Прекрасный план

— Мой вам совет:

никогда в меня не влюбляйтесь,

я не умею разговаривать,

вам со мной делать нечего,

всего доброго. © C.G.

      Сердце Чуи — это меловая взвесь на дне его стакана с ромом. Присыпка из тонкого слоя пепла на языке; растертый уголь, хрустящий на зубах; царапающие гортань мелкие осколки крошащегося стекла — и пощипывающий глотку алкоголь. Чуя пьет так, словно это самое сердце ему разбили впервые, клянется себе, что этот раз — точно последний. И думает, что если бы поблизости существовал какой-нибудь «клуб разбитых сердец» или «альянс неудачников» — он был бы в числе постоянных его посетителей.

      На столе перед ним лежит не подаренное кольцо очень обручального вида. У Чуи настроение бросить его в бокал и прожевать, когда он доберется до дна, но зубы жаль больше. Это были уже третьи его отношения меньше чем за полгода, которые окончились неудачей. Хотелось напиться до форменного свинства: ему казалось, что его любви хватит, что любовь должна все решить.

      Не хватило. Не решила. В конечном итоге он снова был один.

      Бармен с готовностью ставит перед ним чистую пепельницу, когда Чуя выбивает сигарету из пачки красных Мальборо. «Smoking kills», — говорит ему пачка, но единственная мысль, которая его посещает, говорит: «Побыстрее бы». Чуя затягивается, когда рука сбоку подносит огонек зажигалки к кончику его сигареты, и он, быстро перехватив ее за фильтр, с удовольствием выдыхает сизый дым. В неровном отражении стеклянной дверцы напротив он сам себе кажется драконом, а Дазай, сидящий по соседству с ним, подперев голову рукой, и не сводящий с Чуи взгляда — тем самым волшебником, который этого дракона наколдовал.

— Еще одна неудача? — сочувственно спрашивает Осаму. Чуя рублено кивает, морщится и свободной рукой подхватывает стакан с подставки, делая небольшой глоток. Лед тает быстро, но бармен в «Люпине» как всегда изумителен — у него наготове следующий шарик, а за ним еще один.

      Для Дазая его неудачи не секрет. В конце концов, с одной из женщин он его сам и свел, и даже не реализовывал с ней своих собственных замыслов перед этим. Плюс — если кто-то и знал о желании Чуи завести семью и обзавестись ребенком, то это — Осаму. Ребенок всегда был в приоритете, это было его пунктиком еще с юности, о которой Дазай знал, как никто. Навязчивое желание быть если не хорошим человеком, то хорошим отцом вело вперед по жизни — и вот как все оборачивается.

      Сейчас Дазай сочувственно смотрит и любезно не трогает: знает, что на душе у Накахары погано. Пусто. Грязно. Что Чуя чувствует себя преданным, пусть это и не вполне оправданно.

      Он ведь и правда в каждую влюблялся так, что мира вокруг не существовало.

— Может, сегодня отведешь душу со мной? — без особых эмоций говорит Осаму, словно бездумно, но тут же переводит на него не менее равнодушный взгляд, когда замерший сусликом Чуя медленно поворачивает к нему лицо. — А что? Со мной в плане притязаний безопасно, ты же знаешь.

      Чуя знает.

      Они когда-то очень горячо друг друга ненавидели, ругались вдрызг, дрались до полусмерти, все вокруг искрило. Разумеется, любовниками они были тоже, и это немного примирило их друг с другом. Доверия стало больше, а пылкой любви, от последствий какой Чуя страдал сейчас, не было вовсе. Просто секс — и комфорт, уют, тепло в быту. Потом — снова другие люди и никаких посягательств.

      С годами стало еще проще. Дазай стал боссом еще до двадцати пяти, и после этого свое страшное остроумие он тренировал вовсе не на Чуе. Чуя же всегда знал, что найдет, с кем сцепиться на задании.

      А чужих, попавших под перекрестных огонь их обоих, вообще было не жалко.

      Дазай был изумительным боссом — работал безжалостно и эффективно. Заказ на убийство? Алло, Бюро? Вам вот этого господина можно прикончить? Нет? Скоро принятие какой-то дребедени, где его слово — решающее? Тогда передайте, что в его же интересах, чтобы Портовая мафия не посылала никого на ликвидацию. Цена защиты — в два раза больше, чем предлагают за убийство.

