, Доминик подходит к перилам и рассматривает пейзаж внизу.
Синхронно они поднимают сосуды и делают первый глоток: медовая сладость ласкает язык, специи чуть щекочут горло. Доминику кажется, что если бы солнечные лучи можно было разлить по кубкам, то на вкус они были бы именно такими.
— Правда, ничего подобного на пиру не было, — довольно проговаривает жрец и отставляет кубок на перила, боясь уронить. — Крепко дает в голову.
— Я разбавил его водой. Представь, как быстро можно захмелеть, если этого не сделать…
Доминик смеется.
— Сейчас я пьян не от вина.
И снова одной простой фразой ему удается заставить сердце Аполлона пропустить удар: сильные руки тянутся к хитону возлюбленного, медленно оголяют острое плечо. Пусть душу и тело Доминика лечили другие олимпийцы, светлоликому богу хочется самому убедиться в том, что все хорошо и возместить каждую царапину и каждый синяк пятикратным поцелуем.
Возлюбленный словно этого только и ждал: тут же льнет, запускает ладони в светлые кудри и выдыхает с тихим стоном, когда чувствует осторожное прикосновение губ к своей шее.
— Только ради этого можно было бы вытерпеть все, что угодно… — шепчет Аполлон, скользя пальцами по талии. — Позволь мне искупить все твои страдания любовью.
— Не здесь… — Доминик растеряно оглядывается. — Давай пройдем внутрь? — игриво шепчет на ухо богу.
Аполлон усмехается и от горячего дыхания становится по-хорошему муторно.
***
Ласкать тело любимого, обычно скрытое под плотным длинным хитоном и плащом: это ли не мечта?
— Какая же у тебя тонкая и нежная кожа… — Аполлон отводит кудри с лица возлюбленного в сторону. — Столько следов появилось…
Темно-красные отметины от влажных поцелуев на мраморных холодных плечах гипнотизируют, а тихие стоны наслаждения, кажется, способны ввести в легкий транс.
— Вот поэтому будь осторожен, — смеется жрец, прищуриваясь. — Нравится?
— Безумно… — облизывает губы бог и тут же тянется к лицу любимого.
Целовать Доминика до мурашек по всему телу приятно: у него мягкий, податливый рот, жрец позволяет богу брать всю инициативу на себя. Аполлон не испытывал подобного, Гиацинт с Кипарисом всегда игриво соревновались, а Доминик не пытается ни перехватить, ни соперничать: просто безоговорочно отдается в теплые руки.
От такого доверия внутри что-то болезненно сжимается в узел, а после медленно-медленно ослабевает, даруя наслаждение.
Поцелуи наконец-то долгие, всласть — это не осторожная робость при первой встрече на Олимпе, не рывком полученное прикосновение ко лбу на пиру, а продолжительное наслаждение для влюбленных.
Аполлон чувствует, как Доминик улыбается ему в губы – и не может не улыбнуться в ответ.
Раздается тихий шепот с признаниями в любви: самые главные слова они озвучивают друг другу впервые, и от этого делается так странно, но так легко...
Теперь все правильно.
Одежду Доминика удерживает лишь пояс, похожий на часть доспеха: фибулы, придерживающие ткань на плечах, укатились куда-то в угол спальни. Жрец тянется к застежкам на коротком хитоне Аполлона и через пару мгновений немного нерешительно гладит горячие мускулистые плечи, водит пальцами по груди, но от этих нехитрых действий светлоликому богу хорошо настолько, насколько не было ни с кем из любовников.
В сердце расцветает огненная лилия.
— Как я жил без тебя… — светлоликий бог целует висок Доминика и отстраняется.
С немого позволения ткань летит на пол. Аполлон любуется телом возлюбленного в теплом огненном свете, чем заставляет Доминика смутиться и спрятать лицо, отвернувшись в сторону. Покровителю света хочется вжать смертного в себя, сплестись и никогда не отпускать.
Я тебя согрею.
Ему не терпится продолжить покрывать худое тело поцелуями, но бог чувствует тонкие руки на своей талии: легко они расправляются с поясом и хитон соскальзывает вниз.
— Теперь все честно.
Аполлон смеется в ответ, а пальцы возлюбленного скользят по животу бога, очерчивают кубики пресса.
— Ни одна статуя не передает всей твоей красоты, — просто и честно говорит жрец, но тут его голос начинает дрожать. — Мы…
Продолжить не дает стыд: он снова отворачивает голову в сторону, но Аполлону больше и не нужно, чтобы понять, какие слова чуть не сорвались с языка.
— Нет, Ник, — бог обнимает и прижимает возлюбленного к себе. — То, что произошло по воле пущенной стрелы никогда не повторится. Я помню, что ты рассказывал… я покажу тебе, как легко можно любить без соития.
В кольце любимых рук Доминик ощущает себя крохотным, а когда его крепко стискивают, вокруг образовывается кокон уюта.
— Я тебе доверяю, — отвечает он и ластится, как домашний зверь. — У нас вся ночь впереди…
***
Утро будит мягко: размыкая веки, Аполлон чувствует себя на редкость отдохнувшим. Доминика рядом уже нет и от этого осознания бог подрывается с постели, небрежно накидывает на себя одежду и идет искать возлюбленного.
Много времени это не занимает: возлюбленный стоит на балконе, подставив руки солнцу. На нем короткий хитон – не тот, в котором он был на пиру накануне.
«Взял один их моих» — с умилением думает светлоликий бог и решает подкрасться к жрецу.
— Ты снова за старое! — смеется Доминик, подхваченный и оторванный от пола сильными руками. — Какое коварство!
Поставив его на место, Аполлон парирует:
— А разве не ты коварно покинул нашу постель? — и хитро щурится. — Я так взволновался, когда очнулся один…
Доминик мгновенно мрачнеет: взгляд тускнеет, брови напрягаются, он неловко обхватывает себя за запястье и от былой веселости бога остается лишь тень. Он кладет ладони на узкие плечи.
Не сбрасывает, уже хорошо.
— Ник, я как-то обидел тебя?
— Нет, — мотает головой жрец. — Я проснулся раньше и вспомнил о словах владыки Зевса… о назначенном часе. На Олимпе солнце не обжигает меня, я могу касаться золотых приборов и не слышу голосов из царства мертвых. Но… вечно я не смогу здесь оставаться, пока я человек. Чтобы ты смог одарить меня бессмертием, мне нужно будет вернуться к людям, а это значит и возвращение печати Аида со всеми ее дарами. И мне… — плечи вздрагивают, и фраза обрывается. — Нужно ли мне умереть и идти к владыке мертвых? Или ты можешь схватить мою душу на излете? Жаль, что он не рассказал больше…
Каких сил ему дается так спокойно рассуждать о своей незавидной участи! Сердце Аполлона сжимается, и он притягивает возлюбленного к себе, гладит по спине.
— Ты не обязан спускаться обратно сегодня же: никто из богов и слова лишнего не скажет, если после всего ты на какое-то время задержишься здесь. По правде, этого хотелось бы и мне… — пальцами бог начинает ворошить чужие кудри.
Доминик отчаянно хватается за чужие плечи.
Как бы хотел пройти через смерть вместо тебя…