дазай просыпается неожиданно, и от чужого толчка в бок. перед глазами мутно мельтешат тени — ночная игра света, отражающаяся чем-то паранормальным. голова болит. постепенно. постепенно выходит разглядеть темное одеяло и рыжую челку. чуя будто бы раздражен, но взгляд немного беспокойный, да и прохладными пальцами он гладит запястье.
— это не твоя комната.
смысл сказанного доходит нескоро.
смысл сказанного плывет текучей волной, вязко и непонятно.
— а чья? — срывается с языка прежде, чем дазай успевает обдумать сказанное.
— ясно. — говорит чуя, — не важно. спи дальше, завтра разберемся, когда тебе будет так хуево, что ты начнешь нормально взаимодействовать с окружающими.
дазай хочет сказать, что ему уже хуево. очень сильно хуево, раз среагировал и проснулся. под сердцем где-то тянет, глаза горят огнем. он послушно ложится рядом (снова), утыкаясь лбом чуе в плечо. смыкать веки — еще больнее, чем касаться его. хочется не послушаться и поговорить.
говорить хоть что-нибудь.
чтобы чуя спокойно рассказывал всякое, отвечать тихо и хрипло, и не бояться, что поймут не так, потому что они всегда — как одно целое. понимают друг друга, принимают, двигаются, как единый организм, когда надо. цепляются — ладонями, переплетаются — мыслями. с кроваво-красным в волосах, перевязанные одними бинтами на двоих, сломанные.
больные.
чуи хватает минут на десять. потом дазай щурится на яркий свет, успевает услышать щелчок выключателя и мученически стонет, как будто чуя не лампочку зажег, а воткнул нож со всей жестокостью ему прямо в бедро. он ходит где-то в районе кухни. щелкает чайник, ищет в холодильнике, наверняка, лед.
(потому что помнит, что дазай кипяток ненавидит).
чертыхается, не найдя.
— вставай, — грубо бросает он, распахивая дверь в ванную, — вставай, говорю, я вижу, что ты в адеквате.
дазай почти спрашивает “зачем?”, но у него почему-то не получается собрать мысли в кучу, чтобы выдать хоть один осмысленный звук. молчаливое осуждение в воздухе, тихий ветер с улицы. чуя. он теперь не беспокоится. глаза — решительные, без капли сомнения. он ждет в проходе — всего пара метров, даже меньше, намного меньше. в этот раз мори поскупился на номер, пришлось снимать маленькую квартирку с маленькими комнатками. не получается нормально преодолеть даже такое расстояние, дазай пошатывается совсем-совсем рядом, жестко опираясь на подставленное предплечье.
на секунду кажется, что чуя сейчас пожалеет. коснется подбородка, поцелует в лоб, и они как-нибудь проживут до утра, выполнят поручение, а потом разъедутся на разных самолетах.
но чуя жалеть не любит.
он действительно тянет к себе за подбородок, оттягивает нижнее веко, смотрит так, будто бы сейчас ударит.
дазай говорит:
— извини….
и чуя действительно бьет.
не так сильно, как бывает на зачистках, не слабо, не жалея. недопощечина. щека ноет. мысли по новой приходится собирать в кучу, и тогда дазай понимает — чуя его ударил. совершенно взаправду. не в шутку, как между ними бывало. дазай шмыгает носом, чувствуя не только слепую боль, но и то как в голове немного проясняется.
и дазай.
о господи.
наконец-то понимает, что сейчас происходит. и в какой ситуации они находятся.
— у тебя зрачки раза в три больше положенного, идиот. и дело тут не в том, что ты смотришь на меня, — хмыкает чуя, подтянув дазая за руку поближе к унитазу, — помогать надо или сам справишься?
— мне просто надо отоспаться. время есть, — хрипит он, с места впрочем не сдвигаясь.
чуя закивал, тоже не двигаясь.
сил хватает лишь на то, чтобы мотнуть головой, прогоняя. внутри все кружится, в груди все еще болит, сдавливает легкие.
они находятся на другом конце мира. йокогама за много-много километров, игнорирующий звонки мори с его ебаной золотой карточкой — тоже. дазай снял денег со своей, купил у мелкого пацана травку (стало жалко беднягу), а потом…. а то, что было потом, — это уже затруднительно. вроде бы, заказал выпить, потому что в горле пересохло, поболтал с красивой девушкой-официанткой. еще дазай вспомнил дилера, который подогнал таблетки. паренек тоже не очень взрослый.
(надо будет найти и докинуть чаевые)
он, наверное, откопал бы в памяти еще подробностей, но тут чуя явно не выдержал наблюдать стеклянный взгляд в стену и поторопил:
— два пальца в рот, дазай. я же правда помогу сейчас.
— ты мне даже не сочувствуешь.
— ты накидался не пойми чего перед миссией.
— закономерно, знаешь.
дазай мотает головой, подбираясь ближе. вода в унитазе — грязная, мутная. отличный цветокор, как раз для его убитого лица.
— тебе волосы подержать? — чуя подходит, опускаясь на корточки рядом, и действительно заправляет прядь за ухо. пальцы у него все еще холодные, поэтому хочется просто вжаться в ладонь.