      Осаму просто возмутительно хорошо делал деньги. Остальные буквально умоляли, чтобы он продолжал этим заниматься, — все лучше, чем если он вернется на темную дорожку террора, хоть и не менее эффективного, но совсем не прибыльного.

      Сигарета тлеет сама по себе, когда Чуя вспоминает про нее и затягивается. Шапка пепла падает в пепельницу, когда он неудачно дергает пальцами.

— А с чего вдруг такие предложения? — словно бы рассеянно спрашивает Накахара. Нет, он не сомневается, что раз уж они тут беседуют почти что приватно и откровенно, вранья не будет. Но с Осаму никогда не поздно перестраховаться.

      Осаму ерзает, и Чуя читает в этом жесте колебания и небольшое смущение. Это будит его любопытство — особенно, когда мужчина начинает смущенно сопеть, — Чуя не может назвать эти звуки как-то иначе.

      Прямо под его любопытным взглядом Дазай старательно разгибает пальцы на сжатых в кулаки руках, а потом показывает Чуе.

— Вот столько у меня уже никого не было, — жалуется он совсем как раньше, до их бешеного карьерного роста, а Чуя прыскает и сбивает пепел с сигареты в стоящую перед ним стекляшку, лишь чудом не сбросив все себе в стакан.

      Дазай всегда был большим любителем дам и пользовался любым случаем, чтобы немного с ними отдохнуть, даже если это была чья-то жена. Даже странно, что за все это время он так никого и не нашел, с кем бы ему развеяться, и теперь предлагает эту честь, пусть и по дружбе, ему.

      Одноразовая страсть и одноразовая связь не могли исчезнуть как явление, пока хоть кто-то нуждался в отдыхе от партнера и жаждал развлечься без далекоидущих планов и обязательств. Чуя не мог представить, что его жена решится когда-нибудь ему изменить, но — он вообще не мог представить, что настолько запустит свой брак, что его женщине захочется стонать под кем-то другим.

      Он затянулся и немного веселее, даже насмешливо спросил, не сдержав короткого смешка:

— А что, господин Босс Портовой Мафии, ваши подчиненные недостаточно лижут вам задницу?

      Несмотря ни на что, Дазай растянул губы в искренней, пусть и немного глупой улыбке — на то она и искренняя, чтобы быть совершенно дурацкой.

— Нет, некоторые даже слишком стараются, — он не удержался от смешка со своей стороны. — Но я начинаю понимать Мори: иногда очень нужно, чтобы пусть и за закрытыми дверями, но кто-то мог поносить тебя последними словами, — под немного успокоившимся взглядом Чуи Дазай провел пальцем по кромке лежащего на стойке, бесполезного кольца. — Кто-то, в ком ты абсолютно уверен, что это искренне и от души, беззлобно, даже если не очень приятно для самооценки. В тебе я за столько лет уверен иногда больше, чем в себе, — признался он.

— Кроме того — мне от тебя ничего не нужно или почти ничего не нужно, — закончил Чуя развернутую мысль.

— И это тоже, — не стал отрицать Дазай. — Так что, вспомним молодость, немного расслабимся, чего ждать друг от друга мы знаем… Кстати, а зачем именно жена? Если ты хочешь ребенка — можно же просто обратиться к суррогатной матери, у меня даже есть пара номеров, — Дазай вытащил телефон, словно намекая, что устроить ему желанного ребенка он может хоть сейчас. Чуя даже умилился и с того, что у Осаму уже были вбиты номера подходящих женщин — тоже.

— У ребенка все равно должно быть двое родителей, Дазай, — ворчливо, пусть и благосклонно пробормотал он. — Мы с тобой, конечно, чудесные отцы, но пока папа Чуя не может покрошить кого-нибудь и сидит с ребенком минимум год, кто-то должен добывать деньги, а пока мамочка в твоем лице обламывает рога конкурентам, кто-то, желательно женщина, должен сидеть с ребенком. Пропажа с радаров то босса, то его правой руки — это серьезная подсказка противнику, — пояснил Чуя и махнул рукой, словно рассуждать о таком — самая нормальная вещь на свете.

— Мамочка? — пробормотал Дазай озадаченно. Чуя закатил глаза.

— Ни за что не поверю, что ты бы не стал нянчить и воспитывать моего сына! — категорично и весьма сварливо заявил он. Дазай не стал спорить: ребенок Чуи это… Это должно было быть что-то особенное. Потрясающее. Такое надо воспитывать с малолетства.

