— Господи, да что, — вздыхает Чуя, — с тобой?
Так, будто бы не привык. Так, будто бы самому не нравится, как послушно льнут к рукам.
При нем Дазая вечно ведет до пьяной поволоки в мыслях, которая не позволяет не то что думать адекватно — думать в принципе. От Чуи, выпустившего своих демонов, так дико несет силой, что разом сносит голову. Вроде бы, знакомы давно, а реакция каждый раз одна — по возвращении с Небес черты лица немного заостряются, придавая лицу совсем чужой, почти потусторонний вид. И атмосфера вокруг меняется, стоит присмотреться, как лисьи глаза замечают алую ауру, не тяжелую, но здорово гнетущую.
Дазай даже дышит тише обычного из-за тяжелого аромата благовоний, обволакивает только так. Почему-то Чуя зачаровывает. Заставляет обожать себя еще сильнее одним своим присутствием.
Он ворочается на одеяле. Шерстяном, достаточно мягком, чтобы не стирать локти о мраморное святилище. Чуя с его любовью к комфорту притащил сюда много всего нужного обычному человеку, но не совсем нужное им двоим. Например, Дазай уже отжил свое без сенсорных девайсов и уж тем более не хотел испортить храм и совсем свести на нет божественную составляющую. Но Арахабаки, наверное, было все равно, раз Чуя так легко таскает все эти новомодные интересные вещицы.
— Я просто Бог, — тянет губы в улыбке Осаму, — Наверное, падший и…
Ощущения накаляются, плавно и по нарастающей — по мере приближения. Словно пил самый пьянящий саке, только вот Дазай не притрагивался к выпивке с их первой встречи. Потрясающее чувство эйфории безудержно настигало и без этого, приятно теплилось в груди и позволяло поменьше думать, меньше рассуждать о собственной судьбе и том самом падении.
— Не неси херни.
Чуя делает еще что-то, — снизу не видно, а движения плавные, танцующие, — и легонько пинает в плечо.
Вообще-то, получается совсем не легонько, нога у него тоже тяжелая. Дазаю откровенно все равно, потому что сразу после этого тот опускается и гладит-гладит-гладит ладонью по щеке. Осаму жмется ближе, пальцы — прохладные, а эти касания кажутся настоящим благословением.
Мысли текут совсем лениво, он сонно жмурится, когда Чуя останавливается на виске и путает пальцы в волосах, задевая уши. Те против воли опускаются ближе к голове. Дазай недовольно сопит, впрочем, не особо сопротивляясь, когда его тянут ближе за подбородок.
— Ощущение, что я завел кота, — звучит совсем тихо, присаживаясь ниже. Голос звучно отдается от стен, проникая в дебри подсознания.
Дазай не знает, в чем тут дело — в том, что Чуя присаживается рядом или же все из-за его личного помешательства. Перед глазами мелькает картинка их первой встречи, собственное изумление и следы истинной силы. Чуя за пару недель въелся под корку, будто с самого зарождения всегда был там, шептал сокровенное и склонял ко всякого рода непотребствам.
Вот так привязываться к людям — неприятно, но необратимо. Словно и не жил без этого раньше.
Хотя, думает Дазай, рассматривая чужой профиль в мягком свечении огня, Чуя ведь и не человек толком. Чуя — Бог разрушений, чудом сохранивший вокруг себя драгоценное спокойствие. Разве что, тело у него притягательно-человеческое, округлые мышцы, скрытые слоями кимоно, рельеф пресса. И лицо… миленькое. Не женственное (за такое Дазай несколько дней мучился от головной боли — весьма неудачно влетел в стену), а красивое, такой красотой, которая воспевалась еще задолго до его появления на земле. Он такой божественно невообразимый, что Осаму столько раз через себя переступил, столько раз убивался в собственной безнадежности, что банально устал.
— Всяко лучше, чем собаки.
Чуя ему улыбается уголками губ — Дазай разом просыпается, чувствуя, как выдох волей-неволей выходит задушенным. Опирается на локти, чтобы подняться наконец ближе, прижаться своими губами к чужим.
От Чуи вечно пахнет чем-то терпким вперемешку с вином, которое тот каждый раз приносит с собой. Осаму хочет впитать этот запах целиком и полностью, раствориться в нем, лишь бы оставаться рядом. Ладони почти тут же приятно оглаживают бока, касаются аккуратно, держат совсем на грани, не позволяя ни двинуться ближе, ни оторваться.
Издевается, вот же…
Он не успевает даже сформулировать мысль до конца.
Чуя, почти не напрягаясь, усаживает его на колени, задерживая ладони на хвостах, и отрывается, с неожиданным рвением целуя в шею. Ключицу щекочут, влажно прижимаясь губами и языком. Дазай не сразу понимает, а когда доходит, что к чему, то тут же тянет Чую себе, ладонями обхватив за плечи. Они путаются в подолах юкат, ткань сминается и плавно поддается. Скулеж едва получается сдержать при взгляде на оголившуюся бледную кожу.
Хочется слиться с ним в одно — неделимое, целое, но Дазай только смотрит, стараясь выровнять дыхание.
Чуи чудовищно много, Арахабаки чудовищно много.
Огонь на стенах разгорается сильнее, темный красный мешается с голубым, неожиданно сорвавшимся с кончиков хвостов. Дазай думает, ох. Опять. Это все опять напоминает какой-то обряд.
Вместе с этим с приоткрытых губ все же срывается первый случайный стон, а Чуя хмыкает, устраиваясь так, чтобы сгладить все недостатки разницы в росте, и снова отвечает на поцелуй, еще более сладкий, чем все предыдущие.