— было бы неплохо, — дазай шутит.
чуя подбирает спадающую челку.
дазай сглатывает, жмурясь, и давит пальцами на язык.
его выворчивает чем-то противно розовым (клубничный коктейль, почти мохито), непонятными закусками (кажется, там была рыба), и от этого в лоб отдает еще больше. ладони у чуи приятные, дазай настолько привык к ним, вот так вот, — хотя нормальный человек это таковым не назовет, — нежно касаться.
с ним(и) легче.
больнее в миллионы раз и легче во столько же — создается какой-никакой хрупкий баланс, если честно, очень удобно.
— все хорошо, — тихо говорит чуя. у дазая перехватывает дыхание, пока он пытается отдышаться.
“все хорошо” — повторять как мантру десять раз в день, и ваше состояние улучшится.
когда чуть отпускает, в желудке уже больше ничего не остается, дазай укладывает голову к стене, прямо на плитку. лучше не становится, но встревоженные нервы больше не пытаются выломать ему черепушку, дышать становится легче.
чуя просит подождать, выходит зачем-то и снова хлопает дверью холодильника.
кажется, он не говорит ничего не трогать только потому, что понимает, что дазай на это сейчас не способен.
— нет, — шепчет дазай, приоткрывая глаза.
— да, — чуя говорит убедительно. держит в руках бутылку, то ли литр, то ли чуть меньше, чистой воды. мори уже как-то знакомил их (только дазая, на самом деле) с таким методом лечения.
— все пройдет, как только я отосплюсь.
— бля, дазай, я вижу, как тебе хуево, ты ж не уснешь.
вообще-то, он прав. чертовски прав. прав настолько, что даже обидно, а еще щека снова противно болит, как будто туда ежесекундно втыкают мелкие иголочки. дазай всерьез пытается как-то продумать свои действия, выкрутиться из ситуации с минимальным ущербом, но мозг просто отказывается связывать между собой даже самое простое.
— с тобой — усну, — настаивает дазай хрипло и, не веря, просит: — пожалуйста, чуя.
того даже передергивает. он замирает, каменеет, видно, как пальцы напрягаются, вдавливая пластмассу, из которой сделана бутылка, внутрь. дазай криво усмехается, прикрыв глаза, — потому что знает, как чуя посмотрит на него.
с жалостью.
— ладно. посиди две минуты, подготовлю все.
он уходит, прикрывая дверь. как оказывается, не на две минуты. а закрывает, чтобы дазай не слышал как он меняет постельное белье, приоткрывает окно и занимается еще какой-то бытовухой, которую по звукам не определишь.
хотя, наркотики — это, вроде бы, не совсем бытовуха.
хотя, дазай определенно не тот, для кого надо что-то делать.
чуя выбегает в прихожую ровно на сорок секунд. дазай считает, пока, пошатываясь, доходит до кровати и пялит в грязно белый потолок.
все не должно быть вот так. в конце концов, он ведь просто хотел умереть в шестнадцать в собственной ванной, почему он тут пьет сладкий чай? кружку держит двумя руками, обе дрожат, но так хоть как-то получается совладать с собой. это побочное или что-то вроде, мори рассказывал.
— я же сказал подождать, чего устроил.
— захотел пораньше измять постель, — бурчит дазай, пытаясь скорее отвадить его как-нибудь от себя. пусть поспит ночь рядом, а потом точно удастся прыгнуть под пулю на той миссии, ради которой они здесь.
чуя смотрит осуждающе.
“идиот”.
и это осуждение, почему-то, такое привычное, что сразу становится комфортнее.
он отбирает чашку, проверяя, чтобы там не осталось ни капли, возвращается с мокрой тряпочкой, и дазай сперва всерьез думает, что чуя собирается его наказывать, как ребенка.
(или не как ребенка, но оттого сейчас только хуже, тело почти не слушается, если бы чуе захотелось, то дазай бы натурально заплакал)
тем не менее, все что он получает — мягкое десяти секундное прикосновение ко лбу и скулам. приходится себя сдерживать, а то, несмотря на состояние, несомненно начал бы дебаты, кто больше удивлен: он сам или чуя, оказавшийся неожиданно близко. дазаю немного хочется простого прикосновения его губ. хотя бы ко лбу.
— если что, тазик рядом. меня не буди, ты сам отказался, — а на лице — совсем другое. по первой необходимости, дазай, и только попробуй не разбудить, — все?
— буду знать, что мой тазик рыжий.
— фу, только посмей. это мерзко.
чуя щелкает выключатель и сначала ложится, снова повернувшись спиной, как было до этого.
дазай тихонечко вздыхает, устраиваясь удобнее, хотя ему все еще кажется, что тело ежесекундно пинают, не щадя. потому что заслужил и все такое. он успевает только подумать об этом, прежде чем чуя, как будто почувствовал, разворачивается к нему лицом и легонько тянет к себе за плечо.
— теперь все, — дазай шепчет, немного выворачиваясь из его рук, чтобы было не так жарко. говорить громко кажется неуместным. чуя гладит по волосам — кисть двигается все меньше, ложась на затылок, когда он совсем отключается.
и становится совсем тихо.