— С ребенком могла бы оставаться Кое, — не особенно уверенно предложил Дазай, пытаясь осмыслить чуть ранее сказанное и представить себя «мамочкой». Фартучек, баночка детского питания, рыжая кроха на руках и «ложечку за папу»? О, ни за что.

— Категорическое нет! — агрессивно вскинулся Накахара. — Я видел манеру воспитания сестрицы. Через две недели все будут думать, что это ее сын и зачала она его непорочно.

      Дазай обратил внимание на слово «сын» — что-то в нем заинтересованно дрогнуло даже при этом слове. Но силой заставил себя думать о сказанном.

      С доводами сложно было спорить: Дазай знал, как важно воспитание. А сестрица, бесплодная еще с подросткового периода, была одержима. Многочисленные ранения однажды повредили матку и маточные трубы, что-то там было в ее карте о деформациях, нарастании эпителия и, как результат — бесплодии. Что сделало приятную, доверчивую еще девочку — страшной сукой, и чем больше проходило лет, тем безумнее Озаки задевала ее неполноценность как женщины.

— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал он Чуе, продолжая размышлять над его словами. Потом молча положил на стойку купюру, достаточную, чтобы гарантировать чье угодно молчание. Бармен понятливо смел ее, не смея показывать, что он проникся жалостью к такому клиенту. В его возрасте желание видеть, как растут дети, было полностью оправдано, и внутри себя цели Чуи он горячо поддерживал.

      Чуя со вздохом допил остатки алкоголя и заплатил за выпитое. Потом с еще более душераздирающим вздохом повернулся к Осаму, водружая на голову любимую шляпу.

— Ладно, развеяться — так развеяться, без обязательств — так без обязательств. Едем, пока я не захмелел и не заснул прямо под тобой, — он ухмыльнулся Дазаю, и тот ухмыльнулся в ответ. Был у них в жизни опыт, когда их хватило раздеться и окончить прелюдию, а потом они уснули посреди процесса. Оба. Утром их ждала великолепная возможность созерцать последствия своего идиотизма, о которой и вспоминать было стыдно.

      Мимоходом Осаму смел к себе в карман забытое кольцо: отольет из него пулю, а потом пристрелит ту суку, которая посмела Чуе отказать. Дазай очень ревностно хранил своего напарника, и его счастье даже было в приоритете.

      Машина бесшумно катилась по ночным улицам, а им вдвоем — плевать. Перегородка между ними и водителем дает им пятнадцать минут пути наедине, и времени даром они не теряют. Чуя прерывисто стонет и всхлипывает, жмурясь, когда Дазай прикусывает ему шею и играет зубами с бессмертным чокером, без которого это горло выглядит незащищенным.

      Ладони Дазая помнят это тело от и до, оно практически совсем не изменилось — только его собственные руки стали гораздо больше и суше от оружия, а на теле Чуи появились незнакомые шрамы. Чуя под ним выгибается, а Дазай упивается его искренностью — Чуя не из тех, кто лжет об удовольствии или его отсутствии, и можно делать все, что захочется, не боясь быть неправильно понятным или ошарашенным последующей отповедью.

      Трусы Чуи уже мокрые, когда Дазай запускает руку ему в штаны и сжимает подрагивающий, скользкий член. Накахара рвано стонет, словно пережив спазм легких, и разводит бедра шире, толкаясь в руку. Осаму трепещет и двигает кулаком, душит поцелуями, доводит до скуления и прижимает к сиденью авто, глухо рыча и зверея; он выпьет из тела Чуи этот яд, его боль, слижет с кожи вкус слабости.

      Чуя его, его — с кем бы он ни был, он принадлежит ему, весь: его тело, его сердце, его душа. Дазай — зарвавшийся владелец, но Господи, до чего же больной любовью он любит напарника, и какой же тот тугой. Дазай себе на глотку наступил, чтобы много лет назад не приковать его к кровати цепями, пряча от мира, и только босс сразу вразумил: нельзя. Нельзя, если не хочешь, чтобы Чуя сломался или возненавидел.

      Осаму честно не знал, что хуже. Он не смог уйти из мафии, когда осознал, что может случиться с Чуей.

