Каждый день Оллмайта полон самых разных забот, он всегда занят, всегда найдёт неприятностей на свою геройскую голову, но, несмотря ни на что, утро начнётся с пробежки по пустынному парку. А затем будь что будет: хоть крупномасштабная катастрофа, хоть котик на дереве, хоть закончившийся кофе. У него есть целый список дел, которому он старается следовать — и где-то между быстрым душем и готовкой завтрака ему нужно разбудить Айзаву, сразу как стихнет звонок будильника.
В спальне стоит привычная кромешная тьма и пыль в воздухе, поэтому мужчина пошире раскрывает плотные гардины и открывает окно. Шота что-то раздраженно бурчит и прячется с головой под одеяло от утренней прохлады и ярких лучей, когда Тошинори присаживается на край кровати и начинает ласково трепать его спутанные волосы, в которых запутываются солнечные зайчики, и тихо зовёт по имени.
— Айза... Шота, пора вставать, — мягкий шёпот обжигает беззащитные уши, и Тошинори видит, как они стремительно краснеют. Он нависает над коконом из одеяла, уперев руки с двух сторон, давая почувствовать своё присутствие, и зовёт снова: — Шота...
Айзава выглядывает из-под одеяла и лениво протирает заспанные глаза, сонно моргает и громко дышит.
— Еще пять минут... Пять чёртовых минут. Я встану, — хриплым ото сна голосом говорит он, вновь роняя голову на подушку.
— Просыпайся, — вкрадчиво повторяет Яги, подсаживаясь ближе. Он забирается холодными пальцами под пижамную футболку, оглаживает бока и щекочет рёбра, выбивая судорожный вздох, кусает покрасневшие уши, оставляет следы на открытой шее.
— Прекрати, я правда встану. Пять минут, мне нужно всего пять минут...
Тошинори ласково улыбается, целует высокий лоб. В груди всё переворачивается от какой-то щемящей нежности. Так сильно хочется его поцеловать, что пальцы сводит судорогой. Он спускается губами к векам, скулам, подбородку. Шота вяло упирается, сжимает руки на чужих плечах, когда его губ осторожно касаются и легко проникают в рот, заглушая слабый стон.
Отстраниться получается не сразу: они лежат какое-то время, обнявшись. Айзава утыкается в жилистую шею, прикрыв глаза. Яги посмеивается от трения щетины на коже. Тепло. Уютно.
— Который час? — лениво интересуется Сотриголова, расфокусировано глядя в потолок и облизывая покрасневшие губы. Яги какое-то время непонятливо моргает, а потом вспоминает про наручные часы.
— Тебе хватит времени, чтобы принять душ и позавтракать, если поторопишься.
— Хорошо.
И Айзава в самом деле поднимается, ведёт плечами и потягивается, нехотя втекая сонной субстанцией в ванную, пока Тошинори застилает постель и идёт варить кофе.
Интересно, какое это по счёту их совместное утро? Всемогущий не помнит, а Сотриголова не придаёт таким вещам значения. Да это и в самом деле не важно. Ведь Тошинори лучше всех знает, как тяжко Айзаве даётся подъём и сколько силы воли на это расходуется, а Шота больше кого-либо смыслит в рационе больных после гастрэктомии*; это, конечно, не спасение миллионов, но не даёт досрочно скопытиться важным друг другу людям.
Главное, что им обоим хорошо.