      Ода сказал идти дорогой света — но светом всегда был Чуя, и понятие «зло» казалось Дазаю очень книжным: он вырос в мафии, и единственная жизнь, которая его заботила, сейчас была с ним. Стонала, плакала, кричала в голос и приподнимала бедра, а он целовал, целовал, держа своим весом, стискивал зубы, ощущая обманчивую хрупкость, зная это тело наизусть. Эта тонкая талия, эти худые бедра, эта накачанная грудь с малиновыми сосками, выпирающими сквозь тонкую рубашку. Дазай прихватил их прямо сквозь ткань, сдерживаясь, чтобы не рвать зубами вещи. Он чувствовал себя кобелем, который наконец-то снова встретил самую желанную течную сучку, и реакция не заставила себя ждать.

      Чуя кончил под ним, ему в ладонь, залил спермой свои трусы, почти крича, а Осаму едва слышно зашипел и уткнулся лбом ему в плечо. Он не кончил, не хотел кончить вот так, себе в штаны без рук. Гордость словно по лицу ударила, рыча, что у него нет права на такую вольность.

— Ох, и хлопотный ты партнер, — голос Чуи, его смешок заставили Осаму распахнуть глаза и сесть. Чуя внимательно смотрел на него, лежа на сиденье, растрепанный. Машина не двигалась, водитель молчал: или догадливый, или они угодили все-таки в пробку, а может, встали на светофоре. Дазай совсем потерял чувство времени, одурманенный. — Так и знал, что дело не в твоей занятости. Ты просто выше того, чтобы трахать чужих жен и шлюх? — Чуя взял его запачканную ладонь и слизал то немногое, что на ней было.

      Дазай криво улыбнулся.

      Он выше того, чтобы трахать кого угодно, кто не Чуя. Он физически не испытывал возбуждения, хотя их ротики могли быть крайне хороши, но… Без такой вот стимуляции он совсем не хотел. А с Чуей — хочет, может, собирается себе позволить.

— Иди сюда, мой хороший, — между тем замурчал Чуя и стек на пол, чтобы удобнее было добраться до брючного пояса и расстегнуть ширинку. Осаму сглотнул, когда белая ладонь нырнула ему в трусы, втянул воздух сквозь зубы, когда пальцы сжались и приятно помассировали поджатые к телу яички. Он и забыл, что Чуя ухитряется говорить с его дружком так ласково, как обычно не в силах с ним самим. Это было нормально для Чуи, забавно или не очень — для Осаму, особенно если думать, что Чуя больше любил отдельно взятую часть тела, чем его.

      Горячие губы неожиданно сомкнулись вокруг головки, Чуя перед ним застонал, как-то рефлекторно выпячивая зад, словно подставляясь кому-то, кого нет. Осаму запрокинул голову, тяжело дыша — ему давно не было так хорошо, так… Так…

— Чуя! — почти взмолился он, когда Накахара принялся проталкивать член в рот, головкой по языку, а потом и вовсе дальше, сглатывая вязкий предэякулят, и горло немыслимо сжалось вокруг плоти. Осаму только и смог, что вцепиться в рыжие волосы, толкаясь, заставляя принять себя целиком и кончая где-то в сокращающейся глотке, закатывая глаза.

      Прошло немного времени, прежде чем они оба перевели дух, и Чуя сел обратно на сиденье, застегивая штаны. Запыхавшийся, растрепанный, красный. Дазай, приглаживающий волосы, боялся предположить, как выглядит он сам, но-

      О. Господи.

      Так и уверовать недолго. Возможно — в Чую.

      Эта мысль была крайне хороша.

      Меньше чем через две минуты машина остановилась и голос из интеркома сказал:

— Прибыли, господин Дазай, — пришлось нажать на кнопку, чтобы ответить.

— Понял.

      Спустя еще полминуты, за которые они привели себя в порядок, насколько это вообще было возможно, дверь открылась снаружи. Чуя вылез первым, рефлекторно проверил все вокруг и дал Дазаю знак «все чисто», заставив усмехнуться: меньше пяти минут после секса, которым воняет вся машина, а Накахара опять в строю и командует его службой безопасности, хотя ее начальник не он.

      Надо было на эту тему подумать, глава СБ — прекрасная должность, к которой положены кабинет и много бумажек.

      Дазай вылез из авто, поплотнее запахнув пальто, и под бдительным присмотром охраны дошел до дверей. Вокруг дрожало марево антигравитации Чуи, лишний раз сыпанув аргументов к убеждению, что глава СБ — всегда с ним, контролирует все лучше всех, знает обо всех — это идеальная для Чуи должность. Властная, действительно на вершине иерархии и чуть в стороне. На четвертинку — ту самую, которая позволяет подозревать и проверять всех вне зависимости от ранга, и стоять за его плечом.

      И никто не удивляется, что, когда босс уходит из внешних апартаментов во внутренние, начальник его СБ качает ребенка.

      Их ребенка. Или детей — чтобы уж наверняка.

      План из просто блестящего превращался в изумительный.

      В лифте они с Чуей были одни, и можно было позволить себе еще одну вольность — целоваться, прижавшись к внешнему стеклу, зная, что зеркальные снаружи и прозрачные изнутри, эти «окна», открывающие вид на город, совсем не раскроют их чужим, при этом чудесно щекоча нервы адреналином и ощущением мнимой опасности.

      На кровать они упали, уже теряя терпение, собрав все углы в процессе попыток дойти, не отвлекаясь от поцелуев и ласки. Дазай с удовольствием рванул осточертевшую тонкую рубашку, вырывая значительные куски, и на обнаженной груди Чуи черные ремни портупеи смотрелись превосходно.

      Пока Чуя стаскивал с него штаны, Дазай с сожалением вспомнил, как у него не получилось еще в дверях выкинуть за дверь проклятую шляпу. Потом, опомнившись, занялся примерно тем же, чем и его партнер. Нагой Чуя был хорош не меньше, чем одетый, но беззащитнее, и Осаму с подспудным наслаждением целовал его грудь, впивался губами в шею, оставляя темные метки на коже. Смазка словно ждала своего часа, оказавшись практически под рукой — рядом с кроватью.

      Горячее тело дрожало, чарующе обнаженное, желанное, пока он проталкивал два пальца. Туго. Чуя тихо всхлипнул и вцепился ему ногтями в спину при одном неосторожном движении, а Осаму с ностальгией подумал, что завтра на его располосованную спину будет страшно смотреть. И ему совсем этого не жаль. Он любил носить эти отметины, любил, когда Чуя их оставлял.

      Погружение запомнилось вспышкой света под веками и тягучими стонами. Чуя ерзал, качался на нем, перехватив управление процессом — пробуя, вспоминая, растягивая себя. Дазай покорно ждал, держа его за бедра.

      Наконец, Накахара открыл глаза, явно удовлетворенный, и кивнул. Теперь было можно.

      Дазай с радостью начал движение.

      Всего несколько толчков, от которых Чуя взялся кусать губы, коротко постанывая  — и они сошли с ума. Осаму уже и не помнил, когда в последний раз столько целовался. Немыслимо, до боли в губах, до онемения — они целовались, словно возможности сделать это снова не будет никогда, словно все это впервые и чувство меры — не для них. Дазай вбивался, врывался в любовника, ощущая жар и влагу, скользя членом между ягодиц, снова и снова, пока Чуя поднимал бедра навстречу и блаженно закатывал глаза. Они так долго не были вместе, но сейчас потрясающее знание тел друг друга просто поднялось на поверхность.

      Дазай задрожал, когда Чуя толкнул его на кровать и оседлал, задвигался до шлепков, царапая не скрытую бинтами грудь, оставляя красные полосы, горящие огнем и наполняющиеся кровью. В двух головах единовременно билась мысль, что другой принадлежит, другой — «его». А тела пели, словно музыкальные инструменты, наполняясь пьянящим удовольствием, заставляя закрывать глаза и прикусывать губы.

      Наконец, Чуя всхлипнул, и Дазай поспешно накрыл пальцем головку его члена, массируя, заставляя закатить глаза. Из-под пальца потекла теплая сперма, Чуя сжался и пронзительно вскрикнул, когда Дазай задвигался, продлевая его оргазм и бешеными темпами ускоряя свой. Когда-то они могли кончить вместе, но этого не так уж сильно и хотелось. Осаму нравилось, что он видит, какую власть удовольствие имеет над Чуей, а какую — над ним, жмурящимся, когда он кончает в сжавшемся вокруг него теле.

      Мокрые от пота, они валятся на постель. Дрожащими пальцами Чуя отводит с его лица темные, влажные пряди. Пора стричься или отращивать, третьего не дано. Дазай приподнимает голову и целует его пальцы.

— В душ?

— И спать, — абсолютно серьезно заканчивает Чуя, и Осаму может сказать, что он действительно очень сильно устал.

— Завтра утром съездим по парочке адресов, — предупреждает Накахару уже не вполне его любовник, но определенно его босс. Чуя узнает этот тон и вздыхает — в постели можно и повздыхать.

— Да не за этим, никаких убийств, — правильно расшифровывает его реакцию Дазай и со смешком целует около скулы. — Подружки-суррогатные матери.

— Две? Но зачем? — искренне изумляется рыжий. Дазай криво усмехается, но глаза его довольно блестят.

— Ну, я тоже захотел себе сына, который сможет звать тебя мамочкой, и у которого по странной арифметической системе будут трое родителей, один из которых в какой-то момент удалится, оставив только тебя и меня, — фыркнул он. Накахара, уже смутно помнящий, что и как он формулировал в баре после выпивки, витиевато ругается под чужой заливистый гогот, а потом прячет пылающее лицо в чужом плече, гневно сопя.

      Дазай прижимает его к себе и целует в лохматую макушку.

      Дети, конечно, могли и подождать. А вот их отношения, по которым он неимоверно скучал, нет. К ним так и просился какой-нибудь официальный статус и документ, чтобы уж наверняка.

      На завтра после обеда Дазай сам себе делает зарубку в памяти: вызвонить нотариуса и засвидетельствовать парочку бумаг. В конце концов, не все уходят так спокойно, как получилось у Мори.

      Дазай со смехом, шлепком по заднице заставляет ругающегося Чую ползти в сторону душа, а сам тем временем по телефону радует одного из защищаемых ими ювелира заказом — на обручальные кольца с драконом.

      Завещание — дело хорошее, если ты глава теневой группировки, но материальное подтверждение близости зачастую еще вернее.

— Долго ты будешь там отлеживаться, синяя скумбрия?! — звонко кричит Чуя из душа, и Дазай с невольным шипением и смехом отрывает тело от постели. — Скоро вся горячая вода закончится!

      Осаму неспешно идет в душ, где, встав под косые струи воды, можно долго целовать Чую и думать. Завтрашний день весь состоит из планов на счастье: поездка к матерям, прием нотариуса, после обеда прибудут кольца. Он обещал Чуе секс без обязательств, но кто сказал, что обязательства не появятся после? Что они ни к чему не придут?

      Дазай привык просчитывать на десяток ходов вперед и учитывать любые возможности. Принципиальность именно наличия жены — от невозможности постоянно сидеть с ребенком. Принципиальность именно брака — потому что риск быть убитым для любого мафиози всегда неприлично велик, а кому-то ребенка воспитывать будет нужно. Быть воспитанником босса — участь не для всех подряд, до самого Дазая были еще пять, и где они все сейчас?

      Дазай вспомнил позабытое Чуей кольцо — простая полоска серебра, несколько мелких камней. Если бы он не обратился к эсперу, который точно знал, какие украшения пригодятся заказчику, он бы забеспокоился, не окажутся ли кольца чрезмерно вычурными, но в этой ситуации — полагался на мастера и его талант, умеющий учитывать желания обеих сторон.

      Вымывшийся Чуя поцеловал его на прощание и первым отправился в постель — для них это было нормально, Дазай всегда ложился позже.

      Все-то у них будет: будут рестораны, сладкое красное вино, поездка во Францию, по которой Чуя вздыхал украдкой, не имея возможности выехать из страны в короткие сроки. Будут оперы и театры, будут библиотеки всего мира, будут галереи. Дазаю многое было интересно, но не принципиально, и Чуя уже давно заставлял его увлекаться чем-то вслед за собой.

      Будут танцы на побережье, будут семейные выходы, будут два карапуза, с которыми они смогут быть не боссом и не карателем, а просто отцами. Которые будут любить их не за что-то, а просто потому что они есть — так умеют любить только дети.

      Дазай бесшумно вышел из душа и лег в кровать, даже и не думая искать пижаму, и не менее обнаженный Чуя мгновенно оказался у него под боком, поднырнул под руку и положил голову на плечо.

— Я тут подумал… Может, ну их, этих жен — попробуем наконец-то дойти до отношений? Двадцать восемь лет, у меня уже никаких сил и времени искать кого-то в жены нет, — в голосе Чуе слышалась робкая надежда, и весь он был так не похож на себя обычного, гневливого и шумного.

      Дазай с трудом скрыл торжествующую улыбку.

— Думаю, лучше уж сразу составить список гостей для домашней церемонии бракосочетания, — поделился он. — Чтобы уведомить всех и сразу. И заодно убить там же самых нетерпимых: не хватало еще, чтобы они мутили воду, когда у нас появятся дети.

      Последние слова были шуткой отчасти. Но Чуя неожиданно рассмеялся и с порцией кровожадности в голосе ответил:

— Прекрасный план.